Дальняя дорога - Николас Спаркс

А еще, с точки зрения Рут, в восемь-девять лет ученики начинают разделяться по успеваемости. Одни обгоняют, другие отстают, и этому причин бесчисленное множество. Но в той конкретной школе и в ту конкретную эпоху большинство учеников – и их родителей – образование не интересовало. Дети ходили в школу до восьмого-девятого класса, а потом бросали учебу и целый день трудились на ферме. Перед Рут стояла проблема, которую нелегко было решить. Из-за некоторых учеников она не спала ночами, никак не могла успокоиться и годами разрабатывала учебные планы, не оставляя надежды достучаться до детей и родителей. Она заставляла ребят высаживать семена в стаканчики из-под кофе и подписывать ярлычки, надеясь пробудить охоту к чтению. Она ловила с учениками жуков и давала им имена, поощряя интеллектуальный интерес к миру природы. Контрольные по математике непременно включали задания, в которых шла речь о сельском хозяйстве и деньгах: «Если Джо собрал с каждого дерева четыре корзины персиков, а в каждом из шести рядов было пять деревьев, сколько всего корзин он соберет?» Или: «Если у тебя есть двести долларов и ты купил семян на сто двадцать, сколько денег останется?» Рут обращалась к тому, что имело значение для детей – и чаще всего ей удавалось добиться своего. Пускай некоторые и уходили из школы раньше времени, впоследствии они иногда навещали ее и благодарили за то, что она научила их письму, чтению и основам математики – в достаточном объеме, чтобы справляться с подсчетом расходов.

Рут этим гордилась – и, разумеется, гордилась учениками, которые все-таки оканчивали школу и поступали в колледж. Но нередко попадались дети, в очередной раз напоминавшие Рут о том, отчего она решила стать учительницей.

И тут я снова возвращаюсь к рисунку над камином.

– Ты думаешь про Дэниэла Маккаллума, – говорит Рут.

– Да. Про твоего любимого ученика.

Лицо у нее оживляется, и я знаю, что она видит Дэниэла столь же ярко, как и в первый день. На тот момент Рут уже пятнадцать лет проработала в школе.

– Он был очень сложным ребенком.

– Да, ты говорила.

– Поначалу страшно запущенный. Всегда ходил в грязной одежде и ни минуты не мог посидеть спокойно. Я каждый день его ругала.

– Но ты научила Дэниэла читать.

– Я их всех научила читать.

– Он отличался от других.

– Да, – признает Рут. – Он был крупнее других мальчишек и на перемене колотил их до синяков. Я поседела из-за Дэниэла Маккаллума.

Я до сих пор помню, как она на него жаловалась, но ее слова неизменно окрашивало искреннее сочувствие.

– Раньше Дэниэл никогда не ходил в школу. Он не знал правил.

– Знал, но поначалу плевать на них хотел. Впереди него сидела славная девочка по имени Эбигейл, и он постоянно дергал ее за волосы. Я говорила: «Нельзя», а он не унимался. Пришлось посадить Дэниэла на первую парту, чтобы не выпускать из виду.

– И тогда ты выяснила, что он не умеет ни читать, ни писать.

– Да. – Даже сейчас голос Рут звучит мрачно.

– Ты решила поговорить с его родителями, но узнала, что они умерли. Дэниэла растили сводный брат с женой, которые вообще не хотели, чтобы мальчик ходил в школу. Ты увидела, что они втроем живут в убогой лачуге.

– Ты сам ее видел, потому что в тот день пошел вместе со мной.

Я киваю.

– На обратном пути ты все время молчала.

– Я с ужасом думала, что в такой богатой стране некоторые люди до сих пор живут в кошмарных условиях. До этого мальчика никому не было дела.

– Поэтому ты решила учить его не только на уроках. Ты занималась им до и после школы.

– Он сидел на первой парте. Я была бы плохой учительницей, если бы он ничему не научился.

– Ты жалела Дэниэла.

– Конечно! Ему жилось нелегко. И потом, со временем я узнала, что многие дети живут, как Дэниэл.

– Нет, – говорю я. – Для нас обоих он был единственным.

В начале октября Дэниэл впервые побывал у нас дома – рослый растрепанный парнишка с грубыми деревенскими повадками, но неожиданно застенчивый. В тот раз он не поздоровался со мной за руку и вообще старался не смотреть в глаза. Он стоял, сунув руки в карманы и не отрывая взгляд от пола. Хотя Рут уже занималась с ним после школы, в тот вечер они уселись с учебниками за кухонный стол, а я слушал радио в гостиной. Потом она настояла, чтобы Дэниэл остался на ужин.

