Карнавал костей - Пенн Кэссиди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я… я не понимаю, — дрожащим голосом прошептала я.
Кто-то схватил меня за руку и крепко сжал. Каким-то образом я поняла, что это Баэль. Он не сказал ни единого слова, просто держал меня своей крепкой хваткой, и в данный момент это было единственное, что удерживало меня на месте.
Тогда Теодор сказал:
— Ты хотела посмотреть, так смотри.
Остин потянулся к чему-то за краном, его руки и плечи сильно дрожали, как будто он не мог их контролировать. Его дыхание было затрудненным, а глаза дикими и бешеными.
Он поднес к лицу большой кухонный нож. Лезвие было покрыто кровью, которая все еще стекала по всей длине его руки. Я втянула воздух, когда он опустил его под кран и начал отмывать дочиста.
Понимание поразило меня подобно удару молнии, затем боль разлилась по моему телу, наполняя меня ослепляющим жаром.
Я отшатнулась назад, и Баэль отпустил мою руку. Посмотрев вниз, я поняла, что снова одета в длинное белое платье. Я думала, что выбросила его навсегда. То, которое я никогда не планировала надеть снова.
Кровь текла из открытой раны у меня на животе, и я схватилась за нее, отчаянно пытаясь остановить поток. Она текла сквозь мои пальцы на пол. Меня охватила паника, и боль была такой острой, что я начала отрицать ее, мои конечности похолодели и онемели.
Снова взглянув в зеркало, я поняла, что больше не смотрю в свою ванную. Остин ушел, и вместо этого я заглянула в знакомую темную спальню с развевающимися белыми занавесками. Из открытых балконных дверей доносились громкая музыка, смех и звуки города.
И в самом центре кровати, тупо уставившись в потолок широко раскрытыми от ужаса глазами, зажимая кровавую рану на животе, лежала…я.
Сообщать кому-либо, что он мертв, было утомительным занятием. Я делал это так много раз, что больше не хотел считать. Мория называла их «серыми лицами» — душами умерших, которые действительно были серыми, безжизненными и пустыми.
Но не она. Нет, моя грустная девочка все еще была полна такой жизни, что я не мог удержаться. Внутри нее было отчаяние, страстное желание. Она была опьяняющей, и я был достаточно эгоистичен, чтобы использовать все имеющиеся у меня уловки, чтобы убедить ее остаться.
Триста лет — долгий срок, чтобы быть одному в море душ, и с меня было достаточно. То, что раньше приводило меня в трепет, притупилось до тусклой искорки в тайниках моего сознания, и впервые я снова начал прикасаться к этому.
Даже сейчас я ощущал ее вкус на своем языке — этот сладкий и в то же время солоноватый вкус. Ее кожа была совершенством, а ее губы вызывали у меня желание делать невыразимые вещи.
Трахать ее было неправильно с моей стороны. Я знал это, но мне было все равно, и я не жалел, что взял ее жестко и быстро, слушая ее стоны, в которых звучало мое имя. В конце концов, это она сделала выбор, и кто я такой, чтобы лишать ее удовольствия?
Мой член напрягся, когда я представил, как ее гибкое тело извивается на мне, как я сжимаю пальцами ее густые волосы, издавая греховные звуки, которые даже сейчас звучат у меня в ушах. Сигара, зажатая в моих губах, была далеко не такой сладкой, но она дала мне опору.
По палатке пробежал холодок. Это была моя личная комната отдыха, и единственным существом, кроме меня, имевшим доступ, был Тео. Он налил себе выпить у барной стойки, прежде чем направиться к креслу напротив шезлонга, на котором я растянулся. В чугунной плите рядом с нами горел небольшой огонь, и Лафайет дремал на спинке дивана. Теодор, как обычно, хмурился.
— Так у тебя появятся морщины. — Выпустив изо рта колечко дыма, я смотрел, как оно растекается по разделяющему нас пространству. — Что тебя гложет, Тео? — спросил я. Мой тон был едва ли не саркастичным.
Он вздохнул, отпивая из своего хрустального бокала.
— Она не пошевелилась. Прошло достаточно времени, а души ждут.
Что-то похожее на волнение скрутило мой желудок, когда я представил ее там, сидящую перед зеркалом, неспособную оторваться от изображения собственного безжизненного тела, плавающего в луже крови.
Время здесь текло не так, как в мире живых. То, что на Перекрестке занимало дни, там было всего лишь часами. Мория отказалась покидать «Дом веселья», отказалась отойти от зеркала, и это означало, что в то время переход был приостановлен, и души становились все более взволнованными.
Перекресток работал как машина. Души приходили, а мы выводили их. Я был всего лишь одним из трех билетеров, которые проводили их, но из-за того, что Мория приклеилась к этому зеркалу, машина резко остановилась.
И все же мне не нравилась идея насильно увезти ее. Даже сейчас образ ее затравленных, разных глаз вспыхивал в моей голове, как самая печальная картина.
— Возможно, мы давили на нее слишком сильно, слишком быстро, — размышлял я. Я не в первый раз поднимал эту тему.
— Или, может быть, недостаточно быстро, — проворчал Тео, допивая свой напиток. Стакан громко звякнул о стол рядом с ним. — Она, как никто другой, должна понимать сложности Перекрестка. Если мы будем относиться к ней по-другому, мы только усложним для нее переход.
— Время перехода? — Спросил я, приподняв бровь. — Ты думаешь, она решит остаться? Это смелое предположение, даже для тебя.
Мы точно знали, почему Мория оказалась на распутье, с того самого момента, как она забрела туда, вся в крови и растерянная, как олененок, заблудившийся в лесу. Именно Теодор позвал ее сюда в тот момент, когда ее душа начала отделяться от смертного тела… Только мы не ожидали, что она будет так крепко цепляться за жизнь.
Время от времени мы сталкивались с душой, которая выбирала борьбу. Они существовали в небольшом промежутке времени между жизнью и смертью и были вынуждены сделать выбор. Для некоторых выбор был прост — они хотели жить. Для других, как и для многих обитателей карнавала, выбор был выходом из положения.
Я сам выбрал менее проторенный путь и до сих пор не решил, жалею я об этом или нет. Будучи до своей смерти практикующим
