Ярлыки - Гарольд Карлтон

— Гениально! — Потом обняла Маккензи и воскликнула:

— Это я открыла тебя! Это магазин моды из будущего! Мы позовем Эйвдона сфотографировать Джули Кристи, Шер и Цилла Блэк здесь, в этом самом магазине! И большой репортаж! Немедленно! Очень громкий! И, может быть, труппу гибких, молодых танцовщиц? Черных! Взрывных! — Она дала знак помощнице. — Разузнайте, в городе ли труппа Элвина Эйли. Маккензи, эти твои стойки для вешалок выдержат вес человека? Я уже вижу, как молодые тела с блестящей черной кожей крутятся в свете юпитеров на них, как акробаты, отражая все цвета радуги! Это будет супер!

Элистер налил всем шампанского, и Корал провозгласила тост за успех. Из-за отвлекающего присутствия Корал в этот день было украдено несколько предметов, но когда «великая женщина» удалилась, они почувствовали, что пропажи вполне компенсированы результатом визита. Корреспондент «УУД» в глубинах магазина взял интервью у Маккензи, называя ее «Королевой ультрасовременной моды янки» и утверждая, что «наконец-то британское вторжение остановлено доморощенным вариантом, повержено бьющей ключом энергией Маккензи Голдштайн».

Когда Маккензи прочитала статью, она швырнула газету через всю комнату.

— Я хочу, чтобы эта отвратительная фамилия появилась в печати в последний раз! С сегодняшнего дня я Маккензи Голд!

И она подала документы, чтобы официально сменить фамилию.

«Ах, Майя, — писала она в Париж, — так будет гораздо лучше! В следующий раз адресуй почту на имя мисс М. Голд! И приезжай поскорее в гости, я так горжусь своим магазином! И что бы ни случилось в будущем, никто и ничто не будет значить для меня так много, как этот магазин!»

Но тут она ошибалась. «Голд!» исполнилось только четыре месяца, как ее братья заговорили о втором таком магазине. На этот раз она топнула ногой и заявила категорически: «Только на Мэдисон-авеню или нигде!»

Имея в кармане полмиллиона долларов от трех банков, выразивших страстное желание выдать эту сумму, с головой, кружившейся даже от недельной выручки, которую приносил скромный магазин на Мэдисон, они вложили деньги в дело. Непрерывно гремели «Битлз» и поглощалась марихуана. Они с Элистером уже стали употреблять ЛСД, чтобы успокоить натянутые нервы. Она начала приглядывать большую, дорогую квартиру в престижном районе. Но даже, когда ее мечты становились явью, Маккензи продолжала чувствовать себя словно во сне. Похудевшая, шикарная Маккензи Голд не могла отделаться от страха, что в одно утро она проснется былой Маршей Голдштайн, пухлой, непривлекательной и по-прежнему живущей в Бронксе. А тем временем Голдштайны готовились к тому, чтобы стать обладателями одного из стремительно сколоченных состояний шестидесятых годов…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Квартира Майи окнами выходила на улицу, усаженную каштанами, и школу напротив. Это была уютная, солнечная квартира, хотя Майя видела солнце только в тот утренний час, когда вставала. Ее рабочий день был такой же, как у всех девушек в ателье, которые шили с восьми тридцати до пяти часов вечера. Поездка в салон на автобусе, покупка еды, посещение занятий по рисованию живой натуры в маленькой академии в Сен-Жермен-де Пре занимали все ее дни.

Высокая мода оказалась вовсе не тем, что она себе представляла. Она возненавидела скуку повседневной работы, сидя рядом с молодыми французскими швеями, которые без остановки шили и гладили, выполняя свою норму.

Она полагала, что не будет чувствовать себя одинокой, если каждый день сможет видеть Филиппа Ру. Но она не встречалась с ним наедине с того дня, как начала работать. Случалось, он заходил в мастерскую с жакетом или юбкой в руках и обсуждал со старшей — мадам Мартин — помеченные воткнутыми им булавками переделки в одежде, которую он продавал клиентам. Но Майя только мельком видела его за те три недели, что работала в жаркой, душной комнате.

Девушки проявляли живое любопытство, забрасывая Майю вопросами об Америке, пытались выяснить, каково ее положение в доме моды. Филипп просто сказал ей, что она должна научиться шить и понимать ткань. Так она оказалась в ателье, где ее обязанностью было самое элементарное — заглаживать кромки и швы. Это было все равно, что снова начинать в «Макмилланз», только без общества Маккензи и Дэвида.

Наверное, это испытание должно подтвердить серьезность ее намерений, решила Майя. Но дни тянулись так долго, так тоскливо! Ассистентка Ру, которую все называли мадемуазель Жозефина, часто являлась в мастерскую с хозяйским, повелительным видом. Краем глаза Майя изучала ее. Она не была красивой. Высокая, лет около сорока, с коротко подстриженными волосами, выглядевшими так, словно она их подрезала себе сама, в белых брюках и белом рабочем халате, она стремительно входила и выходила, распространяя вокруг себя дух деятельности. Майя возненавидела ее с первого взгляда. Вскоре она поняла, что все девушки разделяют это чувство. Они перешептывались, что мадемуазель Жозефина очень груба с ними и очень ревнива. «Ревнива, но к чему?» — спросила Майя. Очень смущенно они ответили: «К мосье Филиппу…»

Она внимательно прислушивалась к сплетням. Девушки говорили, что мадемуазель Жозефина была защитницей Филиппа, его телохранительницей, буфером между ним и окружающим миром, может быть, также и его любовницей, поскольку они приезжали вместе на его автомобиле и вместе уезжали поздним вечером. Жозефина кричала на них за каждую оплошность. Мосье Филипп был деликатным художником, говорили они, никогда не произносил ни одного грубого слова. Похоже, это был удобный порядок.

В конце долгой третьей недели в ателье Майя чувствовала себя такой же тупой и пустой, как болтовня окружавших ее девушек. Она почти забыла о своем намерении стать дизайнером. То, чем она занималась, больше походило на каторжные работы, к которым ее приговорили в наказание за то, что она поддалась дерзким иллюзиям стать ассистентом великого дизайнера.

Эта мысль так давила на ее сознание, что она решила пойти к Филиппу и заявить ему о своем уходе. Если это называется работать в высокой моде, то она может вернуться в Нью-Йорк и найти там подобную работу — хуже, чем здесь, не будет!

В тот самый момент, когда она пришла к этому решению, Филипп просунул голову в занавешенную дверь и сказал:

— Майя? Зайдите ко мне сегодня вечером перед уходом, пожалуйста.

У нее сразу потеплело на душе: значит, он о ней не забыл!

В пять часов она прошла в крохотную ванную комнату и быстро освежила свой макияж, потом попрощалась с мадам Мартин и, чувствуя себя ужасно привилегированной, вошла в салон. Намеренно ли он определил ее в мастерскую, чтобы она стала скромнее? Майя вошла в офис, и Стефания, оторвавшись от письменного стола, сказала: