Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

Или тот шарфик, из которого Нина сшила диванную подушку – шарфик ей подарила одинокая мать, судебный прокурор из Памплоны. Невозможно поверить: эта тусклая сухая англичанка – на самом деле испанка, да еще из Гранады. Ломкие русые волосы, тонкий бескровный рот. Белые брови, серые северные глаза. Черт возьми, да когда же мы наконец избавимся от пресловутой Кармен с табачной фабрики? Кармен – цыганка, а не испанка.

Майка жизнеутверждающе салатового цвета со стразами и надписью «Gucci»: в точности такую Нина видела позавчера на рогожинском рынке. Ну просто родная сестра той рыночной! Сколько та стоила? Сто рублей? Сто пятьдесят? На этикетку можно не смотреть: сделано в Китае, все по-честному. А эта, в бумажной упаковке, возможно, как раз и есть настоящая «Gucci»: подлинник клонировали, и он расплескался по миру миллионом фальшивых салатовых брызг. Нина развернула шуршащую бумагу, увидела майку и прямо ахнула от восторга: никто до сих пор не дарил ей ничего подобного. А что если надеть эту майку и отправиться к кому-нибудь в гости? На кафедру? К Востоковой? Или просто пройтись по Тверской? Поворачивая в руках невесомую тряпицу салатового цвета, Нина едва удержалась от смеха.

Теперь ей приходит в голову, что зеленую майку подарила как раз та самая Марилус, которая передает ей сейчас привет, – Марилус позднего лета.

Нина все помнит. Стоял август – желтый и густой, как гоголь-моголь. Где-то в лесах за Рогожиным горели торфяники. На улицах пахло дымом, и от этого запаха на сердце было тревожно, по-фронтовому.

Осеннее мягкое солнце светит в глаза, но Нине это нравится: еще немного, и его не станет вовсе. Первые монетки желтых листьев на ветровом стекле.

– Мы хотим ребенка к Рождеству, – капризным голосом заявляет Нине летняя маечная Марилус. Та самая Марилус засушливого августа, которая позже решила передать привет через пассажира с рожистым воспалением кожи, возникшим от фар встречных автомобилей. – Маленькую светловолосую девочку. Нет-нет, темноволосая, там у вас на фотографии, нам не нужна. Нам нужна светленькая. И чтобы обязательно к Рождеству.

– К Рождеству? Светленькая девочка? – задумчиво переспрашивает Нина, пристально, в упор рассматривая сидящих перед ней андалусийцев – Марилус, крашеную блондинку с агатовыми матово-черными глазами, и Хуана, ее супруга, добродушного флегматичного брюнета.

Засовывает обратно в рюкзак фотографию смуглой малышки, которую предложила семье Ада. Смуглая девочка была неслыханно щедрой наградой, которую Ксения нежданно-негаданно получила к осени за пару пристроенных детей со сложным диагнозом, плохо поддававшихся лечению.

На рогожинском усыновительном рынке такие дети назывались «неликвидами». Сердобольные испанцы неликвидов брали, отказывались единицы, а когда через несколько месяцев Нине присылали для перевода отчет с фотографиями, в белокуром карапузе, который плещется в бассейне, ковыряет лопаткой песок у кружевной кромки моря или катается на пони в луна-парке, невозможно было узнать вчерашнего неликвида.

За пару неликвидов по законам рынка полагался бонус – хороший, здоровый малыш. Такой, как эта смуглая девчушка на фотографии.

– Очень жаль… Но скажите, зачем, – вдруг не выдерживает Нина, рискуя нарушить ею же установленную позицию полного невмешательства в решение клиентов. – Зачем вам светловолосая девочка? Посмотрите на себя: вы же оба южане, и волосы у вас темные…

Дама нервно поправляет крашеные кудряшки. На кончиках пальцев – огненно-красный маникюр. Белые босоножки на каблуках. Приталенное летнее платье. Испанки так не одеваются.

За нее вступается муж:

– Марилус с самого начала решила, что дочка у нас будет блондинка, как она сама, – добродушный увалень обреченно разводит руками, покорно поглядывая на свою половину.

Нина удивляется: у парня такое простое, такое русское лицо. Запросто мог бы торговать на рынке теми же самыми китайскими майками «Gucci» или служить охранником – с боевым прошлым, с горячими точками планеты за спиной, Чечней или Афганом, а мог бы оказаться преуспевающим бизнесменом, теперь разве поймешь? Выглядят все одинаково. Вот только волосы у Хуана слишком черные, и эта мягкость в лице, и вежливые манеры, и по-южному плавные округлые движения сильных мускулистых рук.

