Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

— Лучше сдаться русским, чем попасть в лапы Стромберга!

— Ну, ему придётся постараться, чтобы нас заполучить, — хихикнула кухарка.

— Выражайся яснее! — прикрикнул на неё Юхан.

— Когда солдаты вломились во дворец, мы с отцом успели запереться в башне. Это же неприступная крепость, ваша милость! Ещё со времён тевтонцев тут отсиживались ополченцы.

— Кто успел спрятаться кроме тебя и Ганса?

— Поварёнок мой и всё.

Эрик встал, с трудом разогнув спину.

— Получается, нас семеро: ты с отцом и поварёнком, маэстро Мазини с синьором Форти, и мы с Юханом. И где ты нас устроишь? На своей копчёной кухне?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марта нахмурилась. Очевидно, ей не хотелось, чтобы хозяин вникал в её кухонные секреты.

— В караулке на башне сейчас хорошо. Там и камин есть, и мебель кое-какая, и бомбы не долетают. Птички опять же поют.

— Я оценил твою смекалку, Марта! — Барон хлопнул её по плечу: — Приготовь наверху комнату для меня и синьора Форти. Синьора Мазини размести в самом лучшем углу кухни. А тебе с Гансом, Юханом и поварёнком придётся жить в кладовке, пока…

Все смотрели на барона в ожидании.

— Пока русские нас не спасут, — мрачно заключил Эрик.

61

Когда небо от края до края заволокло тучами, а духота накрыла город липким одеялом, Эрик спустился на кухню. У камина, где подогревался медный чан с водой, стояла купальная кадушка, устланная простынёй. Её мокрые концы свисали так низко, что наделали луж на каменном полу. Пахло душистым венецианским мылом. Маттео, чьи щёки пылали от жара и горячей воды, лежал в кадушке, откинув голову на бортик, а Марта расчёсывала его мокрые волосы.

— Марта, оставь нас.

Маттео открыл глаза и сел, подтянув колени к груди. Несколько свечей скупо освещали низкое закопчённое помещение, навечно пропахшее дымом и жареным мясом. Эрик сбросил башмаки и снял грязные бриджи. Отвернувшись, через голову стянул пропотевшую рубашку. Маттео заметил бурые пятна на подоле.

— Ваша рубашка… — сказал он осипшим голосом. — Это кровь?

— Где? — Эрик расправил ткань, а потом скомкал и швырнул на пол. — Ерунда.

Он прошлёпал по мыльным лужам и переступил через борт кадушки. Сел в воду напротив Маттео и осторожно вытянул ноги. Они смотрели друг на друга так, словно боялись спугнуть момент близости. Маттео подался вперёд и мягко спросил:

— Что с вами сделал граф Стромберг?

— О чём вы?

— Когда вы сказали, что не любите меня, я решил уехать из Калина… — его голос дрогнул, но Маттео справился: — Стромберг приходил ко мне. Я не хотел ему ничего рассказывать, но он и так всё знал.

Эрик промолчал, его тошнило от самого себя. Дурнота, накатившая на него, когда он ударился носом о белого единорога, не отступала, а лишь усиливалась. Нос, к счастью, не сломался, но сломалось что-то другое. Он плеснул в лицо тёплой водой и растёр руками.

Маттео продолжил:

— Я думал, он будет презирать меня, но он проявил сострадание. Рассказал, что каждый день борется с вожделением, которое вы нарочно в нём разжигаете. Он сказал: «Тот адский огонь, в котором я сгораю заживо, только лизнул ваши пятки. Он вас не любит, и в этом ваше спасение. Не уезжайте, не лишайте меня последней радости!». Я пожалел его и остался в городе.

Так вот о чём разговаривали святоша и падший кастрат. Эрик вспомнил, как нелепо ревновал Маттео к графу.

— Пожалел барашек волка.

— Волка с истерзанной душой. Он домогался вас?

— Нет.

— Когда вы попросили привилегию, он что-то потребовал взамен? Он вас… изнасиловал?

Эрик не собирался обсуждать эту тему с юношей, в чьих глазах ему меньше всего хотелось выглядеть жертвой.

— Мы оба живы — это главное, — сказал он. — Но чтобы вы не придумывали себе всяких ужасов, я отвечу: благочестивый Стромберг меня и пальцем не тронул. Вопрос закрыт.

