Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино

перешел на другую сторону дороги. Он шагал не торопясь и не смотрел вверх, пока не поравнялся с вышкой. Совсем стемнело, и только небо было белым-бело от снега. Главко тяжело и глубоко вздохнул.

– Хорошо, а теперь медленно поднимай голову и…

На вышке, метрах в двадцати над ним, стоял Мартинелли. Теперь он был голым, а грудь и живот по-прежнему уродовали шрамы от вскрытия. Они сочились желтоватой жидкостью, напоминавшей по консистенции мед. Мартинелли жестом пригласил Ориоли подняться. Снег кружился в бешеном вихре, как будто хотел занести вышки, завод, весь мир.

– Иди, иди сюда, Главко, – позвал его бледный, похожий на червяка, силуэт, стоящий на вышке. – Здесь так хорошо, просто с ума сойти как хорошо…

– Н-нет, – пробормотал Главко.

– А ну, поднимайся, шельмец, а то я спрыгну! – пригрозил Мартинелли, пытаясь перекричать проезжающие мимо грузовики.

Главко, как будто под гипнозом, вытянул руку и вцепился в косую перекладину вышки. Она была ледяной. Ухмыляющийся череп со знака не влезай, убьет, смотрел на него с вызовом. Ориоли полез наверх – медленно, медленно, медленно.

Прошло добрых полчаса, пока он добрался до Мартинелли. Неизвестно, какой была высота, но отсюда мир внизу казался крошечным, как из окна самолета, – заснеженные поля, дома, крыша завода, из которой торчали трубы и какие-то непонятные металлические штуковины.

Забравшись, Главко протянул Мартинелли ладонь, посиневшую от холода.

Когда рука босса тисками сдавила его пальцы, снегопад стал еще сильнее. А Главко Ориоли завизжал как резаный.

Голова твари качалась на фоне неба, за раскрытыми челюстями начинался темный колодец рта, внутри которого Ориоли увидел истощенных людей, живущие в страшной нищете семьи, служащих, потерявших работу и повесившихся от безысходности в своих убогих квартирках, матерей, ставших проститутками, чтобы заработать детям на кусок хлеба. Тошнотворно завоняло старыми купюрами и засохшей кровью. Ориоли вырвало. Потом острые зубы, похожие на линию нисходящего тренда диаграммы Excel, впились ему в горло. Как щербатая и ржавая гильотина.

Главко Ориоли начал извиваться во все стороны, словно марионетка, которую дергал за веревочки психически больной ребенок. Не человек, а тряпичная кукла, болтающаяся в воздухе и брошенная на произвол судьбы.

Снова налетел снежный вихрь, и ледяные снежинки закружились в безумном танце.

Понедельник

Бруно Гай ехал по шоссе Сестриере в своем теплом «Опеле Корса». По радио играла «It’s the End of the World as We Know It»[9] в исполнении Майкла Стипа, и Бруно присвистывал в такт. Несмотря ни на что, он был счастлив. Удача наконец повернулась к нему лицом.

Черт, сначала Мартинелли, а теперь и Ориоли туда же. Кто бы мог подумать! А ведь я его предупреждал. Вот идиот. Сразу было видно – эта должность ему не подходит. Ужасно, что он покончил с собой еще до того, как занял новый пост. Прошло только три недели после смерти Мартинелли.

Да, это немного пугает, но для него, для Бруно, открываются новые перспективы. Ведь он остался единственным подходящим кандидатом.

Проезжая мимо того места у вышки электропередач, где нашли Главко со сломанной шеей, спущенными штанами и отпечатком ужаса в глазах, Гай перекрестился. Его глаза блестели от радости. Может быть, директор позвонит ему уже сегодня.

Потом, вдалеке, на проводах, он увидел какой-то черный бесформенный комок. Удивительно большой.

– Боже, ну и птичка, – подумал он и прибавил газу, не переставая насвистывать. – It’s The End of the World as we Knooow It – заголосил он, вторя Стипу. И захохотал.

