Мужчины и женщины существуют - Григорий Каковкин

Приблизительно в это же время и Людмила Тулупова спустилась в метро — засиделась в библиотеке. Поскольку приехала на работу поздно, получилось, что все вроде соскучились, получился день приемов. Приходили девочки из бухгалтерии — смеялись над анекдотом, который она хотела запомнить, но все равно забыла. Долго сидела Роза Сатарова, выпивая чашку за чашкой чая. Маша путано рассказывала о своих бурно развивающихся отношениях с молодым человеком. И вот Людмила едет обратно домой в метро, в плотном потоке уставших, возвращающихся в свои квартиры, в личную жизнь. На перегонах между станциями вагон покачивало, и люди, как желе, ритмично покачивались, кивая головами, как бы соглашаясь на все, что с ними может произойти.

Дома она поняла — дети даже не заходили. Из наготовленного утром ничего не съедено. Позвонила Сереже и Кларе, узнала, что придут не скоро, ночью. Включила телевизор, села около окна и искоса, отвлекаясь от телевизионной картинки, подглядывала за меченосцами в банке. Грустные мысли приходили. Получалось, она такая жена напрокат — встретилась с одним, с другим, прожила вечер, ночь, день, и было хорошо. Действительно, хорошо, но вот и все, и ничего больше. Горечь только. Меченосец Хирсанов плавал отдельно наверху и был доволен собой, его рыбий взгляд иногда останавливался на ней, но чаще смотрел в окно, в темень, в легкий мелкий снежок под уличным фонарем. Красненький меченосец Вольнов, казалось, был такой смелый и независимый, он резко менял направления, замирал на секунду и, как тореадор, бросался на несуществующего быка и упирался в толстое, искривленное стекло банки. Пестренький Аркадий Раппопорт плавно перемещался вверх-вниз, будто искал способ вылезти из стеклянного плена.

В новогоднюю ночь она опять будет одна. Тулупова посмотрела на Вольнова, Хирсанова и Раппопорта в банке и подумала, что они все ей чужие. Она несколько раз произнесла про себя это простое слово. Чужие. Остановившись на нем, она прочувствовала каждую сухую букву — чужие. Сможет ли она вырваться из своего одиночества, которое стало естественным и, казалось, вечным? Мужчины, так было не раз, врывались в ее жизнь, она протягивала к ним руки, еще мгновенье, и он может стать близким, родным, своим, еще одно, последнее любовное усилие и она произнесет — мой, вот он, вот… И опять невидимая рука беззвучно уводила их, как расписание уводит поезда с вокзалов.

Перед сном раздался телефонный звонок. Она сразу поняла, что международный, потому что он всегда и звенел громче и, кажется, тон его менялся, приобретая капиталистический оттенок. Она подскочила к трубке — Шапиро.

— Он умер. Сегодня он умер. У меня на руках, — в ее голосе соединялись торжественность от только что перенесенного страдания и легкость освобождения. — Тулупчик, я не плачу, нет, только чуть-чуть, немного. Чуть-чуть. Он умер, как герой. Настоящий.

Марина еще сказала: “Тулупчик, Тулупчик ты мой”, и Людмила Тулупова зарыдала в голос, она не могла сдержаться — Арона Куперстайна больше нет, и хотя она его почти не знала, ей вдруг так стало больно за все, что происходит в мире, и так захотелось плакать.

— Не плачь, Людочка.

— Марина, как это было? — спросила Тулупова, когда первый залп горя отгремел в душе.

— Очень просто. Еще вчера началось, и все хуже и хуже, он, конечно, знал, знал, мы знали, но он все время, нет, это я все время еще во что-то верила… У меня больше не будет мужчины никогда. Он мне больше и не нужен. Уже все было. У меня был

Арон — единственный мужчина в моей жизни… Ты знаешь, я, оказывается, еврейка. Я этого не знала и вот, теперь точно знаю… он был единственный мужчина в моей жизни. Он так умел любить.

— Это же счастье, — сказала Людмила Тулупова. — Это же счастье!

— Счастье. Конечно, счастье, я все время с ним была — да, именно это слово. Я думала — одна, нет детей, нет мужа, я думала, что — ну не всем же — не всем… Но знаешь, Тулупчик, знаешь, так бывает: развод становится свадьбой, а смерть — рождением. И я стала еврейской женой. Была интернационалистка! Ты понимаешь,

я — еврейская жена! Вот после, теперь, сейчас…

— Нет.

— Все!!! Все. — Шапиро пыталась сдержаться. — Он просил, чтобы я не лила слез, он так просил. Как там наши дети? Они уже посходили с ума от любви?

