Сестра милосердия - Мария Воронова

Может быть, сказаться больной? Но как же Эрик? Он ждет ее, всегда так радуется, когда ее видит… За эту улыбку ничего не жаль… И она соскучилась по своему малышу, не видела его больше суток. Если она не придет, то Эрик пропустит утреннюю прогулку, няня будет ждать, когда из школы придет Ванечка.

Странно, она мечтает поскорее обнять Эрика, а ноги не несут, будто какой-то бес отворачивает ее.

Шварцвальд был дома и сразу пригласил ее к себе в кабинет.

— Слушаю вас, Николай Васильевич, — Элеонора села на краешек стула, сложив руки, как институтка.

— Спасибо за ваши милые подарки, дорогая Элеонора, — барон скупо улыбнулся, — ваша туфелька заняла почетное место в изголовье моей кровати, и дети тоже были очень тронуты. Хоть они и не признают Рождество…

— Я очень рада.

— А вообще у меня к вам весьма тяжелый разговор. Я вижу, что вы всей душой привязались к моему маленькому сыну. Боже, Элеонора, вы просто спасли нас всех, и Эрика, и меня, и даже Соню с Ванечкой. Я заметил, что, общаясь с вами, они стали гораздо человечнее.

— Боюсь, дело не во мне. Просто появился Эрик, а малыши всегда пробуждают в людях самые лучшие чувства…

Барон натянуто улыбнулся:

— Пусть так. Но вы поистине оказались для нас подарком небес.

— Это не так, но не стану спорить. Лучше сразу спрошу: куда вы клоните, барон?

— Дорогая моя, все это ужасно неправильно. Вы молодая девушка, у вас вся жизнь впереди, и вы не должны тратить ее на моего ребенка.

— О господи, Николай Васильевич! На что же мне еще тратить жизнь? Эрик для меня все, я полюбила его, как собственного…

— В этом и беда! — Шварцвальд встал, по широкой дуге подошел к ней и нерешительно положил руки ей на плечи. Тут же отдернул, словно обжегся. — Он все же не ваш сын, и не стоит забывать об этом. О, простите, это сейчас прозвучало очень грубо, но я предупреждал, что разговор будет тяжелым. Вам нужно жить своей жизнью, а не становиться подпоркой для чужой.

Элеонора вздохнула, сцепила руки в замок. В глубине души она ждала этого разговора и готовилась к нему:

— Я понимаю, что моя помощь выглядит со стороны несколько… нелепо, что ли. Но я ведь не вмешиваюсь в вашу жизнь, занимаюсь только Эриком.

— О да, вы удивительно тактичны.

Она нетерпеливо отмахнулась от комплимента:

— Я нужна вашему сыну, а он нужен мне, вот и все. Прошу вас, не разрушайте наш взаимовыгодный союз, — Элеонора улыбнулась.

— Ваша помощь неоценима, это верно. Анастасия Васильевна не справилась бы одна. Но все равно, я не должен был допускать… Я был совершенно раздавлен, убит уходом Сашеньки и едва ли понимал, на каком свете сам нахожусь. Это не оправдывает меня, но хоть отчасти объясняет, почему я так запустил свои домашние дела.

Элеонора молчала. Барон снова приобнял ее и снова сразу убрал руки:

— Думаете, я не вижу, как это все выглядит со стороны? Воспользовался вашей помощью в самый трудный момент, а как стало полегче, вышвырнул из дома. Но лучше уж я буду выглядеть подлецом, чем позволю вам бросить свою жизнь под ноги нашей семье.

— Николай Васильевич, вы утрируете. Я не собираюсь замуж, у меня нет жениха и даже просто поклонника, а служба нисколько не страдает от того, что я занимаюсь Эриком. Наоборот, это самое лучшее время, что я провожу с ним. Я просто оживаю…

— Милая Элеонора! — барон взял ее руку в свои и в этот раз удержал. — Поверьте мне, нельзя жить иллюзиями и компромиссами. Ну посмотрите хоть на меня, человека, который усердно пользовался этими двумя дьявольскими инструментами! Что в результате? Родные дети считают меня отчимом, а любимая жена лежит в земле. Ей было всего лишь тридцать пять, — Шварцвальд прищурился, видно, боролся со слезами, — да, она все равно могла бы погибнуть, но если бы не мои иллюзии и компромиссы, у нас было бы пятнадцать счастливейших лет, не омраченных стыдом и разлуками. Но сейчас не об этом! Клянусь честью, я бы гордился, если бы у моего сына была такая мать, и я готов считать вас матерью Эрика. Беда в том, что рано или поздно вы поймете, что он не ваш сын. О, моя дорогая! Если бы вам было сорок лет… Я бы с радостью принял вас и вашу заботу. Я бы женился на вас, ей-богу. Но вы слишком молоды, вас ждет столько прекрасных, наполненных страстями и приключениями лет. Я не вправе это отнимать у вас. Надеюсь, вы меня когда-нибудь простите, что я так ужасно и грубо прогоняю вас. А за то, что столько времени крал ваше время и вашу душу, я не пытаюсь извиняться…

— Барон, вы ни в чем не виноваты. Вы меня ни о чем не просили, ничего не обещали. Я сама пришла в ваш дом, и я могу только благодарить, что вы так близко к сердцу принимаете мое будущее…

— Это сейчас был сарказм? — хмуро перебил Шварцвальд. Она с улыбкой покачала головой.