Фигура на проводе, вечно голодная, сколько бы ни ела, стала приближаться.

Медленно.

Медленно.

Медленно.

Размахивая руками, чтобы не упасть.

3,5 этаж лестницы D

Do you remember when

things seemed so eternal?

Heroes were so real

their magic frozen in time…[10]

Чак Шульдинер. Symbolic

Авроре

Шесть лестниц – от А до F, пять этажей.

Шестьдесят квартир, больше ста жильцов, итальянцы со всей страны – от Валле д’Аоста до Сицилии, это сразу понятно по табличкам у звонка: Нота, Эспозито, Руссо, Кампьелло и так далее. Два длинных коридора с кирпично-красной плиткой на полу и обшарпанными салатовыми стенами.

Подвалы, дребезжащие нагревательные котлы и непонятного назначения трубы, странные дверцы с изображением черепа и надписью высокое напряжение, темнота под лестницей, использованные шприцы и пакетики с мышиным ядом по углам.

Старый козел Фолькини, который прокалывает мячи детворе и режет шины на BMX с мастерством хирурга, наш кошмар, орк, воплощение всего, что мы так ненавидим, а по слухам, самый настоящий педофил.

Запахи (чеснока, капусты, анчоусов, консервированных томатов, жареного мяса), разносящиеся по лестнице.

Кокер-спаниель синьоры Мартини, Виски, рыжий клубок шерсти. Если подпустишь слишком близко, издерет тебе все ноги.

Заасфальтированный двор. В жаркие дни августа там просто адское пекло, особенно когда от ворот гаражей отражаются солнечные лучи.

«Внутренний садик», сосны почти без иголок, высокая трава, толстые красные пауки, висящие на своей паутине, как загорающие на солнце эквилибристы со слишком большим количеством конечностей, и мухи, облепившие все вокруг вплоть до лестничных окон.

«Аврора».

Это был наш мир – не очень большой, но уж какой есть. А может, лучше сказать – королевство? Принадлежащее мне и другим живущим здесь ребятам, с которыми в свободное время мы вместе слонялись без дела.

Да, королевство, потому что между детством и юностью есть маленький кусочек времени, когда чувствуешь себя королем, когда тебе кажется, что ты сам всем управляешь – своей территорией, своим временем, своим будущим и сам решаешь, с кем тебе дружить и что чувствовать. Потом эти ощущения то ли исчезают, то ли просто теряют магию.

Мне до сих пор интересно, кто умудрился придумать это название, «Аврора», – инженер-геодезист, архитектор, один из первых жильцов? Скорей всего, я никогда этого не узнаю. Но одно могу сказать точно: дом, где я прожил первые тринадцать лет своей жизни, был возведен по самым унылым канонам архитектуры шестидесятых, и ничего общего с богиней утренней зари не имел.

Жилой комплекс состоял из двух зданий буквой Г, соединенных переходом из стекла янтарного цвета, которое придавало свету оттенок яичного желтка. В те годы пригороды Турина были обезображены одинаковыми многоэтажками из железобетона, с неровными стенами, ржавыми балконами в ряд и отделкой, придуманной человеком с очень сомнительным эстетическим вкусом. Настоящими образцами унылой типовой застройки.

Но, как мы обнаружили зимой девяносто седьмого, жилой комплекс «Аврора», хотя и был похож на остальные, однако очень, очень от них отличался.

Ужасно отличался.

* * *

Мы узнали об этом, когда играли, совершенно случайно.

Стояла середина декабря, и все с нетерпением ждали рождественских праздников. Наступал вечер, спускались сумерки, в воздухе пахло железом, – значит, скоро пойдет снег. Солнце умирало, его минуты были сочтены. Сидя кружком в подъезде, раскрасневшись от мороза, мы смотрели на ползущие по стенам тени и с потрескиванием зажигающиеся один за другим неоновые огни лампочек. Больше половины из них давно перегорели. Не зря мой отец