Юность в Железнодольске - Николай Воронов

Она замешкалась — не сразу восприняла мою хитрость, а когда крикнула в трубу: «Ребята, ко мне. Чужие пришли», — самый крупный из пришельцев, л о б, так назвал я его про себя, хмыкнул и, переходя с дисканта на бас, проговорил:

— Нас на арапа не возьмешь. Одни вы здесь. Перетрусили?

— Перед кем трусить? — отчаянно крикнула Валя. — Не мы ведь драпанули с Украины.

— Разговорчивая какая! — злорадно удивился  л о б. Басовые ноты в его голосе поднялись до петушиного дисканта. — Ну-ка, спрыгни. Куда ты будешь драпать?

— Ты меня не стращай.

Я не думал, что Валя с такой легкостью поймается на провокацию, поэтому даже не успел открыть рта, как она уж сиганула в котлован.

Л о б  лихорадочно раздевался, его приспешники снимали одежду без желания. От того места, где раздевались они, до того места, где возникла над водой ее голова, было совсем близко.

Я пронырнул сквозь стрежень к Вале. Она явно поддразнивала парней, держась от них рискованно недалеко. Я потеснил Валю плечом, но она не хотела уплывать. Пришлось теснить единой, дабы не спускать взгляда со  л б а. Она противилась тому, что я заставляю ее ретироваться. Тогда я подхватил Валю под мышки, наддал ей коленом и толкнул вдоль правой стены. В этот момент позади нас ухнула вода. Но, обернувшись, я никого не увидел в котловане. Двое продолжали раздеваться на берегу. Чтобы  л о б не оказался впереди меня и не поймал Валю, я отпрянул к ней и взъярился, увидев, что она еще не добралась до спасительной пустоты между водобоем и стенкой. И тут  л о б  появился почти рядом со мной, спокойно отфыркался, будто бы просто купался, а не плыл с подлым умыслом. Перед тем как он погрузился в воду, я заметил по его глазам, что он примерил, где вынырнуть, чтобы схватить Валю. Я ринулся ему наперерез. В эту минуту сильно светило шлаковое зарево, и я углядел тенеподобные руки, а потом тенеподобное лицо, и взял ниже и ударил головой в его живот, и понял, что  л о б  в кальсонах, и рванул их в поясе, и, выворачивая, поволок за собой. Хотя приспешники  л б а, когда я вынырнул, оказались рядом со мной, я захохотал: так смешно он елозил ногами, путаясь в кальсонах. Лбовцы растерялись от моего хохота, поэтому их сносило в промоину.

Вынырнув, л о б  закашлялся, вразмашку поплыл к берегу. Было заметно, что ногами он не двигает.

Валя уже стояла в трубе. Она спросила, почему я развеселился. Я сказал, что спутал ловца русалок его же собственными кальсонами.

Тем временем  л о б  добрался до отмели и ощупывал дно, ища, куда бы примоститься. Но дно было шлаковое, шипастое, резучее, и он не решился на него сесть — ухватился за магматическую неровность руками. Он гаркнул на своих «оруженосцев», требуя, чтобы они ему помогли.

— Р я т у й т е! — истошно завопил я, передразнивая  л б а.

Те, двое, не сообразили, что от них требует предводитель, и так как кальсоны мотало течением, то они попытались сдернуть их с его ног, а вместо этого отодрали его от отмели. Давно у меня и Вали не было такой потехи.

Хохоча, я вконец обессилел и тоже хлебнул воды; чтобы не попасть впросак, подался вдоль стены.

Из попытки выскочить в трубу ничего не вышло — невероятно ослабели руки. Валю я не просил мне помочь: еще стащу в котлован. У пришельцев между тем дело продвинулось: они завернули кальсоны на ноги вожака и, поторапливаемые им, пробовали развязать завязки.

Я вновь попытался залезть в трубу, но не сумел быстро прижаться к ее вогнутости и меня смыло в котлован. Вырываясь из-под потока, я метнулся к левой стене; оттуда увидел, что  л о б, что-то выкрикивая, бешено плывет к трубе.

Было такое чувство, что я не только попался, но и пропал. С этой стороны не пробиться к пустоте — отшвырнет водой. Бросаться к той стороне поздно: угодишь ему в лапы.

Вдруг я вспомнил о струе, которая отбивалась от потока. Если я проскочу поток, этой струей меня вынесет к пустоте.

Я нырнул в бучило. По мне молотила вода, стараясь приколотить меня ко дну. Я уже не надеялся проскочить в спасительную струю, но своего стремления не ослабил. Тут я ощутил, что меня возносит вдоль стены. Перед тем как вынырнуть, сильно толкнулся руками и ногами.

Вылетел я из котлована при спаде шлакового зарева, но свет мне был не нужен — точно рассчитал.

Я бы сам легко выбрался в трубу, но Валя испугалась, что я не обойдусь без ее помощи, и схватила меня за уши, когда я лег под поток, и тащила за них, пока я не вскочил на ноги. После я, шутки ради, укорял ее за то, что она оттянула мне уши, а она, подшучивая надо мной, говорила, что вытянула меня за уши из беды.

Л о б, едва я улизнул от него, сделал попытку на мой манер — нырком в бучило — выскочить в трубу, но чуть не утонул и, кашляя и отплевываясь водой, поплыл к отмели.

Мы с Валей оделись в кубе и вылезли через колодец.