И они проговорили с Шапиро целый час не в силах расстаться. Марина Исааковна рассказала, что вечерами с Ароном они читали вслух Тору, он на иврите, а она в переводе, по-русски. Потом Арон пересказывал все простым понятным языком — до этих смыслов она не могла бы добраться никогда. Ее удивило в пересказе Арона, что Бог сотворил мужчину и женщину и дал им общее имя “человек”, и только там, в Мюнхене, в Германии, она поняла, что мужчина и женщина — это одно и то же, вместе они и есть один совокупный человек. Адам жил сто тридцать лет и родил детей, сыновей и дочерей, но были “все дни Адама девятьсот тридцать лет”, это значит, что лицо, характер, кровь, голос, все носило печать Адама еще почти тысячелетие.1 Шапиро говорила, что так жалеет, что у нее нет детей, что Тулуповой еще жить века в своих дальних, дальних детях, а она добьется разрешения перевезти тело Арона в Россию, если, конечно, получится. Людмила Тулупова сказала, что зашла на сайт знакомств и у нее были первые встречи. Она не сказала ни с кем, ни как далеко она зашла, но ей было важно приоткрыть хоть кому-то часть своей новой жизни. Теперь Шапиро поняла, откуда возникла визовая поддержка, и она одобрила Людмилу, сказав:

— Все правильно, люди не знают, откуда берется любовь, где ее можно найти. Все правильно, Тулупчик. Любовь надо искать…

35

Еще в лифте, поднимаясь на редакционный этаж, Вольнов услышал звонкое учащение собственного пульса. У него так бывало, когда на футбольном поле он предчувствовал приближающийся проигрыш, и даже не по счету, не по ходу игры, а неким внутренним взглядом видел будущую атаку противника, оплошность защиты и растерянность вратаря, — сердце бешено билось. Плотно зажатый людьми в широком офисном лифте, кивком головы, движением век здороваясь со знакомыми журналистами, он уже знал, что день будет необычным, тяжелым и длинным. На этаже, на выходе из лифта, к нему обратился парень из отдела писем:

— Ты уже слышал?

— Нет, а чего?

— Зайди к главному.

Вольнов вошел в огромный зал и увидел, что большая часть сотрудников редакции стоит у стеклянных дверей кабинета главного редактора. Вольнов заметил, что место, куда он два дня назад забросил флешку с документом от Тулуповой, пустует. Ни книг, ни бумаг, ни компьютера на рабочем столе не было, только крепко приклеенный розоватый и покарябанный ангел на стекле остался. Так бывает, когда сотрудник увольняется и забирает свои личные вещи из всех ящиков, но компьютер должен был остаться на месте.

“Почему его убрали?”

Бросив портфель на стул около своего рабочего места, Николай Вольнов направился к главному. Около кабинета он спросил выпускающего редактора Игоря Макарова, что происходит, почему народ не работает.

— Нас хотят закрыть. Пущены все силы.

— Кто сказал? Почему?

— И я не знаю почему. Но это же не просто так? Просто так ничего не бывает.

— Что не просто так?

Макаров пожал плечами.

Дожидаясь, когда из кабинета редактора выйдут лишние люди, Вольнов понял, что произошло. Катя Шакроборти из отдела общества, шумная, туповатая, вздорная девица — модница и богачка, недавно развелась с мужем швейцарцем и, наконец, уволилась. Но в последний рабочий день нашла флешку с документом от Тулуповой, которую Вольнов, оказывается, именно ей подкинул в стол, — выгребала свои вещи из ящиков и наткнулась. Решила проверить, что там записано, — открыла файл и позвала всех смотреть. Кто-то, может быть, в это время уже себе скопировал, никто не знает. Примчался на работу главный редактор — она к нему с криками и угрозами: это козни против нее, подбрасывают, выживают, хотят во что-то впутать. И вот уже все обсуждали тайный смысл найденного файла. Вольнов, улучив момент, пробился к главному, своему товарищу, нормальному, сердечному, простому парню, лет уже под пятьдесят, опытному, но довольно трусливому.

— Коля, что ты думаешь об этом, а? — набросился на Вольнова редактор. — Это провокация или… У нее еще двойное гражданство, ты понимаешь? Она гражданка другой страны, была бы Дуней Ивановой и черт бы с ним… Как у нее такой документ оказался! У нее! Именно у нее. Я ее увольняю и… вдруг…

— Я думаю — это чистая случайность. Если бы, как ты думаешь, через нее кто-то пытался нас слить, она бы и не показывала файл всем. Зачем ей надо? — пытался развернуть понимание ситуации Вольнов, но логика уже была безнадежна разрушена.

— Это не может быть просто так. Опубликовать мы это не можем, мне это просто никто не даст. Раз. Тираж арестуют — два. Типографию опечатают, меня выкинут. Я думаю, что они это специально подбросили мне, чтобы я клюнул, заглотнул их наживку. А я — не буду! И все! И еще фээсбэшников бдительно вызову, пусть разбираются, как это у нас оказалось. Надо сказать в редакции, чтобы все молчали, если работать хотят.