Марилус в своем платье напоминает украинку – славную, добродушную хохлушку откуда-нибудь из Харькова. Такие женщины, по мнению Нины, часто выходят замуж за военных. Откуда она это взяла? Из кино? А может, Хуан в самом деле военный? Нина вспоминает их личное дело: нет, об этом ни слова. А что если Хуан шпион – русский шпион? Оттого и внешность такая, и жена хохлушка в приталенном платье пятидесятых – таких платьев Нина ни разу не видела ни на одной иностранке. Такое типично русское, очень московское платье. Господи, какой вздор.

От полугодовалой абсолютно здоровой девчушки отказались. Усыновили мальчика – большого, лет четырех. Мать-олигофренка, никто ничего и не думал скрывать. Зато весь с ног до головы светленький, как сожженные пергидролем волосы Марилус.

«Рыбы молчат по-испански» – новая книжка, старая закладка.

Слоган института Сервантеса.

Время летит быстро.

Таскать чемоданы приходится редко, но – приходится. Иногда по-другому нельзя. Как быть, например, если под дождем посреди осени только ты и не очень молодая испанка, а при ней – три больших чемодана?

Случайный таксист из Шереметьева выгрузил вас и уехал. Как хотите – так и разбирайтесь.

Косой дождь узорит воздух между тобой и испанской теткой – словно хочет ее зачеркнуть.

Зажмурить глаза, через секунду открыть – а ее уже нет!

Но она есть.

Два человека рядом – это целая жизнь одна на двоих, пусть даже совсем ненадолго. И вот Нина с этой очередной Клаудией стоят на тротуаре и смотрят друг на друга. Какие уж тут принципы – хватаешь чемодан и тащишь за собой. Главное – не сломать колесики. А так он ничего, крепкий.

Клиентка горестно вздыхает – не может справиться с оставшимися двумя чемоданами, хотя сама виновата – приволокла таких чудищ с собой из Барселоны, а Нина тут ни при чем. У нее и вещей-то столько не наберется, даже если собрать все что есть: вещи зимние, летние, осенне-весенние, косметику и бижутерию.

Иностранцы – заранее с ними ничего нельзя знать наверняка. Например, тетка с гипертрофированным багажом при ближайшем рассмотрении оказалась вполне ничего, к тому же из самой Гранады, где жил и умер Федерико Гарсиа Лорка. Нина чуть не прослезилась, когда про это узнала. И испанка тоже очень была тронута, что в России люди так живо реагируют на слово «Гранада» – прямо-таки первый встречный знает столько всего про этот испанский город в горах.

Но иностранцев тоже можно понять: зачем так много чемоданов, почему сами такие странные. Когда отправляешься в чужую страну усыновлять ребенка, тоже ничего не знаешь заранее, вот и чувствуешь себя неуютно вдали от знакомых проверенных предметов – и на всякий случай тащишь с собой всего побольше.

Устроив Клаудию в отеле, Нина не спешит на метро – ей хочется прогуляться. Клаудия просила сделать ей персональную экскурсию, но Нина отказалась. Сказала, что у нее много дел. Побыть свободной сегодня, если с завтрашнего дня она и так приставлена к этой Клаудии. Дойти от Полянки до Кремля, не спеша перейти мосты, пустые в воскресное утро. Ну и что же, что дождь. Вид с этих мостов, одиночество в самом сердце Москвы стоят промокшей куртки и несчастных пятнадцати евро за час персональной экскурсии – маленького импровизированного спектакля, который туземный гид разыгрывает перед платежеспособным иностранцем. Спектакли завтра, а сегодня – притихшая, заспанная Москва, которая стыдливо открывается тому, кто застал врасплох ее позднее пробуждение. Свинцовая река с прогулочным катером – как будто белый утюг по серому сатину; вот бы знать, откуда там сейчас пассажиры; и тусклые аллеи Александровского сада, а между делом – кусок «Маргариты» в «Сбарро» в Охотном ряду и какой-нибудь несложный салат. И после – Площадь Революции, Тверская или направо – Кузнецкий мост, тоже почти пустой: потому что воскресенье, потому что осень, потому что дождь.

Испанцы похожи друг на друга не только именами и фамилиями. У всех одинаковая мимика – когда слушают, когда смеются. Вежливая улыбка, признак хорошего воспитания. Поджатая нижняя губа – когда сочувствуют или удивляются. Они, может, и не сочувствуют, и не удивляются вовсе, но все равно: закушенная губа обозначает замешательство. Вежливо осведомляются, как Нина себя чувствует. Не устала? Не замерзла? Нина их жалеет. Она догадывается – каково это, одним в России. Даже расстояния пугают – тысячи и тысячи километров непроходимой зимы. Снег и снег. И мерзлые высокие небеса. Бояться России – это же так понятно.