Операция "Бешеные лошади" - Анатоль Нат

Это было неправильно и так не должно было быть. Он уже который раз проезжал мимо крепости, и только теперь поймал себя на мысли, что заворачивать туда, в гости к Маше с Корнеем, как обычно раньше было, ему уже не хотелось. Встречаться, даже мимоходом с корнеевскими курсантами ему было неприятно.

Подумав об этом, Сидор сразу же вспомнил и о двух десятках золотых выплаченного бондарям аванса накануне отъезда на завод. Настроение сразу испортилось.

— Машка! — раздражённо зашипел он, невольно сильно стегнув не повинную ни в чём лошадь. Было уже поздно и надо было торопиться не опоздать к закрытию ворот в Берлоге. Хоть его и не могли не пустить, но вполне могли часок, а то и другой помурыжить его перед наверняка закрытыми уже на ночь воротами. А тащиться дальше в город так поздно вечером у него не было никакого желания.

— Поздно, — недовольно проворчал он, заметив что ворота крепости уже закрыты.

У него не было ни малейшего сомнения что часовой с башни его давно заметил и опознал, и ворота перед его носом захлопнули специально.

— Да…, - проворчал он. — Дружбе между нами не бывать.

— Да и хрен с вами, — плюнул он в сторону ворот. — До города недалеко — доберусь. А заодно, будет время подумать что с вами, сволочами делать. Достали уже.

— Хотя, какого хрена мне в городе делать? До Мельничного Хутора же ближе.

— В самом деле, какого хрена? Заскочу на стройку, проверю как там идут дела, а заодно и переночую. А потом с утречка можно и домой завалиться. Устроим себе выходной день.

— Больше недели дома не был, можно бы денёк и отдохнуть, — подбодрил он сам себя, резко сворачивая лошадь на хорошо наезженную колею дороги, ведущую в сторону Хутора.

Туда действительно было ближе чем до города, но основная причина нежелания его сейчас возвращаться домой — смутное безпокойство по поводу оставленной надолго без хозяйского пригляда важной стройке. Да и вид самого Берлога навеял некие крамольные мысли.

Но мысли о собственных неладах в отношениях с курсантами и о прочем тут же вылетели у него из головы, стоило только стенам крепости скрыться за спиной.

У него были гораздо более серьёзные темы для размышлений, от которых голова буквально пухла. Надо было срочно что-то решать с эксплуатацией уже построенного. Неожиданно оказалось что сделано у них немало, заделов ещё больше, а кто это всё будет потом эксплуатировать, Сидор для себя окончательно ещё не решил.

Прежде чем выносить какой-нибудь вопрос на всеобщее обсуждение надо было бы сперва самому как-то определиться, а потом уж и друзьям предлагать.

Для размышлений и безпокойства по этому поводу у Сидора были веские причины. Вопросами эксплуатации занимался уже не он. Он только строил, на другое у него больше не хватало ни времени, ни сил. Одному было не разорваться. Так что всем построенным по молчаливому уговору должна была потом рулить Машка. А вот как она это делала, ему последнее время нравилось всё меньше и меньше. Даже то что он сейчас вечером не мог попасть в собственную крепость, говорило о том, что не она управляет своим домом, а всякая погань вертела у неё за спиной свои собственные делишки.

Сидор невольно задумался. Мысленно он привычно назвал корнеевских курсантов поганью, и в душе его ничего не ворохнулось. Это наводило на нехорошие мысли. Выходило что процесс взаимного антогонизма зашёл слишком далеко.

Да и положа руку на сердце, ему тоже особо нечем было гордиться. Заставить корнеевских курсантов, серьёзных, состоявшихся мужиков, уважать себя, было невозможно. Один только провал собственного проекта с устройством водовода в город чего стоил. А деревня бондарей? А навязанная им на шею аренда общественной земли? В которой в глазах всего города виноват был именно он.

Так что, наезжать на Машку за неумелое управление их совместным имуществом было глупо. Ни у кого из них не было достаточного опыта, чтоб не предъявлять другому совсем никаких претензий.

Но то что у Машки явно закружилась её прелестная головка от больших денег, что вертелись теперь в её изящных ручках, это был неоспоримый факт. И самому Сидору при спорах с самим собой, этот факт трудно было оспорить.

Сидор попридержал коня, выезжая на открытую вырубку. Отсюда, с высокого восточного берега вырубленной до самой речки пойменной террасы, открывался прекрасный вид на их новую стройку. Прежде чем соваться непосредствено на место, хотелось более внимательно посмотреть издали на то, что там за прошедшие полторы недели наворотили.

Как-то за текущими делами на железодельном заводе время пролетело незаметно, и неожиданно оказалось что здесь на Мельничном Хуторе он не был уже целых десять дней. Смутное безпокойство, погнавшее его на ночь глядя сюда, на Хутор, надо было срочно угомонить, а то он так и будет терзать себя пустыми мыслями.

— А по утру они проснулись…

Это были единственные слова, что только и пришли ему в голову.

То, что он видел перед собой ни в коей мере не напоминало ничего из того о чём он, уезжая на завод, договаривался с Лысым бригадиром.

— Кругом помятая трава…, - с каким-то отчаянным надрывом в голосе прошептал он.

То, что вырисовалось со всей определённостью, то что он видел прямо перед собой, мельничным хутором назвать нельзя было при всём своём горячем желании. Тем более — хутором на одну небольшую местную семью, как он первоначально планировал.

— То не одна трава помята…., - с тоской в голосе продолжил он старую песню.

Сидор отчётливо понял, что нынешним состоянием дел он полностью обязан собственному откровенному разгильдяйству. Ну что ему стоило не пускать дело на самотёк и проконтролировать. Дождался!

Зачем! Зачем он поехал на завод? Зачем поручил тут присматривать за всем Корнею?

И ещё он понял что за месяц, как он первоначально планировал, ничего закончить здесь уже было невозможно, даже с помощью медведей, хоть их всех со всех окрестных лесов сюда собери. Работы перед ним теперь лежало года на два, на три, если не более.

Перед его мысленным взором отчётливо замаячил закопченный чугунок с парящей нечищеной картошкой, которой его целую неделю кормили на заводе. Картошка, соль, ломоть, как правило чёрствого чёрного хлеба и пустая кипячёная вода, правда с мёдом, которого было там в изобилии — завезли как-то по зиме несколько огромных бадей, которые никак скушать до сих пор не могли. Вот и всё, чем он питался там целую неделю. Люди же, сейчас там оставшиеся, так питались уже который месяц. И открывшаяся только что перед ним картина совершенно недвусмысленно говорила, что так питаться им придётся ещё очень и очень долго.

— "Дурак, — пришла ему в голову отчётливая обречённая мысль. — Как есть дурак. Пустил козлов в огород".

От накатившего отчаяния захотелось буквально взвыть в полный голос.

На том месте где должно было стоять небольшое, одноэтажное зданьице лесопилки на один лесопильный станок, пусть и с несколькими параллельными продольными пилами, теперь высился целый комплекс непонятных каких-то строений, вышек, высоких квадратных башен, которые ему что-то смутно напоминали. А на месте невысокого вала, с тыном из стоящих на попа заострённых брёвен, к виду которого он уже здесь давно привык, теперь стоял мощный, хорошо защищённый форт с видимым даже отсюда, издаля, огромным внутренним пустым пространством.

Окружённый по увеличившемуся раз в десять периметру высокими, тыльными сторонами недостроенных ещё двухэтажных деревянных амбаров, стоящих на высоких дубовых клетях, наглухо закрывающими всю внутреннюю территорию лесопилки, форт на любого свежего человека производил грозное, суровое впечатление.

Но только не на Сидора. Ему он нахрен был не нужен.

Устроенные же под высокими кровлями наружных стен бойницы для стрелков и начатая уже копка ограждающего весь новый периметр глубокого и широкого рва, ещё более дополняли мощные укрепления новоявленной "маленькой" крепостицы.

— Это не Хутор, — в отчаянии тихо прошептал Сидор. — Это гораздо хуже. Форт Нокс какой-то.

— Это какое-то Божье наказание. За что? За что мне всё это?

Сидор отчётливо осознал что влип. Корней, оставленный им на хозяйстве, всё же воспользовался моментом, и сделал наконец-то то, о чём постоянно всё это время говорил.

Этот, один большой железный кусок мускула: трицепса, бицепса или накаченной дурью ягодицы, воспользовался моментом Сидоровой растерянности после потери деревни углежогов и отбытием его на железодельный завод. И развернулся. А клятые "термиты", то есть те самые уже бывшие бондари, а ныне не пойми кто, оказались не просто прекрасные мастера.

Даже тсюда, издалека Сидор ясно видел что они сделали с его первоначальным проектом. К тому эскизу, набросанному мимоходом Сидором прутиком когда-то на снегу, а потом тщательно вычерченному им на бересте и переданному лично в руки их бригадира, добавили свои собственные соображения. И на всё это наложилоь маниакальная любовь Корнея к стоительству больших крепостей.