Такое короткое лето - Станислав Васильевич Вторушин

В Москве у меня не было никаких дел, за исключением визита вежливости к редактору издательства Василию Федоровичу. Надо было подарить ему и директору книжку, вышедшую в Праге.

И еще — дождаться звонка от Маши. Нужно было решать, как нам быть дальше. Оставаться в Москве я не мог, а в Барнаул она вряд ли бы поехала. Там у нее не будет престижной больницы, одна принадлежность к которой вызывает чувство гордости. Не будет Большого театра, столичных проспектов и площадей. Не будет девчонок, к которым, как я понял, она привязалась всей душой. Узел прочный, распутать его было нелегко. Я не мог без Маши и понимал, что даже ежемесячными наездами в Москву наши отношения ограничить уже нельзя.

В комнату заглянула Нина, увидела, что я проснулся и сказала, что через двадцать минут завтрак будет готов. Я соскочил с дивана, умылся и отправился на кухню. Гена уже был там.

— Чай, кофе? — спросила Нина, подавая мне чайную чашку.

— Лучше чай, — сказал я, зная, что у Василия Федоровича все равно придется пить кофе.

— Ты еще долго пробудешь в столице? — спросил Гена, которому Нина тоже налила чаю.

— У меня в Москве нет никаких дел, — сказал я. — Кроме одного…

— В издательстве? — Гена отхлебнул глоток чаю и посмотрел на меня.

— Да нет, — сказал я. — Тут все серьезнее. У меня девушка.

— Девушка? — Нина с удивлением посмотрела на меня. — Я думала тебя интересуют только женщины.

— Я сам так думал, — ответил я. — Она должна сегодня позвонить. Скажите ей, что я буду у вас к вечеру.

В издательстве мне почти два часа пришлось ждать Василия Федоровича. Он был на совещании у директора, где, как сказала секретарша, обсуждаются важные вопросы. Потом Василий Федорович полчаса искал какие-то бумаги и, бросив мне: «Подожди!» — снова скрылся за директорской дверью. Мне не осталось ничего, как сесть в кресло и опять углубиться в газеты, которые по таким случаям предлагала посетителям секретарша. Наконец, Василий Федорович вышел из кабинета, шумно вздохнул, протянул мне руку для приветствия и повел к себе. Я подписал книжку ему и директору и предложил сходить в какой-нибудь ресторан пообедать. Надо было обмыть книжку. Ведь если бы Василий Федорович не отдал мою рукопись чешскому издательству, она бы никогда не вышла в Праге.

— У тебя русская душа, Ваня, — сказал Василий Федорович, похлопав меня по плечу. — Разве можем мы не отметить что-то, если для этого появился повод? Куда бы ты хотел пойти?

— Мне все равно, — ответил я.

— Тогда пойдем в «Яр». Но только после пяти вечера. Раньше не могу.

Я не стал спрашивать, почему ему захотелось именно в этот ресторан. Может быть там были какие-то особые блюда, а, может, с этим рестораном его связывали приятные воспоминания.

Я никогда не был в «Яре», хотя немало слышал о его громком прошлом. Когда-то здесь под наводящие на душу тоску цыганские мелодии русская аристократия прожигала жизнь. За один вечер пропивались целые состояния. В коммунистические времена ресторан назывался «Советский». Гостиница, в которой он располагался, тоже была «Советской».

Ресторан состоял из одного очень большого зала с высоченными колоннами и огромными окнами. Мы сели за свободный, накрытый белой скатертью столик. К нам тут же подскочил официант в белых перчатках, подал меню и, отойдя в сторону, скрестил руки на груди. Стал ждать, когда мы выберем выпивку и закуску. Я скосил на него глаза и покачал головой.

— Тебе что-то не нравится? — повернувшись ко мне, спросил Василий Федорович.

— Вспомнил песню о поручике Голицыне, — сказал я. — Помните:

А в сумерках кони проносятся к «Яру».

Ну что загрустили, мой юный корнет?

А в комнатах наших сидят комиссары,

И девочек наших ведут в кабинет.

— Да, — вздохнул Василий Федорович. — Когда-то так и было. Да и сейчас не лучше. В наших комнатах опять сидят все те же комиссары. И снова ведут наших девочек в кабинет. Грустно, Ваня, грустно.

— Почему это произошло? — спросил я.

— Ты имеешь в виду сегодняшний день?

Я кивнул.

— Русская интеллигенция непредсказуема. Многие ее представители похожи на проституток. Предав взрастившую их величайшую страну, ты посмотри, как гадливо они пресмыкаются перед сегодняшними нуворишами. А все потому, что в душе нет стержня, который бы придавал постоянную устойчивость телу. Когда нет твердых и искренних убеждений, жить можно только так. Им надо все время лизать кого-то. Убежденных людей очень мало.

А ведь все держится на них.

— И все-таки, Василий Федорович, — сказал я. — Не могу не задать вопрос, который мучил еще Василия Шукшина. Что с нами происходит?

— Что и должно произойти с человеком, который всю жизнь был рабом. — Василий Федорович потрогал пальцем вилку и тяжело вздохнул. — Получив свободу, он не знает, как ей распорядиться. Он не может без поводыря.

— То есть, без царя?

— Не знаю, без царя или кого другого. Но без сильной авторитарной власти, точно.

— Но если судьба нации зависит от одного человека, это всегда риск. Возьмите того же Ельцина.

— Народ простит правителю ошибки, если он будет заботиться о судьбе страны. Для Ельцина народ — это его собственная семья и ее деньги. Других забот он не знал. Поэтому и звали его в народе упырем. А вообще, ну ее к черту, эту политику. Ты хороший парень и я хочу, чтобы у тебя было хорошее будущее. Самое главное, не клади ручку в стол. Думай и пиши. Пиши и думай. Когда-то это все равно пригодится. Русская литература будет востребована. Без нее оскудеет мир. Ты посмотри, какими книгами заваливает нас Запад. Это же духовный распад. Он не может длиться долго. Если исчезнет мораль, исчезнет человечество. Ведь единственное, что отличает человека от животного — это мораль. И многие на Западе понимают, что спасти их от духовного распада можем только мы, русские. Вот почему там ухватились за нашу литературу. Ведь Достоевского считаем гением не только мы. Они его тоже считают. У них своих Достоевских никогда не было и, можешь мне поверить, не будет.

У Василия Федоровича было не самое лучшее настроение. Может быть причиной этого стал долгий разговор в кабинете директора издательства. Поэтому я старался больше не говорить о политике. Мы заказали бутылку коньяка, не торопясь выпили ее. Потом заказали еще одну. Время текло незаметно, как-то само собой. Чем дольше мы сидели, тем больше пустых бутылок уносил со стола официант. Разговор, как мы ни старались, все равно снова перешел на политику потому, что слишком