Домик в Буа-Коломб - Маруся Климова

По губам у Агаши скользнула издевательская улыбка, которую она даже не сочла нужным скрыть. Марусю охватила ужасная злоба: Агаша разбудила ее в 9 утра, позвала в гости, а теперь делает вид, будто они пришли сами.

— Ну что ж, — сказала она, — Мы подождем, — и увлекая за собой в нерешительности застывшего в дверях Костю, она стремительно прошла мимо Агаши на кухню, где у плиты стоял Антуан и готовил себе яичницу. Маруся села на табурет и стала разговаривать с Антуаном: давно ли он знает Селина, какие замки у его родителей? И про замки в Провансе у отца Антуана, который был потомственным маркизом, и про то, что сам Антуан был анархистом и большим поклонником Селина, Маруся слышала от Агаши, поэтому в ее вопросах не было никакого подвоха, просто ей хотелось подольше потянуть время, дабы досадить Агаше. Однако реакция на эти безобидные вопросы у Антуана была более чем странной. Он в изумлении вытаращил на Марусю глаза: похоже было, что имя Селина он слышит впервые в жизни, при упоминании же о замках он краснел, как рак, и кашлял. Все это время из коридора доносилось шушуканье и чьи-то шаги. Кати дома не было, поэтому Костя сидел молча у окна на табуретке и явно скучал. Тут на пороге снова появилась Агаша и очень вежливым вкрадчивым голосом сообщила, что она ошиблась, на самом деле профессор ни на какую встречу не пошел, а просто сейчас отдыхает в своей комнате, так как вчера работал допоздна. Но он обязательно поговорит с Марусей и с Костей, только не сейчас, не сразу, а через полчасика, после того как еще чуточку поспит… На губах у Агаши опять появилась злорадная улыбка, выражавшая глубокое наслаждение, которое она получала от столь явного несовпадения предыдущей информации с последующей. На сей раз первым встал уже Костя, он взял Марусю за руку, и они молча вышли на улицу.

Через несколько дней Катя как бы невзначай сообщила Косте по телефону, что тогда на кухне Маруся все утро приставала к ученику профессора Антуану. Костя сказал, что это полный вздор, так как он сам там в это время находился.

— Ну ты же не знаешь французского, поэтому ничего и не понял, а она говорила ему: „Мальчик, я прижмусь к тебе голым телом.“ Агаша все слышала!»

Костя опять сказал, что это чушь, тогда Катя вдруг голосом, полным злорадства, добавила:

— Мне и сам Антуан жаловался, а он врать не станет, маркиз все-таки!

И повесила трубку. Костя ничего не понял, он даже не стал рассказывать об этом Марусе (она узнала об этом только потом, много позже), так как очень дорожил своими отношениями с Катей и не хотел их рвать, кроме того, Маруся и так была крайне озлоблена на Агашу.

Костя вообще долгое время ни с кем не общался, поэтому отношения с Катей значили для него очень много. Конечно, то, что она была диссиденткой и феминисткой, не очень нравилось Косте и казалось ему вульгарным. Но она изучала богословие в Париже, любила Ницше, переписывалась с Ортегой-и-Гассетом, и могла по достоинству оценить все тонкости костиных мыслей. Вообще, для Кости это было не просто знакомство, а настоящая Встреча, о возможности которой писал еще Новалис. Костя не сомневался, что Катя тоже дорожит Встречей с ним, ничуть не меньше, чем Цветаева дорожила своей Встречей с Рильке.

Но все-таки, что значили эти слова про маркиза? Какая-то слабая тень сомнения закралась в его душу, ведь Катя была совсем не дура, чтобы нести подобную чушь. И потом, если даже к маркизу действительно приставала женщина, то было ли благородно с его стороны жаловаться на это? Где здесь логика? А может быть, в словах Кати содержался какой-то скрытый намек, как в свое время Пушкину намекали на Дантеса, ведь Костя тоже был поэтом, и Катя всегда восхищалась его стихами.

Впрочем, первое время Костя сразу же отмахивался от этой мысли, которая казалась ему абсолютно нелепой и бессмысленной. Однако, как раз в это время, он срочно должен был закончить одну свою статью и очень плохо высыпался. Они как раз тогда собирались с Марусей в Париж. Потом у Кости началась от переутомления бессоница.

