10 мифов об СССР - Андрей Колганов

Простым оттягиванием всех своих войск в глубину такого результата не добиться. Какой оборонительный маневр должны осуществлять эти войска, если характер действий войск агрессора еще не проявился? Все, что будет достигнуто таким оттягиванием войск, – это сдача противнику части территории без боя.

Другое открытие Резуна – в наступательных боях войскам нужны гаубицы, а не пушки, в оборонительных же – наоборот: от гаубиц нет никакого толку, а пушки совершенно необходимы. И обоснование есть – при наступлении противника приходится выковыривать из траншей, и тут нужен навесной гаубичный огонь. Когда же сидим в обороне, а противник наступает открыто, то тут как раз нужен настильный пушечный огонь (71).

Конечно, гаубичный огонь в наступлении очень нужен, равно как и пушечный – в обороне. Но это вовсе не значит, что по наступающему противнику не следует стрелять из гаубиц. Неужели не надо бить по его командным пунктам, по складам, по резервам, укрытым в блиндажах? А если в обороне наносится контрудар? Тут уж без гаубичного огня не обойтись. Да при случае можно и из гаубиц ударить прямой наводкой и очень даже эффективно.

То же самое можно сказать и про пушки. Неужели Резуну не доводилось встречаться с таким выражением – «сопровождать наступающие войска огнем и колесами»? Если огнем могут сопровождать и гаубицы, то вот сопровождать колесами (то есть передвигаться вместе с наступающими войсками) должны именно пушки. И в наступлении от настильного огня и стрельбы прямой наводкой зависит никак не меньше, чем в обороне. Особенно – при отражении контратак.

Так что идея Резуна – гаубица есть наступательное оружие, а пушка – оборонительное – насквозь фальшива.

Зачем Сталин уничтожал свою собственную оборону?

Резун очень активно эксплуатирует утверждение (не опирающееся ни на какие серьезные источники), что перед войной была ликвидирована полоса обеспечения у границы – разминированы подготовленные к взрыву мосты, ликвидированы минные поля, сняты заграждения из колючей проволоки. В этой полосе у самой границы сосредоточивались войска, несмотря на то что группировка войск, следующая начертанию границы, оказывалась неблагоприятной для обороны. Сталин собирался не обороняться, а наступать, делает вывод Резун. Ведь и германская армия в ходе подготовки агрессии против СССР делала практически то же самое.

Особо напирает Резун на то, что в середине июня пограничные части, подчиненные НКВД, начали снимать проволочные заграждения на границе. Проволоку режут перед самым наступлением, делает вывод Резун. Значит, Сталин собирался напасть на Гитлера, и не когда-нибудь, не в 1942 году, а теперь же, летом 1941 года (87)!

В самом деле, зачем пограничники резали проволоку, если группировка войск Красной Армии заведомо не была готова к наступлению и не могла быть готова – ни в июле, ни в августе, ни вообще в 1941 году? Резун, стремясь подогнать ответ под нужное ему решение, тратит огромное количество усилий, чтобы доказать – нет, Красная Армия была готова наступать уже к июлю 1941 года. Еще один его аргумент – уничтожение «линии Сталина» (полосы укрепрайонов вдоль старой границы).

Действительно, консервация и разоружение «линии Сталина» начались еще до начала строительства линии укрепрайонов на новой границе. Более того, в начале 1941 года, как утверждает Резун, часть долговременных сооружений этой линии была взорвана. Однако здесь Резун не приводит ни одного подтверждения этим словам. И не случайно – наступающий вермахт обнаружил в 1941 году эти долговременные сооружения на своих местах и отнюдь не взорванными.

Что же это за глупость – разоружать собственную оборону? Резун не спешит с комментариями. Подробно и очень эмоционально расписав всю мощь «линии Сталина», а затем – всю нелепость ее разоружения и частичной ликвидации, он переходит к столь же эмоционально окрашенным рассуждениям о линии укреплений на новой границе.

Весьма обстоятельно Резун доказывает, что эта линии предназначалась не для обороны, а для прикрытия наступательных действий. Именно так. Сталинская военная доктрина предписывала отвечать на агрессию наступательными операциями. Но это вовсе не значит, что Сталин хотел напасть первым. Резун замечает, что немцы делали то же самое – строили на границе слабую линию укреплений на второстепенных направлениях, не прикрытую минными полями. А «линию Зигфрида» на французской границе и полосу укреплений в районе Одера забросили.