Наверху откоса услышали веселый шум, поднятый пришельцами в котловане, и нам стало больно, что они оборвали наше счастливое купание.

Утром начался буран. С малыми перерывами он бушевал полторы недели. В завальных снегах утопали не только Железнодольск, но и Урал и Сибирь. Повсюду на этих пространствах люди откапывали железные дороги. Почти прекратилась подача сырья на заводы, а на фронт — поставка оружия.

Наш комбинат, находящийся в котловане, особенно страдал от заносов. Город, расчищая его пути и дороги, падал от недосыпания. Отброшенные снега громадились белыми хребтами.

Как и мои товарищи, я продолжал заниматься в училище, проходил практику на коксовых печах и кидал снег. Мне было некогда заходить к Соболевским. Раз-другой я забегал к ним, но Валю не заставал. Некоторое время я не видел ее и после заносов: комбинат наверстывал упущенное, и нашу группу то и дело посылали на склад заготовок, где не хватало вырубщиков, и мы орудовали пневматическими зубилами, соскребая ими с граней стальных плах волосовины, плены, а иногда и срезая угловые выпучины, которые назывались красиво и звучно  л а м п а с а м и, но при обрубке были надсадно трудоемкими.

Обработанные зубилами, заготовки прокатывались в броневой лист.

Когда я увидел Валю, у меня возникло впечатление, словно с того времени, как мы купались с нею, я проныривал подо льдом пруда, и все никак не мог найти ни проруби, ни полыньи, и вот наконец-то вынырнул.

Она была хмуровата и, казалось мне, сердилась на то, что я долго отсутствовал. Я пытался оправдаться. Она не останавливала меня, но и не упрекала. Я недоумевал: то ли во мне причина того, что она скрытно молчит, то ли в ней самой. С незнакомой прохладцей в душе я вышел от Соболевских.

Ничего серьезного не случилось, чтобы мы охладели друг к дружке. Но странно — стремление встречаться как будто потерялось. В клуб мы приходили отдельно, танцевали нередко порознь. Правда, на малое время что-то прежнее устанавливалось между нами.

Весною мы пошли с Валей за сон-травой по угольно-грязному пруду, рябящему надо льдом накрапами луж. Мы радостно провели день и ласково простились, но с этого дня встречались редко. Неужели нам подспудно хотелось запомнить себя в солнце, на просторе, с тонкосиними цветами, серебристыми по стеблю и подбою лепестков?

Глава седьмая

В восточной стороне горы-полуострова сделали полигон для испытания брони. Что делается на полигоне, не увидеть: перед въездом высокие ворота, по бокам крылья частокола.

Колючей изгородью словно выкроен из склона огромный прямоугольный лоскут. Этот каменистый лоскут, поросший кустиками чилижника, и толсто-глухие звуки орудийных выстрелов и снарядных разрывов, встряхивавших Тринадцатый участок, заставляли предполагать, что тоннель полигона въелся в гору далеко и глубоко. Броневые листы, по которым били пушки, должно быть, в самом его тупике.

Майским воскресным днем бабушка послала меня сажать картошку: неподалеку от полигонных ворот у нас был клочок земли на яру рудопромывочной канавы.

Черенком штыковой лопаты распахнул дверь. На перекладинах столба гудел трансформатор, похожий на баян с полурастянутым черным мехом. Вокруг столба кувыркались малыши. Я позвал в помощники пятилетнего пацаненка Колю Таранина, иначе — Колю Нечистую Половину. Мать Коли Таранина, Дарья, рослая женщина с грустными даже в радости глазами, сокрушаясь по какому-нибудь поводу, шумела: «Ах ты, нечистая половина!» Когда барачные говорили о ней или о ком-нибудь из ее детей, то прибавляли к их именам слова «нечистая половина». У Коли были иззолота-русые кудри. Дарья Нечистая Половина при случае хвасталась: «Мой меньшой как барашек, хоть воротник выделывай».

Таранины переехали в наш барак до войны. Дети были мал мала меньше. Обличьем, кроме Коли, смахивали на мать: желтоватые волосы, скулы по кулаку, янтарные глаза. Коля был круглолицый, глаза синие, как у стрекоз-«бомбовозов», широкие плечи, выпуклая грудь. Не только внешностью он отличался от сестры и братьев, но и поведением: те вялы, тихи, уступчивы, печальны, он — говорлив, шустр, озорник. Лишь в часы дневного барачного безлюдья, сидя дома один, заскучает, проголодается, выйдет в коридор и тихо стоит, никогда не заплачет. Первой военной зимой он запомнился мне именно таким: стоящим посреди холодного длинного коридора без шапки, в грязной белой рубашонке, в материнских валенках, воткнувшихся голенищами в пах. Посторонясь к двери, Коля молча глядел на тебя, шагающего к своей комнате. В ясной синеве глаз и жалоба, и тоска, и надежда. Ты зачастую идешь слишком усталым, слишком поглощенным думой о пище и тепле, слишком опечаленный тем, что не видно конца несчастьям, вызванным войной, чтобы чье-то горе или чей-то страдающий вид всякий раз пронимали тебя до глубины сердца. Но почему-то, поравнявшись с Колей, наклонишься, сграбастаешь его, принесешь домой, разделишь с ним еду и заиграешь на патефоне «Барыню». Коля зыркает то на меня, то на бабушку, ударяет пятчонками в звякающую западню подпола, шлепает ладошками по коленкам. Щеки алеют, на ягодицах прыгают ямочки.