Он потянулся к мылу, лежавшему у локтя Маттео, и начал остервенело намыливать голову, разбрызгивая пену во все стороны. В том, что его изнасиловал паж, он не признался бы под страхом смертной казни. Он поверить не мог, что добровольно на это согласился, но отлично знал, что согласился бы снова. Столько раз, сколько понадобится, чтобы защитить Маттео.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Вы позволите? — спросил Маттео и отобрал мыло.

Он несмело прошёлся ароматным бруском по шее и широким плечам. Несмотря на лихорадку, а, быть может, благодаря ей он чувствовал упоительную свободу. Словно во сне, где можно всё, а греха не существует.

Он понял, что подразумевал барон, когда сказал, что подлинная свобода приходит к тем, кому нечего больше терять. Они потеряли всё, кроме своих жизней. Маттео наслаждался, скользя по груди Эрика намыленными ладонями, и поражался силе ощущений. Пьянел от близости желанного мужчины. Он постигал своё возбуждение, как непреодолимую телесную потребность, и замирал от предвкушения.

Эрик принимал его заботу, больше похожую на робкие ласки, но сам к Маттео не прикасался. Он вцепился пальцами в края кадушки и ждал, как далеко зайдёт Маттео. Он понятия не имел, чего мог хотеть от него мужчина-кастрат, бесчувственный по своей природе. Но собирался это выяснить, пренебрегая своими желаниями и отдаваясь во власть пытливых рук.

Маттео отложил мыло. Он прерывисто дышал, а на лице была написана решимость. Медленно, чтобы не расплескать воду, он придвинулся к Эрику, скользнул ногами за его спину. И словно подводное течение соединило их тела, слепило в одно целое. С тихим стоном Маттео обнял Эрика — точно так, как ему снилось! — и задрожал от радостного узнавания. Он понял, что не Джино ему снился, не его угловатое тело, навечно оставшееся детским. Он предчувствовал в своих снах появление другого человека — кого-то взрослого, опытного и опасного, кто мог нечаянно погубить, а потом спасти, заплатив такую неслыханную цену, что и спросить-то страшно.

Маттео взял голову Эрика в ладони и поцеловал опухшие губы. Провёл языком там, где они смыкались. И, чувствуя, как послушно они открываются под его неумелым напором, впился в рот Эрика, присосался жарко и влажно. Инстинктивно качнул бёдрами, вжимая затвердевшую плоть в волосатый мускулистый живот.

— Погодите, что это? — спросил Эрик.

Мутная вода не позволяла разглядеть, что за таинственный предмет упёрся ему в бок, и Эрик разжал пальцы на кадушке. Подхватил Маттео под ягодицы и приподнял над водой. И тут же с плеском уронил обратно.

— Неплохо, — выдохнул Эрик.

— Правда? — обрадовался Маттео.

— В прошлый раз не было.

— Было.

— Я думал, вы ничего не чувствуете.

— Я тоже так думал. До той ночи.

Эрик взял Маттео на руки и встал. Вода лилась с них потоками, но он не обращал внимания. Пересёк кухню и посадил Маттео на выскобленный деревянный стол. Отодвинул в сторону свечу, стопку оловянных мисок и блестящий финский нож, забытый Мартой.

Маттео пришёл в замешательство, вспомнив болезненный тюремный сон. Сердце застучало набатом, когда он лёг лопатками на дубовую столешницу и раздвинул ноги. Кастрация — насилие — казнь. Был и четвёртый пункт, самый жуткий и восхитительный — первое извержение. Не семени, нет — семени у Маттео не было. Но несколько пролитых во сне капель не оставляли сомнений в том, что это типичная мужская поллюция.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но сейчас всё пошло не так, как во сне. Там, где хирург нарушил целостность детского тела, Маттео почувствовал осторожный поцелуй. Никому не нужный нож валялся на столе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эрик невесомо лизнул поперечный шрам, ощупал его губами, а потом принялся влажно лизать — так смело и жадно, что Маттео застонал. Кожа в том месте, где не было яичек, натянулась и очертила корень пениса. Эрик не мог оторваться от этой соблазнительной выпуклости, скрытой у обычных мужчин под мошонкой. Он раздвинул ноги Маттео пошире, чтобы видеть его всего. Розовое отверстие пахло мылом, а на вкус отдавало прохладной водой. Эрик делал это впервые. Его скулы невыносимо горели, и он останавливался, чтобы остудить их о шёлковую изнанку смуглых бёдер. А потом снова приникал ко входу, который трепетал и смыкался, когда язык слишком дерзко протискивался внутрь.