Да, и те, и другие собирались наступать. Линии укреплений в глубине казались им ненужными. Но между ставкой на наступление и ставкой на агрессию есть немалая разница. Резун ее предпочитает «не замечать». Да, а зачем же, по Резуну, якобы стали взрывать сооружения «линии Сталина»? Ведь немцы, при всех их агрессивных устремлениях, со своими оборонительными сооружениям такого не устраивали. Вспомните, какой ценой заплатили наши солдаты за прорыв укреплений в Восточной Пруссии. У Резуна готов ответ, вполне соответствующий его замыслу: «линия Сталина» мешала Красной Армии сосредоточиться у германских границ и мешала снабжению войск в ходе планируемых наступательных действий. «Укрепрайоны как бы сжимали потоки транспорта в относительно узких коридорах. Это и решило судьбу уже ненужной «линии Сталина» (105).

Резун пытается уверить нас, что и сосредоточение Красной Армии, и ее снабжение «должны быть рассредоточены на тысячи ручейков» (104). Так и представляешь себе сотни тысяч бойцов, пробирающихся к границе лесными тропками, и грузовики, везущие на Запад за сотни и тысячи километров горючее и боеприпасы по российским проселкам… Большую несуразицу трудно себе представить. И переброска войск, и их снабжение вплоть до уровня фронтовых тылов осуществлялись эшелонами по железной дороге. «Линия Сталина» этому нисколько не мешала. Так зачем же тогда ее разрушать?

Ответ на этот вопрос следует, видимо, искать не в области рациональных военно-стратегических соображений. Однозначно-наступательная установка военной доктрины в обстановке запугивания и репрессивного давления на командные кадры делала всякие разговоры об обороне проявлением паникерства, трусости и т. п. В этих условиях явное бюрократическое головотяпство с преждевременным (еще до окончания строительства новой линии укрепрайонов) разоружением долговременных сооружений на «линии Сталина» вполне вписывалось в борьбу с «оборонческими настроениями». Кроме того, в этом разоружении был и вполне рациональный фактор – промышленность не могла в короткие сроки обеспечить новые укрепрайоны артиллерийскими и пулеметными установками, и их было решено получить за счет временного разоружения старых укрепрайонов.

И еще один вопрос, которого Резун вовсе «не замечает», поскольку вопрос этот не укладывается в его концепцию. Зачем Главным Военным Советом весной 1941 года было принято решение о приведении оборонительных сооружений на старой границе в состояние боевой готовности? (см.: История 2-й мировой войны, т. 3. С. 438). Чтобы еще больше стеснить приготовления Сталина к нападению на Германию? Или очевидно надвигающаяся фашистская агрессия заставила все же вспомнить об обороне?

Сколько и каких войск выдвигалось к границе?

Главу за главой Резун посвящает разоблачению «страшных тайн»: ах, Сталин готовил горнострелковые войска, чтобы наступать на Румынию через Карпаты! Ах, Сталин готовил морскую пехоту для высадки на румынском побережье! Ах, Сталин создавал воздушно-десантные корпуса – ясное дело, для наступления! Ах, оперативные планы приграничных округов предусматривали ведение наступательных операций! Ах, Сталин ликвидировал в конце 30-х годов партизанские базы и костяк партизанских отрядов!

Все это так, и во всем этом нет никакой страшной тайны. Еще и еще раз Резун пытается выдать планирование и подготовку решения задач войны в наступлении за подготовку агрессии. Конечно, безоглядная ставка на наступление вне зависимости от обстоятельств не делают Сталину чести ни как стратегу, ни как ответственному политику. Но и не доказывают его намерения непременно напасть первым. Поэтому Резун поневоле прибегает к передержкам и преувеличениям, чтобы непременно, – нет, не доказать, потому что доказать это невозможно – создать впечатление, что Сталин готовился именно к нападению.

Так, Резун рассказывает о подготовке в Советском Союзе миллиона десантников-парашютистов (113). Миллион парашютистов в стране явно отсутствовал, поскольку нельзя же зачислять в парашютисты всех, кто хоть раз прыгнул с парашютом с вышки в местном парке культуры и отдыха. Кроме того, например, за весь 1940 год было подготовлено 14 тыс. парашютистов. Сколько же лет нужно было для подготовки миллиона? И понятно, для чего эти парашютисты готовились. Но приравнять питомцев аэроклубов к десантникам может только очень болезненная фантазия. Чтобы усилить «эффект» от слова миллион (которое к тому же выделяется заглавными буквами), Резун добавляет: «… парашютный психоз бушевал в Советском Союзе одновременно со страшным голодом. В стране дети пухнут от голода, а товарищ Сталин продает за границу хлеб, чтобы купить за границей парашютную технологию, чтобы построить гигантские шелковые комбинаты и парашютные фабрики, чтобы покрыть страну сетью аэродромов и аэроклубов…» (113).