Он был не первым учеником, которого она приглашала в гости, но стал единственным, кто приходил регулярно. Рут объяснила: отчасти она поступала так из-за того, в каких условиях жил Дэниэл. Его сводному брату едва удавалось сводить концы с концами, и он отнюдь не порадовался, когда шериф приказал определить Дэниэла в школу. Впрочем, я сомневался, что родные так уж жаждали видеть мальчика на ферме. В тот день, когда Рут нанесла им визит, брат c женой сидели на крыльце, курили и на вопросы отвечали безразлично и односложно. На следующий день Дэниэл пришел в школу с синяком на скуле и красным, как помидор, глазом. У Рут чуть не разорвалось сердце, и она исполнилась решимости помочь ему.

Но ее встревожили не только очевидные признаки жестокого обращения дома. Занимаясь с мальчиком после уроков, она частенько слышала, как у него урчит в животе, хотя Дэниэл всякий раз отрицал, что голоден. Когда он наконец признал, что порой ничего не ест целыми днями, Рут хотела немедленно позвонить шерифу. Дэниэл упросил этого не делать – хотя бы потому что ему больше некуда было податься. И тогда Рут позвала его на ужин.

После первого визита Дэниэл начал бывать у нас два-три раза в неделю. Как только он немного освоился, застенчивость прошла, сменившись вежливостью. Он жал мне руку и называл «мистер Левинсон», каждый раз почтительно справляясь, как я поживаю. Подобная серьезность одновременно забавляла и печалила меня, потому что развилась не от хорошей жизни. Но Дэниэл понравился мне с самого начала, и со временем я привязывался к мальчику все сильней. А Рут полюбила Дэниэла, как сына.

Я знаю, что сейчас считается совершенно неприемлемым употреблять это слово, описывая чувства учителя к ученику, и, возможно, тогда тоже не стоило. Но Рут испытывала материнскую любовь – любовь, полную привязанности и заботы, – и Дэниэл расцвел под ее опекой. Снова и снова я слышал, как она твердила ему, что верит в него и что он может добиться чего угодно, когда вырастет. Рут подчеркивала, что он способен изменить мир, если захочет, сделать свою жизнь и жизнь других лучше, и мальчик ей верил. Больше всего на свете он хотел порадовать Рут. Он перестал озорничать в классе и прилежно учился, чтобы нагнать остальных, удивляя Рут легкостью, с которой усваивал материал. Дэниэл, хоть и необразованный, был чрезвычайно смышленым и в январе уже читал не хуже одноклассников. В мае он опережал их почти на два года, не только по чтению, но и по другим предметам. Он обладал замечательной памятью и как губка впитывал то, что говорили Рут и я.

Словно стремясь постичь душу Рут, он проявлял интерес к картинам, которые висели у нас дома, и после ужина жена часто водила мальчика по комнатам, показывая нашу коллекцию. Дэниэл держал Рут за руку и внимательно слушал, переводя взгляд с очередной картины, про которую она рассказывала, на ее лицо. В конце концов он запомнил имена всех художников и научился различать их стили, и тогда я понял, что он так же неравнодушен к Рут, как и она к нему. Однажды Рут попросила меня сфотографировать ее с Дэниэлом. Когда она вручила мальчику фотографию, он носил снимок в руках целый вечер, и впоследствии я не раз видел, как он с восхищением его рассматривает. Всякий раз, когда Рут отвозила Дэниэла домой, он не забывал сказать спасибо за то время, которое она ему уделила. А в последний день перед каникулами, прежде чем убежать играть с друзьями, Дэниэл сказал Рут, что любит ее.

К тому моменту у моей жены уже появилась идея позвать Дэниэла к нам насовсем. Мы это обсудили, и я не стал возражать. Жить с Дэниэлом в одном доме было бы очень приятно – я так и сказал. Но до конца года Рут не знала, как предложить это мальчику. Она не знала, согласится ли он; не знала, как завести разговор с его сводным братом. Никто не гарантировал, что не возникнет юридических препятствий, а потому Рут ничего не сказала Дэниэлу в тот день, решив подождать до тех пор, пока мы не вернемся из летней поездки. Но во время путешествия мы то и дело беседовали о Дэниэле – и условились сделать все возможное, чтобы добиться разрешения. Когда мы наконец вернулись в Гринсборо, лачуга, где жил Дэниэл, стояла пустой. Похоже, ее уже давно забросили. Мальчик не пришел в школу в августе, и никто не просил выслать его документы. В городе понятия не имели, куда он делся и что сталось с семьей. Учителя и ученики вскоре позабыли о нем, но только не Рут. Она месяцами плакала, когда поняла, что он, возможно, уехал навсегда. Рут побывала на соседних фермах в надежде разузнать, куда исчез Дэниэл. Дома она тщательно просматривала почту, надеясь найти письмо, и не скрывала разочарования, когда день за днем ничего не находила. Дэниэл заполнял пустоту в душе Рут, которую не мог заполнить я, он стал тем, чего недоставало нашему браку. Ребенком, о котором она всегда мечтала. Ребенком, которого не дал ей я.