Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разбудил его холод. Не предутренняя зябкость, не внезапный кусачий ветерок, а холод, расползающийся изнутри, поднимающий дыбом волоски, обсыпающий тело мурашками.
Этот холод был знаком обережнику. Тамир выпростал руку из-под овчинного одеяла, которым укрывался и посмотрел, как под кожей серебрятся, переплетаются путаные линии.
Навь где-то рядом.
Колдун пошарил взглядом вокруг. Никого. Только шумит лес. Ну ладно же. Поднялся на ноги и посмотрел за обережный круг.
— Выйди.
Она появилась у самой черты. Тонкая, бледная, в ношеной рубашонке. Девчонка весен восьми-девяти прижимала к груди дохлого щенка и смотрела на человека бездонными черными глазищами.
— Дяденька…
— Чего ты хочешь? — вздохнул колдун, понимая, что опять задержится в пути, потому что сейчас его попросят или отыскать любимую собачку, или любимую игрушку, или маму…
Но ответ ребенка удивил:
— Я спать хочу, дяденька.
Тамир смотрел удивленно.
— Что?
— Спать. Собачка моя спит. И я спать хочу.
Она кивнула на дохлого щенка. Обережник посмотрел на безвольно обвисшего в детских руках зверя и с удивлением признал в "собачке" маленького волчонка. Недоумевая, наузник шагнул из круга. И в этот миг…
Тело сковал холод. Рванулась по жилам не горячая кровь, а студеная вода и обрушилось внутрь что-то чужое, стылое. Распахнулись перед взором звериные желтые глаза, потянули в черную пустоту.
Ах ты, дрянь этакая! Играться вздумала? И колдун одним несильным напряжением воли вышвырнул навь из тела.
Девчоночка скорчилась на земле, по-прежнему прижимая к груди дохлого волчонка и заскулила:
— Бо-о-ольно…
Мужчина склонился над ней и с холодной яростью произнес:
— Я тебя за это к месту на кровь привяжу. Век тут бродить в трех соснах будешь, паршивка.
Она заплакала безутешно и горько, понимая, что человеку, на тело которого по глупости покусилась, достанет сил выполнить угрозу.
Тамир шагнул обратно в круг и склонился над переметной сумой, чтобы достать узкий кожаный ремешок и сплести науз. Навья подскуливала у него за спиной — жалкая, скорбная.
Как же, жалкая! Скольких она уже сгубила? Может статься, что и не один десяток, если не первый год тут бродит.
— Дя-а-аденька… Не на-а-адо… — захлебывалась девчонка.
— Ты что плачешь? — вдруг услышал Тамир за спиной мягкий мужской голос.
Навья затихла. Колдун рывком обернулся и увидел стоящего за кругом незнакомца. Лет ему было около сорока — высокий, длинные посеребренные годами волосы убраны в хвост, в темной бороде от уголков губ вниз пролегли белые полоски седины. Одет в сермягу, посконные штаны и сапоги из рыбьей кожи. На колдуна диковинный гость не смотрел.
— Намаялась? — спросил он ласково у девочки. — Ну, иди сюда. Я тебя спать отпущу.
Она вскинула на мужчину полные надежды глаза и шагнула вперед. Тамир смотрел на происходящее, затаив дыхание, нащупывая на всякий случай убранный за пояс нож. Ну как придется быстро кровь отворять.
Широкие, как лопаты ладони легли на голову ребенка.
— Уходи с миром, — сказал незнакомец, и его руки охватило мертвенное зеленое сияние.
Маленькая хозяйка мертвого волчонка улыбнулась и… исчезла. А мужчина обернулся к стоящему в кругу колдуну и сказал:
— Устал я с ними…
Ночь отозвалась шумом деревьев, и Тамир остался один.
***
Черное пепелище. Сырое, вонючее, страшное. Погорельцы медленно разбрелись по дворам, выискивая хоть что-то уцелевшее. Над мертвой деревней летели причитания и плач…
Майрико обессиленная опустилась на обгорелый чурбан и уткнулась лицом в изрезанные ладони. Ее колотил озноб, а в груди разлилось гулкое опустошение. Не терзала совесть, не лезли в голову переживания о сгинувших людях. Страшно озябли и вымокли ноги. Болела поясница — видать сорвала, когда закидывала девчонку-подростка на лошадь. Откуда только мощи столько взялось? А теперь вот, едва опасность отступила, накатила мучительная слабость. Дергало израненные руки, ломило каждую косточку, а тело охватила мелкая дрожь.
Однако все же и у едва живой целительницы достало сил оторвать себя с насиженного места, добрести до распростертого на земле Гостяя — бледного, хрипло дышащего. Дар лился медленно, с натугой, но скоро бледное сияние охватило разбитую голову старосты, и тот перестал надсадно со свистом втягивать в себя воздух, успокоился и более не метался. Правда, по-прежнему оставался без памяти, но теперь хоть не помрет.
Закончив лечить мужика, Майрико вернулась на насиженное бревно и попыталась собрать в кулак остатки расползающейся воли. Мысли в голове едва ворочались.
Нужно спасти людей. Уцелели только несколько изб. Да и то… как уцелели — не рухнули. Крыши у всех огнем траченные, стены обуглились. Если собрать выживших в одном доме и обнести его чертой, можно дождаться подмоги из сторожевой тройки. Хотя, нет. Не получится. Обережник из тройки приедет, самое быстрое, через двое суток, да и то, если сорока его в городе застанет. А если нет? Если по требам уехал? Не успеет в Лущаны до того, как поднимется навь.
Сколько народу сгорело нынешней ночью? Даже думать о том страшно. А ведь обережный круг, начерченный целительницей, от бесплотных не защитит. Тем паче, что сроков, когда поднимается навь, даже колдуны до сей поры толком не знают. Зимой вставали, чаще всего, на третьи сутки. А летом, бывало, в следующую же ночь. Значит, с наступлением сумерек могут прийти в деревню бестелесные душить и терзать людей, искать себе новые тела. Значит, те, кого Майрико спасала на переделе сил — погибнут.
От горькой безысходности в сердце всколыхнулась злоба. Нет. Не допустит. Для того они столько пережили? Для того она надрывалась, чтобы сгибли все до единого? Идти надо. Оставаться нельзя.
— Найди, во что одеться, — глухо сказала лекарка Дарине, опустившейся рядом
