Фабрика романов в Париже - Дирк Хуземан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но под статьями стоит ваше имя. Похоже, британцам этого достаточно, – сказала Анна. – Неудивительно, что вас не хотят выдавать во Францию. Англичане хотят судить вас сами.
– И что? – Александр никак не мог успокоиться. – Мне все равно, какую петлю наденут мне на шею: английскую или французскую.
– Виселица должна ждать того, кто действительно совершил этот гнусный поступок, – озлобленно сказала Анна.
– Леметр, – прошептал Александр.
– Наверняка это он управляет «фабрикой романов», – сказала Анна.
– Он должен ответить за восстание в Париже. И за то, что сразу два правительства считают меня своим врагом. Он понял, что меня можно сделать козлом отпущения почти что для чего угодно. Я страдаю, пока он совершает преступления от моего имени.
– А теперь, пока вы томитесь здесь, он принялся за английскую королеву.
– Нам нужно его изобличить. Только тогда меня выпустят на свободу.
Александр поднялся и размял спину.
– Нам? – спросила Анна.
– Разумеется, я вам помогу, – заверил Александр. – Я буду за вас молиться и думать о вас.
Он серьезно посмотрел на Анну, словно священник во время причастия.
– Но я одна в чужом городе, – сказала Анна и откатила инвалидное кресло назад, пока оно не уперлось в стену тесной камеры. – Как же мне одолеть Леметра?
– Поверьте мне, – сказал Александр. – Где гнев, там и надежда. Он наклонился вперед: – Но прежде всего позаботьтесь о том, чтобы этот шарманщик больше не играл перед тюрьмой. Как только его пиликанье прекратится, я снова смогу мыслить ясно.
Глава 29. Лондон, Ньюгейтская тюрьма, декабрь 1851 года
Небо над Лондоном было чернильно-черным. Анна едва заметила разницу между темными коридорами тюрьмы и погруженными в полумрак улицами. Она катилась на инвалидном кресле по мрачному тротуару. Дрожки ждали пассажиров на краю дороги. Извозчики, скрючившись, сидели на козлах и спали.
Падали мелкие капли. Анне хотелось отправиться прямо в отель, чтобы переждать там непогоду. Но как она могла пить чай с печеньем в тепле и уюте, пока Александр мерз в темной дыре, терзая себе душу?
Анна решительно накинула капор, чтобы дождь не попадал ей на лицо. Капли застучали по обтянутому тюлем проволочному каркасу, стекая с плеч по пелерине.
Остановившись, она посмотрела на влажно блестящую улицу. Шарманщик стоял в нескольких сотнях метров от нее. Он только что укрыл инструмент зеленым шерстяным одеялом и пошел в сторону Анны. Он мог бы быть и продавцом фруктов, однако его отличала танцующая походка: казалось, ноги едва касались земли. Анна не могла не узнать музыканта, о котором говорил Александр. Вдобавок, выпятив губы, он принялся напевать простую мелодию.
Оттолкнувшись, Анна переехала дорогу и остановилась у мужчины на пути.
– Осторожно, прекрасная дама! – крикнул шарманщик, продолжая толкать инструмент, пока тот слегка не ударился об инвалидную коляску. Он явно бросал ей вызов. – Вы что, хотите оспорить дело старого доктора Бейли? – спросил тип.
Его высокая тощая фигура была закутана в каштаново-коричневое пальто. Когда он приподнял потертую шляпу, на ней остался висеть парик, скрывавший лысую голову.
Анна испугалась и хотела сказать неосторожному мужчине про его неловкость, но тут же поняла, что шарманщик над ней насмехается. По его запачканному лицу с седой щетиной пробежала ухмылка. У него был длинный патрицианский нос. Казалось, его глаза глядели в разные стороны, и Анна не знала, какой из них смотрел на нее сейчас.
– Позволите? – спросил доктор Бейли, указав на инвалидное кресло.
– Вы думаете, я попрошайка, – сказала Анна. – Что ж, вы правы, так как я хочу попросить вас об одолжении.
Шарманщик снова надел шляпу и поправил парик.
– Если вы желаете, чтобы я вам сыграл, нам нужно отправиться туда, где сухо.
Анна снова почувствовала вызов, на сей раз у него в голосе. Она попыталась не обращать внимания на этот оскорбительный намек.
– Я прошу вас больше здесь не играть. Так желает мой друг, сидящий в тюрьме.
Графиня рассказала, о чем ее просил Александр. Затем она достала две серебряные монеты и отдала их шарманщику, попросив его перебраться в другое место на несколько дней или выбрать другую песню.
– Например, «Марсельезу»[70], если ее можно сыграть на вашем приспособлении.
Доктор Бейли – к какой бы научной гильдии он ни принадлежал – убрал деньги в глубокий карман.
– Это пожертвование? – спросил он. – Я с удовольствием его приму. Но моя воля не продается. Я играю то, что нравится мне. И сейчас это «Розы Пикардии». Героиня песни была такой прекрасной девушкой.
Анна ударила по шарманке. Инструмент тихо задребезжал.
– Речь идет не о музе, а о муках человека.
– То есть вы хотите сказать, что моя музыка причиняет другим страдания? Надеюсь, вы говорите так, потому что мои мелодии трогают до глубины души.
Шарманщик рассмеялся, обнажив сломанные зубы. Но их остатки были белыми и выглядели здоровыми. Этот человек не страдал от болезни. Зубы ему раздробило что-то другое.
– А теперь с дороги, – сказал доктор Бейли и снова подтолкнул шарманку к инвалидной коляске Анны.
Анна крепко схватила музыканта за руку. Грязные пальцы были усыпаны запекшимися ранами. Кожа на костяшках потрескалась.
Сломанные зубы. Израненные руки.
– Вас избивают, – заключила Анна.
Бейли вырвал руку.
– Чепуха. Это от игры на шарманке. Если быть невнимательным, можно прищемить пальцы рукояткой.
– А ртом вы тоже играете? – спросила Анна.
Ее гнев на уличного музыканта улетучился. Ей стало жаль этого человека.
Доктор Бейли молчал. Он склонил голову набок, намекая Анне, чтобы она освободила дорогу.
Анна окинула взглядом исхудалую фигуру. Чем больше деталей она замечала, тем яснее становилась история этого человека. На нем был изношенный сюртук, когда-то точно стоивший немалых денег. Должно быть, с несчастным что-то случилось. Возможно, он был обедневшим академиком, которому приходилось выживать на улице. Вопрос вертелся у Анны на языке, но она знала, что не вправе расспрашивать беднягу о прошлом.
Она раскрыла корзину сбоку от инвалидной коляски и принялась в ней что-то искать.
– Видимо, вы хотите сделать еще одно пожертвование, – пробурчал шарманщик.
На самом деле Анна искала для уличного музыканта что-нибудь съестное. Она нашла полбуханки хлеба, которую не съел Александр. Потянувшись за ней, Анна вдруг нащупала снизу краешек промасленной бумаги. Она вытащила ее и развернула.
Хорошо смазанный терцероль блестел так, как будто был только что
