Историческая география России в связи с колонизацией - Матвей Любавский

Если вы припомните направление укрепленных черт, которые проводились на степной Украйне Московского государства, вы увидите, что государственная военнослужилая колонизация обходила бассейн Дона ниже Тихой Сосны и притоков Дона — Хопра, Медведицы, Иловли, Сала и Маныча. И так продолжалось все время, пока распространялась государственная колонизация в южном направлении. В данном случае действовали преемственно две причины. Бассейн реки Дона был местом прибоя кочевников с юго-востока, юга и юго-запада. Его посещали и ногаи, и калмыки, и крымские, и кубанские татары. Следовательно, утверждение русской оседлости встречало здесь особенные препятствия. Когда же эти препятствия в значительной мере устранились и опасность от кочевников уменьшилась, оказалось, что бассейн нижнего Дона и названных рек уже охвачен вольной народной колонизацией, занят многочисленными казацкими поселениями. Поэтому правительству не оставалось ничего делать, как только позаботиться о включении в состав государства территории, уже приобретенной инициативой и средствами народа. Ввиду всего этого чрезвычайно интересно уяснить себе, как состоялось это приобретение. Казалось бы, что там, где была наибольшая опасность, оседлость могла утверждаться только силами и средствами государства. Оказалось в действительности наоборот: территорию, наиболее подверженную опасностям, присоединила к Руси вольная народная колонизация. И так было не только в бассейне Дона, но и в бассейне Днепра. Такой успех вольной народной колонизации объясняется, с одной стороны, особым подбором общественных экземпляров, шедших в эти местности, с другой стороны, особой их организацией, приспособленной к условиям жизни в этих краях.

На нижний Дон русские люди отправлялись первоначально не за тем, чтобы там устраиваться на постоянное житье. И уходили туда первоначально не семейные люди с женами, детьми, скотом и домашним скарбом. На Дон первоначально отправлялись партии отважных людей — промышлять там зверем и рыбой. Эти отважные люди набирались преимущественно из «молодцов», не имевших семей или отбившихся от своих семей и от привычного хозяйства, из людей, которые, так сказать, могли с легким сердцем рисковать собой, которым нечего было терять.

Государственная власть первоначально не одобряла этих хождений на Дон, и еще Иван III в 1503 г. наказывал рязанской княгине Аграфене: «А ослушается кто и пойдет самодурью на Дон в молодечестве, их бы ты, Аграфена, велела казнити». Дело в том, что эти молодцы на Дону задирали татар и вовлекали московское правительство в дипломатические неприятности и затруднения. Но остановить движение на Дон не было никакой возможности, ибо тогдашнее общество постоянно выделяло из себя элементы, стремившиеся оторваться от него и уйти на вольную волюшку, «на молодецкую удаль», как поется в казацких песнях.

Тот самый процесс, который создавал в домонгольской Руси бродников степей, продолжался и с прибытием татар, и позже, в эпоху Московского государства, и создавал донских и днепровских казаков. Эти казаки, как и бродники, в степях братались и соединялись в компании с разными отщепенцами тюрко-татарских орд, называвшихся также казаками, и от них перенимали различные названия, обычаи и знание степей. Степная привольная жизнь поглощала навсегда многих людей и они становились постоянными, хотя и не оседлыми обитателями степей.

К половине XVI в. эти бродники начинают утверждаться на постоянное жительство, заводят прочную оседлость, и это замечается одновременно как на Дону, так и на Днепре. Переход к постоянной оседлости обусловливался численным накоплением в степях бродячих элементов. Они теперь почувствовали, что могут держаться против татар. С другой стороны, с увеличением числа казаков среди них стала развиваться борьба за угодья, и возникло естественное стремление отдельных ватаг занимать и осваивать эти угодья. Так постепенно стали возникать на Дону казацкие поселки или станицы. По условиям местности эти станицы могли возникать только в виде городков. О казацких городках на Дону мы имеем известие уже от 1549 года. В этом году ногайский казак Юсуф жаловался царю Ивану Васильевичу: «Холопи твои некто Сарызман словет, на Дону, в 8-х, 4-х местах городы поделали». Эта жалоба любопытна и в том отношении, что отчасти указывает и на этнографический состав Донского казачества: видно, что оно вербовалось не из одних только русских элементов, а также и из тюркских.

