Ярлыки - Гарольд Карлтон

— Представляю: «Маккензи Голд для «Голд!»

И кинулась в бешеный танец с коллегой-студентом.

Они потанцевали несколько мгновений, и к ним присоединились все остальные. Маккензи оставила своего партнера, подбежала к родителям и обняла их.

— Мне кажется, я начинаю любить этот бизнес, — заявила она.

— Кто все эти люди? — спросила Эстер. Маккензи пожала плечами.

— Я не знаю. Я пригласила всех и вся! Это хорошо для бизнеса. Чем больше людей будет знать обо мне, тем лучше.

Маккензи вытащила отца на площадку, где все танцевали.

— Пошли, па, если помнишь…

Она сделала несколько шагов с Эйбом, комбинируя румбу и танго, под приветственные возгласы окружающих.

— Еще вина! — воскликнула она и высоко подняла свою пластмассовую чашку. Кто-то налил ей. Очень хотелось сегодня вечером напиться.

Она танцевала с Реджи, когда увидела, что явился Элистер. Она кинулась к нему, расцеловала и начала болтать:

— О, бэби, я так рада, что ты пришел! Мне уже хотелось удрать. Только не обращай внимания на мою семью, ладно? Оставайся со мной!

— Я под таким сильным кайфом, Мак! — Элистер засмеялся, глаза его блестели. — Я так обозлился на тебя, что выкурил подряд пару джойнтов. Потом подумал, какого черта, взял такси, и вот я здесь.

Он завертел ее вокруг себя на паркетном полу в грохочущем роке, который заставил пульсировать весь бутик. Потом ее перехватил приятель из Виллидж, а когда она вернулась, то увидела Элистера рядом с ее матерью у стола с закусками. Каким-то образом Эстер притащила с собой большую кастрюлю собственноручно приготовленного печеночного паштета. Она намазала им крекер и предложила Элистеру. Маккензи подбежала к ним как раз тогда, когда к группе присоединился и Эйб.

— Мама! Ты не должна этого делать! Вино от Манишкевича, печеночный паштет — люди подумают, что они на еврейском обеде!

Элистер попробовал крекер и обнял Эстер:

— Это вкуснятина!

— Вот видишь! — Эстер с триумфом посмотрела на Маккензи и повернулась к мужу. — Эйб! Познакомься с другом Маккензи Элистером Брайерли, ему нравится моя куриная печенка!

— Это и есть Элистер? — Эйб протянул руку. — Сзади я подумал, что вы девушка…

— Пап! Пожалуйста! — замахала на него Маккензи. — Сейчас так носят волосы ребята! — Она потащила Элистера в сторону. — Господи, они меня уморят!

Ее брат в то время болтал с манекенщицей, которая разглядывала брюки на вешалках.

— Могу я смерить вашу промежность, мисс? — услышала Маккензи его любезное предложение.

— Макс! — завопила она и сделала Элистеру круглые глаза. — Я говорила тебе, что они меня уморят.

Пьяный Реджи схватил ее за руку.

— Всем понравилось, Мак! И наше барахло уже продается! Только отец уже набрал пятьсот долларов! Он не может в это поверить!

Элистер рванул Маккензи за руку и так закружил, что она вскрикнула. Дасти Шпрингфельд вопила «Я хочу быть только с тобой», и весь магазин закрутился вокруг Маккензи, расплываясь перед ее глазами всеми цветами радуги, а она старалась не отрываться от Элистера.

К одиннадцати большинство гостей разошлись. Маккензи открыла ящичек кассы и насчитала почти восемьсот долларов.

— Мы пустим их по четырем дорожкам! — закричала она, засовывая двести долларов в свою сумочку. — А теперь поехали гулять!

Никогда не была она так счастлива…

«Голд!» собрал в первую же неделю четыре тысячи долларов, это было в четыре раза больше, чем они рассчитывали. По мере того, как шли недели, сбор все возрастал, обычно к двум часам дня по субботам, в самое горячее для них время, они распродавали все свои запасы. В этот день Голдштайны должны были начинать лихорадочно метаться по Манхэттену и Бронксу, заказывать сверх обычного ткани, раздавать их сдельщикам, собирать готовый товар, нанимать дополнительных швей для срочной работы. Реджи и Макс доставляли новые платья на метро в пластиковых сумках, пока не арендовали второй автофургон. Через три месяца уже двенадцать девушек полный рабочий день шили те предметы одежды, которые расходились особенно хорошо.

Эстер Голдштайн приезжала из Бронкса каждую субботу и работала кассиршей, так что Маккензи могла обслуживать покупательниц и изучать их потребности. Покупательницы уже начинали поджидать субботний автофургон с товаром, пытаясь расхватать платья с вешалок еще до того, как их вносили внутрь. Это называли «лондонской модой», или «ультрасовременной модой», и гений Маккензи проявился в том, что она сделала выжимку из нее, интерпретировала, подчеркивая все детали так, как этого страстно желала молодежь. Такие обтягивающие, точно собственная кожа, одежды они видели только в журналах, или на музыкантах британских поп-групп. И вот неожиданно оказалось, что это можно купить, да еще и дешево — совершенно немыслимое сочетание! «Голд!» выколачивал золото до ночи.

Бутик пользовался успехом гораздо большим, чем Маккензи могла представить в самых смелых мечтах. Она приобрела стереосистему, которая работала непрерывно, громко прокручивая репертуар «Цилла Блэк», «Роллинг Стоунз», «Энималз». Она чувствовала вдохновение. Каждый вечер, когда она пыталась заснуть, ее одолевали новые идеи, и она садилась в постели Элистера и начинала яростно делать наброски в своем альбоме.

На завтрак они стали пить шампанское, смешанное с апельсиновым соком. Элистер называл это «Шипенье доллара». Он много работал на нее, мотался повсюду с поручениями, делал фотографии ее платьев для листовок, которые раздавали прохожим, и — всегда был под кайфом. В тот год бума это не имело значения — все были словно под кайфом. Когда Маккензи нужны были деньги, она брала их из кассы целыми пригоршнями. Маккензи кроила свои мини-юбки из винила, из золотой парчи, из искусственного меха. В магазине стали появляться и делать покупки поп-группы, звезды, дизайнеры таких телевизионных шоу, как «Хуллабаллу».

И вот, наконец, высшее признание — вроде обряда посвящения в рыцари: секретарь Корал Стэнтон сообщила, что Корал явится в такое время, когда в заведении стоит дым коромыслом, то есть в три часа дня в субботу. Элистер намекнул о визите Корал в «УУД», чтобы можно было описать его в главной колонке. В следующую субботу черный «роллс-ройс» изверг из своего чрева трех женщин, на первый взгляд «го-го герлз»,[19] в коротких белых виниловых платьях. Однако, лишь подойдя поближе, можно было разглядеть, что одна из «герлз» — сильно накрашенная сорокапятилетняя женщина. Корал знала, как подделаться под молодежь. Она вступила в магазин, широко раскрыла глаза и высказалась: