Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Через неделю после окончания торжеств, изрядно опустошивших городскую казну, Тиберий получил звание народного трибуна и должность главнокомандующего над всеми войсками, кроме преторианской гвардии, которая приказом Августа получала статус его личного войска. (На преторианцев, кроме этого, возлагалась обязанность по надзору за общественным порядком и пресечению возможных проявлений государственной измены.)

А еще через неделю Тиберий во главе римских легионов уже находился в Германии.

Как-то раз, в один из дождливых и холодных дней начала лета, что нередко случаются в этой угрюмой варварской местности, войско постигла неожиданная неприятность. Множество солдат вдруг начали жаловаться ротным на боли в животе, сопровождаемые общей слабостью и частыми позывами к уединенному сидению на корточках. Обеспокоенное начальство немедленно велело пересчитать всех больных, чтобы можно было представить полную картину эпидемии. Выяснилось, что болезнь постигла в основном пятую и шестую когорты девятнадцатого легиона, которым командовал Квинтилий Вар.

Поскольку обе пораженные болезнью когорты имели общую кухню, то начавшееся расследование было недолгим. Точку в нем поставил сам Квинтилий Вар, который вчера вечером потребовал себе ужин из солдатского котла и съел его. Так что, когда встревоженные командиры когорт явились к легату, ординарец-секретарь доверительно сообщил им, что Вар пока никого принять не может, потому что уже в третий раз за утро отправился посидеть на корточках. Все было ясно: недобросовестные повара что-то такое положили во вчерашнюю кашу. Оставалось только дознаться: случайность это, или злой умысел, или — еще того хуже — диверсия врага?

Разъяренный Вар потребовал разобраться с кухней. Кинувшись исполнять его распоряжение, центурионы не сразу смогли отыскать проштрафившихся поваров, потому что те тоже пали жертвой ужина, ими самими приготовленного. Возле котлов находился всего один человек — истопник, отвечавший за заготовку дров, а все остальные были в ближайшем лесочке, по ту сторону заградительного вала, где вместе со всеми мужественно сражались с болезнью.

Нелегко оказалось найти поваров и в этом лесу, наполненном треском и стонами, проклятьями, а также грубыми солдатскими шутками, ибо настоящий солдат никогда не унывает и склонен шутить над собой и над другими в самых неприглядных обстоятельствах. Пробираясь сквозь загаженный лес, между беспорядочно сидящими воинами, центурионы, сами испытавшие острое желание к ним присоединиться, выкрикивали поваров по именам, пока не собрали всех.

Легат, после очередного позыва почувствовавший некоторое облегчение, рассудил справедливо: массовый понос можно не считать результатом злого умысла, но даже неумышленное преступление должно быть наказано, поэтому провинившимся поварам назначается по двадцать пять ударов розгами — и именно по ягодицам. Исполнение приговора было отсрочено до тех пор, пока обе пострадавшие когорты не смогут быть построены в полном составе для наблюдения за экзекуцией. Повара были счастливы, ибо могли ожидать гораздо худшей для себя участи.

О случившемся было доложено главнокомандующему. И здесь солдатам неожиданно повезло: поскольку Квинтилий Вар, докладывавший Тиберию о несчастье, сам имел вид пострадавшего и мог, что называется, смотреть на проблему глазами непосредственного участника и жертвы, то доклад его получился весьма впечатляющим. Тиберий посочувствовал легату и его солдатам, подумал, оценил обстановку, сложившуюся на театре боевых действий (она была спокойной, ведь в плохую погоду германцы не очень-то любят воевать и отсиживаются по своим тайным убежищам, согреваясь горячим ячменным напитком), и постановил: весь день для пятой и шестой объявить свободным от занятий, врачам провести консилиум для определения способа лечения болезни, приготовить лекарство — и лечить. Солдаты в течение всего дня должны находиться в палатках, отлучаясь только по разрешению командиров взводов.

Это был настоящий праздник. Вместо того чтобы целый день под нудным мелким дождиком и порывами холодного пронизывающего ветра топтаться на плацу или выгонять из лагеря жидкую грязь по водоотводным каналам, солдатам предстояло отлеживаться в теплых палатках, лениво прислушиваясь к внутренним ощущениям, ловя все более редкие позывы и чувствуя во всем теле приятную истому. Ничего не может быть лучше в непогоду. Солдаты, поначалу ругавшие поваров, теперь благодарили их и даже решили сброситься по нескольку монет — умаслить палача, который должен их сечь, чтобы не слишком усердствовал.