Он еще говорил, что хотел бы сделать ей памятный подарок, но боится таким образом оскорбить, потому что никак нельзя оценить то, что она сделала для семьи. Но все же, рискуя обидеть ее еще сильнее, он просит принять кольцо, принадлежавшее его матери.

Элеонора решительно отодвинула бархатную коробочку, даже не открыв ее:

— Николай Васильевич, у вас есть дочь. Время сблизит вас, поверьте. Она повзрослеет, станет мягче. Соня ведь очень хорошая девочка, и даже если вы не откроетесь ей, что она ваша дочь, то ее дети уж точно будут вашими внуками.

Глава 21

Так горько и одиноко ей еще никогда не было. Элеонора вышла от Шварцвальда и побрела куда глаза глядят, пытаясь понять, что она больше не увидит Эрика. Прощаясь, барон произнес дежурный набор любезностей: мол, она может всецело располагать им, если ей понадобится помощь, и двери его дома всегда открыты для нее.

Но Элеонора понимала, что он будет не слишком рад ее видеть, для него она окажется напоминанием о собственном неблаговидном поведении. А ей самой будет невыносимо видеть ребенка раз в месяц, как он меняется и растет без нее.

Нет, лучше уж уйти насовсем. Она не хочет иметь с этим семейством ничего общего. Саша выдала ее чекистам, барон за ее спиной пережил самый острый период скорби, совпавший с самым трудным временем младенчества его сына. А как только стало чуть легче, указал на дверь, не считаясь с ее чувствами. Прикрываясь ее же интересами, как это нынче принято у ответственных работников.

Теперь в ее жизни воцарится пустота. Она медленно шла по Кирочной и вспоминала улыбку Эрика и щечки с ямочками. Его темную головку с лысинкой на затылке. Как он деловито открывал ротик, когда она его кормила. И как он, бывало, плакал по своим младенческим делам, а Элеонора прибегала и брала его на руки. Тогда Эрик доверчиво прижимался к ней, прерывисто вздыхал и сразу успокаивался, как человек, нашедший убежище. Черт возьми, они прекрасно понимали друг друга!

Неужели она больше не услышит его восторженный крик, которым Эрик всегда заливался во время игры в лошадки? Не услышит и не увидит, как он встанет на ножки… Первое слово он скажет не ей, и первый шаг сделает навстречу другому человеку…

Без него ее жизнь превратится в «сухой остаток», как говорит Елизавета Ксаверьевна.

Но так ли уж виноват барон? Он действительно ни о чем не просил, она пришла сама. Зачем? Хотела выступить в амплуа всепрощающей святой? Мол, Саша меня предала, а я выхаживаю ее сына… Нет, кажется, таких мыслей у нее не было.

Просто потянулась к жизни из своего полупризрачного существования, захотела прикоснуться к человеческим заботам…

Ах, как права была Елизавета Ксаверьевна, нехорошо вмешиваться в чужую жизнь. Если бы Шварцвальд остался без ее поддержки, он занялся бы сыном, глядишь, и горе о жене быстрее бы отступило, приглушилось хлопотами… Нет ничего более целительного, чем заботы о ребенке, она это по себе поняла. И невольно лишила барона лекарства. Шмидт права и в том, что «сорокалетний дурак один не справится». Детям пришлось бы подключаться, особенно Соне, и это сблизило бы дочь и отца. Все бы у них наладилось…

Она как графиня Лидия Ивановна в «Анне Карениной». Может быть, у нее стала такая же желтая шея, как у этой неприятной дамы, которая за неимением собственной жизни влезла в чужую и стала все перекраивать на свой лад.

Наверное, Лидии тоже казалось, что она ведет себя очень деликатно и только лишь помогает.

От жгучего чувства стыда Элеоноре захотелось куда-нибудь спрятаться. Похоже, самые неблаговидные дела мы совершаем в тот момент, когда любуемся собой…

Барон молодец, он рассудил правильно и действительно переживал за ее судьбу. Он очень хороший и благородный человек, дай бог ему счастья! Если бы это понимание еще могло смягчить боль от разлуки с Эриком!

Весь следующий день Элеонора пролежала дома, привыкая к пустоте. Больше не нужно бежать на прогулку с Эриком, вскакивать ни свет ни заря, чтобы найти приличные овощи для его пюре, и всю остальную тысячу дел сделают без нее.