Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты чего мелешь? — растерялся Глава. — Какая речка? Какие сапоги?
— Обыкновенные, — улыбнулась скаженная и вдруг вцепилась в ремень воеводы. — Ой, опоясок какой у тебя справный! Но душит он тебя. Душит. Потерпи, родненький, потерпи. Скоро все кончится. Вздохнешь спокойно. Не горюй. Вот держи, — она пошарила в кармашке передника и достала оттуда глиняный черепок. — Держи, держи, миленький, у меня еще есть.
Глава стоял — дурак дураком — посередь ратного двора с осколком старой миски в руке и молчал. Глядел на скаженную и… завидовал. Потому что не было у нее на плечах груза забот о Цитадели и выучах, не приходилось ей думать о том, как защитить людей от Ходящих. Вся ее немудреная радость — бусины да лоскутки.
— Ты б определил ее, Глава, куда-нибудь, — донесся из-за спины голос Ихтора. — Не могу ж я с ней ходить до старости.
— Может, к Нурлисе в мыльни приставить? — с сомнением отозвался Нэд.
— Приставь меня к свету моему ясному, — с мольбой проговорила Светла. — Я за ним пригляжу. Совсем, вон, неприкаянный ходит.
Глава смерил дуреху внимательным взглядом. Блаженные, ежели что в голову вобьют — кнутом не перешибить. Так и Светла. Взбрело ей опекать Донатоса и хоть ты тресни. Таскается за ним уже который день, выматывает обережнику душу. То возле покоя его караулит, то по следу бредет, то пытается в накидку теплую закутать, чтобы не мерз, то коркой сухой подкармливает. И не боится ведь. Однажды до того его вывела, что вытянул розгой поперек спины. Так эта бестолочь, рубец терла, плакала, но все одно бродила за колдуном, будто навь неприкаянная.
Крефф то и дело врывался к Главе, требуя убрать от него подальше скаженную, грозился прибить. Ненадолго удавалось ее спрятать, а потом дура-девка опять вырывалась на свободу, и бралась за наузника с новой силой. Уж и шишки ему к поясу привешивала, и лоскутки на рукава вязала, чтобы краше стал. Сколько раз крефф за ухо блаженную к Главе приводил — не счесть. Но наука ей впрок не шла.
Нэд смотрел на безумицу и думал, что нынче же надо будет отправить Донатоса куда-нибудь по требам, глядишь, проветрится и внимание на глупую обращать перестанет. Безобидная она, что возьмешь. Ну, вот вбила в голову, будто опека ему нужна. Назад ведь ум не вывернешь.
А может, выделить коморку, пусть запирает ее там, чтоб под ногами не мельтешила?
— Ступай в мыльню, воды возьми, да иди на поварню котлы чистить. Узнаю, что отлыниваешь, запру в чулан, а света твоего ясного отправлю на год по деревням скитаться. Коли завел себе такую дуру бездельную, пусть хоть сам пользу приносит.
Угроза достигла цели. Блаженная сошла с лица, испуганно захлопала переливчатыми глазищами и поспешила прочь. Нэд усмехнулся. Диво, что раньше не додумался этак пригрозить. Долго, конечно, она не продержится, но хоть на время Донатоса спасти. Совсем-то ведь все равно не отвяжется.
***
Через седмицу к Нэду пришла стряпуха. За руку она тащила зареванную Светлу, у которой даже тряпицы в волосах обвисли скорбно и печально.
— Глава, что хочешь со мной делай, но дуру эту забирай, — с порога кинулась Матрела. — Ни к чему непригодная девка. Воды скажешь принести, так как за Встрешником посылать. С утра попросишь, дай Хранители, к вечеру притащится. С пустым ведром. И так во всем. Только отвернешься, а ее уж след простыл.
— И куда же ты бегаешь, отчего не трудишься? — вкрадчиво спросил Нэд. — С чего взяла, будто хлеб свой задаром есть будешь?
Девка потерла щеку, на которой цвел переливчатый синяк, и ответствовала:
— Ну что вода, родненький? Принесет ее кто-нибудь. Вон, сколько народу тут. А свет мой ясный без догляда в каземате сидит. Не понятно, в чем жизнь-то теплится.
— Чего?! — вызверился воевода. — Ты опять, вместо того чтоб работать, за Донатосом бегаешь?
— Бегает, окаянная, словно привязанная, — сурово поджала губы стряпуха. — Только в подземелье ее найти и можно — возле покойницкой или мертвецкой. Старая я, Глава, по нижним ярусам, как коза, скакать. А девки мои боятся туда ходить, эту же кудлатую наверх и калачом не выманишь. Да еще норовит с кухни что-нибудь стянуть. То хлеба, то меда, то горшок со щами… Сил моих больше нет!
Нэд нахмурился и грозно спросил у виновато насупившейся Светлы:
— Ты по что снедь таскаешь?
— Я же не себе, — всхлипнула девушка, — я ж свету моему ясному! Ведь прозрачный совсем стал, ничего не ест! Как сосулька на солнышке тает!
Глава, приметив синяки на руках и лице девки, устало спросил:
— Это свет ясный тебя этак приласкал? — и кивнул на кровоподтеки.
— Что ты, родненький, что ты! Как же он на меня руку-то поднимет? Я ж судьба его. Ну, заденет по неловкости, так я зла в сердце не храню.
Воевода устало вздохнул и ответил:
— То-то и оно. Матрела, следи за девкой, а то ведь не доживет до зимы, забьет он ее. А ты, — смотритель повернулся к блаженной, — допросилась-таки. Говорил, работать не будешь, отправлю твоего ненаглядного на выселки? Я слово держу. Завтра же духу его в Цитадели не будет. Покуда не увижу, что ты за ум взялась. Иди отсюда.
Несчастная выбежала, захлебываясь слезами от ужаса предстоящей разлуки. Следом вышла и Матрела, на круглом добром лице которой отразилось жалостливое понимание
***
"Тык-дык, тык-дык, тык-дык…" — Тамир уже всей душой ненавидел этот размеренный звук. Увы. Ничего другого в последние дни слышать ему не доводилось. Он бы и рад, но копыта усталого жеребца извлекали из окаменевшей от засухи дороги только эти заунывные глухие "тык" и "дык".
Раскаленный воздух обжигал затылок и плечи, во рту пересохло. Несколько раз он прикладывался к баклаге, но нагревшаяся вода не утоляла жажды. Он плескал на темя, умывал лицо, чтобы пот не разъедал глаза, и ехал дальше.
На небе ни облачка…