И теперь, когда он часами лежал на постели, безуспешно пытаясь заснуть, ему с каждым разом становилось все труднее избавляться от мыслей о двух французских аристократах, к тому времени уже давно благополучно вернувшихся к себе на родину. Ведь, в конце концов, Катя в чем-то была права, русские, действительно за последние семьдесят лет утратили свое былое благородство…

Марусе было неприятно вспоминать обо всем этом, к тому же она поняла, что жить ей здесь нельзя, поэтому она встала из-за стола и попрощалась. Мишель, который успел съесть уже три четверти содержимого банки, облизываясь, встал и пожал ей руку, после чего снова продолжил свое занятие.

Выйдя от Кати на темную улицу, Маруся стала лихорадочно перебирать в мозгу все места, куда она могла теперь пойти, чтобы не ночевать на улице. Было уже около двенадцати ночи, метро через полчаса закрывалось, поэтому решение нужно было принимать немедленно. К Трофимовой ей идти не хотелось, оставалась только мастерская русских художников на улице Жюльетт Додю неподалеку от станции метро «Сталинград». Она находилась на территории старого завода, у завода была стеклянная крыша, отчего зимой там было ужасно холодно, а летом невыносимо жарко.

Маруся однажды была там несколько месяцев назад на открытии выставки какого-то художника из Москвы, картин этого художника она уже не помнила, а запомнила только выступление джаз-квартета, одна из участниц которого сидела прямо на полу в обнимку с контрабасом, и еще проводившуяся под музыку этого квартета демонстрацию мод. Среди моделей она сразу же узнала Свету, хотя сделать это было не так просто — Света была в блестящем, как у конькобежца, комбинезоне, в прозрачном целофановом плаще и каком-то невероятном космическом шлеме с рожками.

Маруся пришла на выставку вместе с Костей, который тогда только что выписался из психушки. Заметив Свету, Костя поспешно отвернулся и отошел в другой конец зала, а Маруся подошла и поздоровалась с ней. Света к тому времени уже исчезла из дома Пьера, видимо, нашла себе для жилья другое место, поспокойнее.

Тогда же Маруся познакомилась с писателем Лямзиным и его женой Лилей. Лямзина с женой пригласил на выставку художник Рогов, которого все называли «Рог» и который и водил их по выставке. Лямзин прошел за ним сначала в одну, затем в другую сторону вдоль стены, на которой были развешены картины, и все повторял: «Блеск! Круто! Просто блеск!»

Вообще, это была модная галерея, ее даже пару раз посетил министр культуры Франции. Тем не менее, помещение у художников собирались забрать — неожиданно объявившийся владелец завода предъявил художникам иск, обвинил их в незаконном захвате здания и требовал их выселить. Хотя в Париже подобные «незаконные захваты» были самым обычным делом, захваченные здания назывались «скват». Потом художники нашли себе хорошего адвоката, который в свое время защищал Азнавура, и покидать здание не спешили. Тяжба длилась уже два года.

Маруся спустилась в метро и поехала в скват, но в середине пути поезд метро вдруг остановился и мелодичный голос объявил, что линия сломана, поезда дальше не идут. Она вышла на улицу и пошла пешком. Она шла вдоль линии метро, которая проходила сверху, это был далеко не самый комфортабельный район Парижа, было поздно и навстречу ей то и дело попадались какие-то подозрительные личности, — кто просил у нее сигарету, кто два франка Потом какой-то араб долго шел рядом, звеня ключами и что-то бормоча.

Огромные железные ворота мастерской оказались заперты, она постучала, ей открыл полицейский, оказалось, что впустить в мастерскую ее могли только на час, по настоянию владельца завода никакие посторонние личности здесь больше не имели права оставаться на ночь, лафа закончилась, адвокат Азнавура художникам не помог, суд принял решение не в их пользу. А значит, Марусе придется провести ночь под дождем в подворотне или на вокзале, от одной мысли об этом у нее в голове все помутилось, как это нередко с ней случалось, и она утратила способность воспринимать все факты в их совокупности, а только слышала какие-то отрывочные выхваченные из контекста

фразы, и видела чьи-то незнакомые лица, но общий смысл происходящего от нее ускользал. Огромный полицейский с красной рожей и другой, тщедушный с мясистым носом и вытаращенными глазами маячили перед ней, как будто в стеклянном тумане.

Маруся понуро пошла в глубь мастерской. За столом, в центре огромного зала на табуретках, ящиках, чемоданах или просто кучах какого-то хлама сидели не менее десяти человек, некоторых Маруся уже видела раньше, или встречала в других местах. На столе стояла бутылка с вином, и судя по количеству пустых бутылок под столом, застолье продолжалось уже не один час. Но, скорее всего, оно здесь не кончалось никогда, так как в прошлый раз на открытии выставки она застала здесь примерно такую же картину, разве что народу за столом было побольше.