Проклятый Дар - Кристина Кашор

Прикосновение кончиков его пальцев отозвалось где-то у основания позвоночника, и Катса попыталась побороть это ощущение, скрыть его от По. Он лег, а она встала и направилась к дереву, до которого не доставал свет костра. Катса опустилась на землю, прислонившись к стволу, и, не отрывая взгляда от очертаний тела По, стала ждать, когда он уснет.

Глава двадцатая

Думая о возможности таких отношений, Катса чувствовала себя так, словно только что нашла на теле незамеченную до того конечность — еще одну руку или ногу. Ощущения были незнакомые, и она исследовала их, как делала бы это с обнаруженным случайно лишним пальцем.

Ее замешательство несколько облегчало то, что любовником будет По. Представляя себе По и не останавливаясь на слове «любовник», Катса настолько освоилась с этой идеей, что даже решилась задуматься о том, каково будет лежать в его постели, но не быть его женой. На размышлении потребовалось больше одной ночи. Они, как прежде, ехали по сандерским лесам и, как прежде, болтали, отдыхали и разбивали лагерь. Вот только молчание стало чуть более напряженным, чем до того, да еще Катса порой срывалась с места, чтобы остаться наедине с собой и поразмыслить в одиночестве. Они прекратили тренировки, потому что Катсу смущали его прикосновения. А По не давил на нее, не навязывал ничего, даже разговора, даже своего взгляда.

Путники двигались так быстро, как только позволяла дорога, но чем дальше, тем все больше она походила в лучшем случае на тропинку, вьющуюся по заросшим оврагам и меж таких огромных деревьев, каких Катса не видела никогда в жизни. Стволы этих деревьев были шириной с корпус лошади, а ветви стонали высоко над головой. Иногда приходилось низко пригибаться, чтобы не запутаться в густых зарослях виноградных лоз, свисающих с ветвей. Чем дальше они продвигались на восток, тем круче дорога шла в гору и тем гуще лес оплетала сеть ручьев и потоков.

По крайней мере, местность давала По возможность немного отвлечься и развеяться. Он постоянно вертел головой во все стороны, широко раскрыв глаза.

— Какой глухой, какой нетронутый этот лес. Ты когда-нибудь видела такое? Он прекрасен.

Прекрасен и полон зверей, которые как раз отъедаются на зиму. Здесь легко было охотиться и найти убежище. Все бы хорошо, но Катса почти физически ощущала, что лошади продвигаются так же медленно, как ее раздумья.

— Мне кажется, пешком мы бы шли быстрее, — заметила она однажды.

— Когда придется оставить лошадей, тебе еще будет их очень недоставать.

— И когда это произойдет?

— Судя по карте, примерно через десять дней пути.

— Лучше бы я шла пешком.

— Ты никогда не устаешь, — сказал По. — Признайся.

— Устаю, если долго не сплю. Или если несу что-нибудь очень тяжелое. Я устала, пока поднимала твоего дедушку по лестнице.

Он уставился на нее, вскинув брови.

— Ты поднимала моего дедушку по лестнице?

— Да, в замок Ранды.

— Проведя перед этим сутки в седле?

— Да.

Он рассмеялся, хотя она не видела в этом ничего смешного.

— Мне пришлось, По. Иначе бы все пошло прахом.

— Он весит вполовину больше, чем ты.

— Вот я и устала, пока несла его наверх. Тебе было бы легче.

— Я крупнее дедушки, Катса, и сильнее. И даже я бы устал, если бы перед этим провел ночь в седле.

— Мне пришлось. Выбора не было.

— Твой Дар куда больше, чем просто Дар убивать, — уверенно сказал По.

Она не ответила и после минутного раздумья забыла об этом. Ей снова вспомнился насущный вопрос — как иначе, ведь По все время ехал рядом.

В чем разница между мужем и любовником?

Назвать По своим мужем означало бы дать обещания о пока еще неизвестном будущем. Став его женой однажды, она останется ею навсегда. И не важно, сколько свободы По ей подарит — она всегда будет помнить, что это подарок. Ее свобода перестанет ей принадлежать, право даровать или ограничить ее перейдет к По. Не важно, что он никогда не станет ее ограничивать: когда свобода исходит от кого-то другого, она ей не принадлежит.

А если По станет ее любовником, будет ли она чувствовать себя пойманной, загнанной в рамки «навсегда»? Или ей останется ее собственная свобода?

Они лежали по обе стороны от догорающего костра, и внезапно Катсу посетило новое опасение. Что, если По даст ей больше, чем она сможет дать ему?

— По?

Судя по шороху, он повернулся на бок.

— Что?

— Что ты почувствуешь, если я оставлю тебя навсегда? Если сегодня стану твоей, а завтра уйду, не обещая вернуться?

— Катса, только глупец может пытаться держать тебя в клетке.

— Но скажи, каково это будет — всегда зависеть от моего каприза?

— Это не каприз. Это веление твоего сердца. Ты забыла, что мой Дар помогает понять тебя лучше, чем понимают другие. Если ты оставишь меня, я буду знать, что это не от равнодушия. Но если разлюбишь, я и это буду знать, и пойму, что ты поступаешь правильно.

— Но ты не ответил на вопрос. Что ты почувствуешь?

Он помолчал.

— Не знаю. Наверное, много всего. Но боль будет только одним из чувств, к тому же я готов рискнуть.

Катса посмотрела на верхушки деревьев.

— Ты уверен?

По вздохнул.

— Уверен.

Он готов рискнуть. Но вот в чем загвоздка: неизвестно, что из этого получится, куда приведет — может, и вправду, к такой боли, какую и представить себе нельзя.

Костер догорел, и Катсе стало страшно, потому что в тот самый момент, когда лагерь погрузился во тьму, она поняла, что тоже выбирает риск.

На следующий день приходилось только мечтать о ровной, прямой дороге, о быстрой езде и грохоте копыт, который заглушал бы все чувства. Вместо этого тропа вилась туда-сюда, вверх по холмам и вниз по оврагам, и Катса сама не понимала, почему еще не начала выть волком. Ночь застала их в лощине, где в тихий пруд впадал ручеек. Мох покрывал здесь стволы и землю, свисал с виноградных лоз, которые спускались с деревьев. Влага с него капала в пруд, сияющий зеленью, как мраморный пол во дворе замка Ранды.

— Ты как будто вся на нервах, — сказал По. — Может, поймаешь кого-нибудь? Я пока разожгу огонь.

Первым нескольким зверям, попавшимся на пути, Катса позволила сбежать. Ей казалось, что если она не будет торопиться и зайдет подальше в лес, то перестанет трястись от раздражения. Но когда много позже Катса вернулась в лагерь с лисицей в руке, ничего не изменилось. По спокойно сидел у огня, и она, почувствовала, что вот-вот взорвется, бросила добычу на землю у костра, села на камень и уронила голову на руки.

Внутри бушевал страх — неприкрытый леденящий страх.