Конечно, понятие «отлеживаться в палатках» было весьма относительным. Раз уж выпал неожиданный выходной и болезнь к тому же не причинила особого ущерба работоспособности, то и нечего сидеть сложа руки — чисть и штопай одежду, чини доспехи и оружие, до блеска надраивай шлем. Взводным — проследить за исполнением.

Все разошлись по своим палаткам.

Молодой командир взвода Кассий Херея, недавно назначенный на эту должность за храброе поведение в бою и вместо выбывшего по ранению прежнего командира, решил подать своим солдатам пример трудолюбия. Вооружившись иглой, мотком ниток, горстью тонкой каменной пыли в тряпочке и куском мягкой кожи — для полировки металла, он сел на свое место, рядом с входом, и принялся трудиться, зная, что солдаты, глядя на него, не решатся бездельничать. Собственно говоря — ни оружие, ни латы Кассия Херея не нуждались в особом уходе, так как он всегда следил за их состоянием, но Кассий был справедливый командир — и понимал, что солдатам будет веселее, если они увидят и его выполняющим общий, явно высосанный из пальца, приказ.

В его взводе — половине центурии — было, как и положено, пятьдесят человек, и он, их командир, был едва ли не самым молодым. Но неопытным его не решился бы назвать даже известный ротный ветеран Пальфурий по прозвищу «Бей меня» (это прозвище ему было дано за то, что в бою, кидаясь на врага, он кричал им: «Бей меня, бей!» — и всегда утверждал, что именно такой клич лучше всего отводит удары противника). Кампания уже продолжалась больше года, сражений было предостаточно, и во всех Кассий сумел отличиться, потому из молодого, только что призванного солдата дорос до взводного командира. Он был на хорошем счету у легата, о нем знал даже сам Тиберий, главнокомандующий, и все понимали, что должность взводного для Кассия не предел, и долго он на ней не засидится. Если, конечно, останется жив.

Дождь порой усиливался, порывы ветра бросали на полотно палатки целые пригоршни крупных, с горох, капель, и от этого теплая, наполненная приглушенными голосами атмосфера, что царила внутри солдатского жилья, казалась всем присутствующим уютной и мирной, почти домашней. Кассию не нужно было прислушиваться к отдельным разговорам, он и так знал, о чем говорят его подчиненные. Как ни странно, в их беседах в последнее время все реже стали встречаться такие излюбленные среди солдат темы, как покинутый дом, женщины и планы на будущее, когда наступит срок увольняться. Теперь все больше говорили о нынешней кампании. Неудивительно — ведь она выдалась такой жестокой, что даже ветераны (а в их воспоминаниях не бывает обычно легких сражений, только — тяжелейшие), и те признавались, что такой суровой войны с германцами и не припомнят.

Причины тому были, разумеется, уважительные. Во-первых, последнее усмирение Германии состоялось уже более десяти лет назад — под руководством все того же Тиберия, — и за прошедшие годы успело подрасти целое поколение, знакомое с римскими солдатами, можно сказать, поверхностно: юные германцы могли их видеть, только когда из Рима прибывали сборщики налогов или, если уж кого-нибудь разбирало любопытство, он мог приблизиться к римскому лагерю на почтительное расстояние и понаблюдать с верхушки дерева, как маршируют на плацу легионеры, задавшие в свое время хорошую трепку его воинственным родственникам. Германские племена за прошедшие десять лет нарастили неплохие мускулы и вооружились. Старых вождей, соглашавшихся терпеть римское господство, сменили новые — молодые, пылавшие чувством ущемленной гордости. Такие, как Арминий, о котором недавно заговорили все.

А вторая причина, не менее важная, чем усиление Германии, заключалась в самом Тиберии. Германцы помнили Тиберия, помнили свое поражение, и каждый их воин бился с удвоенной силой, подогреваемый чувством мести. Тиберий же, получив верховную власть, во что бы то ни стало старался оправдать доверие императора и римского народа. В этот раз он должен был одержать над мятежными варварами еще более убедительную победу.

Не считая мелких стычек с летучими отрядами германцев, со времени начала кампании произошло около сорока сражений, а войне все конца не было видно, и главное — непонятно было, кто побеждает. Германцы несли потерь, как правило, в несколько раз больше, чем римляне, но количество их не убывало: то из одного, то из другого места приходили сведения о появлявшихся там крупных германских соединениях. Вожди, считавшиеся безнадежно разбитыми со всем своим войском, неожиданно объявлялись в тех же краях, откуда только что были отведены римские когорты. Непонятно было, на каких союзников можно опираться: порой целые деревни, население которых вроде бы поддерживало римлян, за одну ночь пустели, жители их перебирались в леса, где строили базы для нападения на бывших друзей. Таких баз по всей Германии было очень много.