Патриарх Тихон - Михаил Вострышев

— Кто в 1919 году составил неверный акт о виленских мощах?

— Вскрыть мощи Виленских угодников приказал я, о чем говорил с Преосвященным Назарием. Мощи найдены вполне настоящими, о чем составлен акт.

Обвинитель полистал «Постановление по обвинению», сочиненное для судей Шпицбергом, и нашел еще одно «преступление» патриарха.

— А сколько вы получаете денег с Иверской часовни?

— Моей канцелярии отдают одну треть братской кружки. За последний месяц получил сорок тысяч рублей.

Назначенный судом защитник тоже решил поучаствовать в допросе:

— А при вас были исцеления? И что такое, по-вашему, мощи?

— За время пастырской службы исцелений не видел. Мощами почитаю всякие останки угодника Божия — будь то прах, кость или сохранившееся тело.

После допроса патриарха, дабы наглядно показать «паразитическую жизнь черной рати духовенства», зачитали сообщение помощника заведующего экономией «советской фермы», оттягавшей у Донского монастыря добрую часть его территории. Судьям пришлось изрядно поломать головы, чтобы увязать с проходившим процессом расплывчатые намеки «товарища с советской фермы» Молоканова, что кто-то, кого он не помнит, когда-то ему говорил, что как-то монахи устроили торжество, израсходовав на обеденный стол восемьдесят тысяч рублей.

Пора было вступать в борьбу «общественному обвинителю» Галкину. Вот только от какого «общества» выступал бывший священник, а ныне воинствующий безбожник, мало кто знал. Он без лукавых юридических вывертов, как истинный революционер и новатор судебного делопроизводства, потребовал от суда вызвать свидетелем… главного организатора происходящего процесса Шпицберга.

Нахальства «общественного обвинителя» не смог выдержать один из защитников и заявил, что Шпицберг является следователем по этому делу, к тому же он все время процесса находился в зале суда, а потому по закону не может выступать свидетелем.

И случилось неслыханное в советском суде: в ходатайстве Галкину отказали. Пока давали нудные показания о мумифицировании врачи, он оторопело соображал, что следует предпринять, и в конце концов потребовал перерыва на пятнадцать минут. О чем он беседовал эти четверть часа с судьями — неизвестно, но предположить можно, судя по тому, что, несмотря на повторные протесты защиты, пресловутый Шпицберг все-таки был допрошен как свидетель. Он резво отвечал на совместно продуманные с сослуживцем по Наркомату юстиции Галкиным вопросы. При этом особо пытался оболгать патриарха Тихона:

— Игумен Илларион, заведующий Иверской часовней, за один 1919 год получил от торговли свечами 576 тысяч дохода. Патриарх Тихон за одни молебны в Иверской часовне получил за 1919 год одну треть братской кружки — полмиллиона рублей. При часовне имеется приходской совет, в котором состоит бывший миллионер Смирнов…

Следователь-свидетель поворачивал процесс в нужное ему русло, сыпал цифрами и фактами, надеясь, что они возмутят спокойствие зала и судей, докажут наличие несметных денежных богатств у патриарха и тогда будет повод обвинить главу Церкви в спекуляции. Но только скрывал Шпицберг дальнейший путь денег из патриаршей канцелярии: выплата содержаний и пособий священникам, ремонт храмов, нужды самой канцелярии.

В час ночи председательствующий объявил о закрытии заседания. Следующее заседание началось с зажигательной речи Галкина. Он обвинил отца Досифея «в спекуляции, ловком шантаже под религиозным флагом» и предложил «заключить его в концентрационный лагерь до окончания гражданской войны, до полной победы трудящихся масс». То же обвинение он предъявил старушке-игуменье и потребовал для нее того же наказания. Заодно, по сговору со свидетелем-следователем Шпицбергом, предложил отдать под суд патриарха и архиепископа Назария.

Защитники нехотя протестовали. Первый из них, Брусиловский, обозвал игуменью «дряхлой и психически нездоровой», а иеромонаха «подлинной пешкой», заявив, что основные виновники — «представители высшей духовной власти — остались в тени». Второй защитник, Мажбиц, немного изменив порядок слов, вторил коллеге.

Обвиняемые от последнего слова отказались — слишком были подавлены трагическим фарсом, разыгранным на сцене московского судилища.

Объявленный «именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики» приговор представляет собой шедевр мифотворчества оскудевших разумом и совестью судей (если, конечно, не Галкин со Шпицбергом его сочинили).

«1920 года, 21 и 23 июля, народный суд гор. Москвы по особой сессии при Совнарсуде, в составе председательствующего — зам. председателя Совета народных судей А. В. Букина и народных заседателей тт. И. П. Силаева и И. С Куралина, слушал дело по обвинению иеромонаха Донского монастыря Досифея Кузьмича Жидкова и игуменьи Владимиро-Екатерининской обители Смоленской губ. Серафимы (она же Евдокия Евграфовна Воробьева) в контрреволюционных действиях и религиозных шантажах с кусками трупов, выдаваемых за «нетленные мощи» так называемых виленских угодников: Иоанна, Антония и Евстафия.

Перед народным судом прошла картина жизни и идеологии официальной церкви, теряющей свое значение, влияние и экономическое могущество под могучим железным колесом пролетарской революции и делающей последние попытки возвращения себе потерянного влияния на отсталые, темные, невежественные массы…

Переходя к мере наказания, нар. суд прежде всего констатирует, что главные виновники, руководители этого дела — высшее духовенство в лице Тихона и Назария, что при таких условиях в полной мере не могут отвечать Серафима и Досифей, что оба обвиняемые преклонного возраста, потому нар. суд, принимая во внимание материалы судебного следствия, постановил: 1) Игуменью Серафиму (она же Евдокия Воробьева) следовало бы изъять до окончательной победы трудящихся из общества, как паразитирующую уже десять лет за счет трудящихся, но в силу ее преклонных лет передать в одно из учреждений Отдела социального обеспечения с содержанием за счет государства.

2) Иеромонаха Досифея Кузьмича Жидкова заключить в концентрационный трудовой лагерь сроком на пять лет с зачетом предварительного заключения, принимая же во внимание пролетарское происхождение обвиняемого Жидкова, сравнительную неразвитость и некультурность его, в силу чего он не является особо опасным для республики, нар. суд применяет к нему первомайскую амнистию и заменяет наказание принудительными работами без лишения свободы на тот же срок с тем, что при первом же уклонении от этих работ он будет подвергнут немедленному лишению свободы, передав его немедленно в Бюро принудительных работ.