Из городков, поделанных казаками на Дону, древнейшим является Верхние Раздоры. Этот городок был первоначально главным средоточием Донского казачества. Немного позже эта роль перешла к Черкасскому городку, основанному, по некоторым известиям, выходцами из Малороссии в 1570 г.

К половине XVII в. в области Дона насчитывали уже около 30 казацких городков. Увеличение числа поселков на Дону объясняется приливом людей в казачество, имевшим место после Смутного времени. Смутное время породило в Московском государстве множество всякой вольницы. С восстановлением государственного порядка эта вольница должна была покинуть внутренние области государства, и большая часть ее, естественно, ушла за Дон.

Контингент Донского казачества сильно увеличился и от прилива в его среду малорусских казаков, после усмирения казацких восстаний первой половины XVII столетия. Косвенным подтверждением всех этих фактов, т. е. увеличения и усиления казачества, является и взятие донскими казаками турецкой крепости Азова в 1637 г. Но это предприятие, вместе с тем, и ослабило значительно Донское казачество. Казаки потеряли многих людей во время борьбы с турками, которые взяли и сожгли казацкие городки Маныч, Яр, Черкесск и оттеснили казаков в Верхние Раздоры. Ослабление Донского казачества в эту эпоху было так велико, что казаки просили помощи у московского правительства не жалованьем, а людьми, и на Дон были отправлены и стрельцы, и военные люди.

Скоро, однако, Донское казачество пополнилось и даже увеличилось количественно по сравнению с прошлым.

К концу XVII в. на Дону уже насчитывалось 125 казацких городков. В XVII в., вследствие новых политических задач, поставленных русскому государству историей, государственное бремя тяжелее давило народную массу, чем в XVI в., и потому вытесняло в казачество гораздо больше народа, чем прежде.

Прилив людей на Дон в 50-х и 60-х годах XVII столетия констатируется и данными из истории Разинского бунта. В этом бунте приняла участие, как известно, голытьба, т. е. люди, недавно явившиеся на Дон и не устроившиеся там еще на жительство, не нажившие себе домов и зипунов. Уже по первым действиям этой голытьбы, по ее смелости и дерзости, с какими она вступила в борьбу с государственным порядком, можно заключить, что ее было немалое количество. После усмирения бунта вся голытьба, уцелевшая от погрома, воротилась на тот же Дон и там устроилась на постоянное жительство.

В 70-х и 80-х годах на Дон направилось и раскольничье движение. На р. Медведице возникло несколько раскольничьих скитов.

В конце XVII и в начале XVIII в. на Дон направилась масса беглых крестьян из внутренних областей государства.

В момент тяжелого напряжения сил, вызванного войной со Швецией, Петр Великий потребовал от казаков выдачи всех, бежавших к ним после 1695 г. Когда казаки уклонились от этой выдачи, на Дон был отправлен в 1707 г. князь Долгорукий, в короткое время собравший 3000 беглых. Его неумеренно строгие действия вызвали волнения, перешедшие в открытый бунт. Усмирение этого бунта было началом новой эпохи в жизни Донского казачества, которое окончательно подчинилось руководству государственной власти и нашло определенное место в государственной и сословной организации России.

Вместе с тем произошла важная перемена в экономической деятельности и частном быту казачества. До конца XVII в. преобладающим занятием донских казаков была рыбная и звериная ловля. Когда в XVII в. некоторые из казаков стали было пахать землю, войсковой округ запретил им это занятие. Но с начала XVIII в. земледелие все более и более стало распространяться среди казаков. При увеличившемся населении нижнего Подонья звериные и рыбные угодья, очевидно, были уже исчерпаны, рыбной и звериной добычи перестало хватать на питание казаков, и они поневоле должны были браться за соху. Вместе с этим среди казаков все более и более стала распространяться семейная жизнь. Семейные или домовитые казаки были и в XVII в., но, наряду с ними проживало и огромное количество бессемейной голытьбы, набиравшейся из пришлого, главным образом, люда. С ограничением притока беглых, семейные казаки с течением времени перевесили количественно голытьбу. Так постепенно сглаживались и затирались местные бытовые особенности, созданные историей заселения края.