Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

Перегнувшись через стол, с самым серьезным видом Алексей всеми силами старался убедить своего подопечного в благородстве предлагаемой ему работы, нажимая на то, что Мервин происходит из бедной семьи и собственными глазами увидел преимущества советского социалистического строя. Мервину подвернулся шанс помочь установлению справедливости во всем мире. Хотя Алексей не произнес больше ни слова, было ясно, что речь идет о работе на КГБ.

Опрокинув все представления Алексея о классовых противоречиях, Мервин отказался, заявив, что не может предать свою родину. Обед закончился раздраженными упреками. Впервые Алексею изменило его самообладание, и он обрушил на Мервина обвинения в избалованности, лицемерии и неблагодарности. Мервин только смущенно отмалчивался.

После долгого полета, который прошел в напряженном молчании, они приземлились во Внуково. Пока ждали багаж, Алексей начал извиняться, сдавая свои позиции:

— Забудем об этом. Я был неправ, выбрал не тот момент. Будем снова встречаться. Останемся просто друзьями, а об этом и вспоминать не будем.

Они неловко распрощались. А Мервина не столь уж неожиданные итоги поездки скорее расстроили, чем испугали.

В университетское общежитие Мервину неожиданно позвонила Нина из Бухары. Она приехала в командировку и хотела бы с ним увидеться. Сейчас она идет в ГУМ, хочет купить себе блузку, а потом свободна. Они назначили встречу на вечер.

Положив трубку, Мервин задумался. Как Нина узнала номер его телефона? Он решил спросить ее при встрече, но так и не спросил.

Мервин затеял с КГБ игру, не подозревая о жестких методах работы этой организации. Он представлял себе КГБ в образе вежливого и обходительного Алексея и «гунов», следовавших за ним на почтительной дистанции, когда он работал в посольстве.

Жорж Нива таких иллюзий не питал. Его идиллическая жизнь с Ириной сразу оборвалась после смерти Пастернака, наступившей 31 мая 1960 года на даче в Переделкино. Теперь, когда не стало Пастернака с его международной известностью, Ивинская с дочерью лишились своего знаменитого защитника. КГБ давно не терпелось засадить их на долгие годы в тюрьму: они поддерживали подозрительные связи с иностранцами, принимали от них подарки, а главное, владели авторскими правами на публикацию антисоветской книги Пастернака и получали за нее гонорары. Настало время разобраться с Ольгой и ее дочерью, помолвленной с иностранцем.

Вскоре после смерти Пастернака студентам курса, где учились Мервин и Жорж, делали в университетской поликлинике обычную прививку против оспы. У Мервина все прошло без осложнений, а у Жоржа появилась какая-то загадочная кожная болезнь. Болезнь настолько обострилась, что его пришлось срочно госпитализировать — как раз в тот день, на который было назначено бракосочетание. Свадьбу перенесли на июль, но сиделка, дежурившая у его кровати по утрам, расстроила их планы, тайком выпустив Жоржа из больницы на свидание с невестой. В результате Ирина тоже заболела.

Сначала ни Жорж, ни Ирина, ни даже ее мать, ветеран пыточных камер КГБ, не заподозрили, что молодых людей заразили намеренно, чтобы помешать их свадьбе. Но вскоре это стало очевидно, и Жорж и его будущая теща были просто потрясены таким открытием. В конце июля истекал срок студенческой визы Жоржа, и, несмотря на его отчаянные просьбы, власти отказались ее продлить. Жоржа провожали в Париж только Мервин и мать Ирины. Сама Ирина была еще больна. Когда Ольга прощалась с Жоржем, она выглядела неважно: от ее прежней живости не осталось и следа, вся она будто усохла. И он, и Ирина вскоре выздоровели, но им суждено было увидеться снова только через много лет.

Мервин решил взять короткий отпуск и пригласил с собой Вадима. Они полетели в Гагры, тот самый курорт на побережье Черного моря, где двадцать пять лет назад был арестован Борис Бибиков. Мервин с огромной радостью сбежал из Москвы с ее коротким, но жарким и душным летом, тем более после всех переживаний из-за казавшейся неизлечимой болезни Жоржа и Ирины и их вынужденного расставания. На юге воздух был теплым и ароматным, здесь не ощущалось серого уныния советской жизни, местные жители были гостеприимны и словоохотливы, а не защищались от посторонних грубостью.

Мервин почувствовал себя спокойнее. Вся эта затея КГБ лопнула, надеялся он, и Алексей оставил свою надежду завербовать его. Из осторожности он ничего не рассказывал Вадиму — по-прежнему уверенный, что Вадим не имеет отношения к вербовке. Они лежали на пляже под жарким южным солнцем, где Мервин едва не обгорел, или гуляли по набережной. Как-то раз Мервин пригласил к себе в номер симпатичную общительную студентку, и та без колебаний согласилась. И вдруг через несколько дней Мервина позвали к телефону. Это был приехавший в Гагры Алексей. Он пригласил Мервина выпить по бокалу шампанского в парке недалеко от гостиницы. Их встреча под покровом сумерек и оглушительное кваканье лягушек была короткой, но деловой. Алексей, как всегда элегантный и степенный, сердечно поздоровался с Мервином. Свободен ли Мервин вечером? Отлично. Они договорились встретиться позже, в девять часов в гостинице, Алексей тут же попрощался и уверенно зашагал по хрустящему гравию.

Мервин не рассчитывал, что их встреча будет приятной, и не ошибся. Алексей представил Мервина своему «боссу», Александру Федоровичу Соколову. Это оказался пожилой грузный человек в мешковатом отечественном костюме и дешевых сандалиях. Соколов был явно профессионалом старой школы КГБ и с нескрываемым презрением относился к своему младшему фатоватому помощнику и к пришедшему с ним избалованному иностранному юноше.

Алексей приступил к делу с полной серьезностью. Он говорил о «карьере» Мервина, о его «намерениях», о том, что Советский Союз является «единственным в мире свободным и справедливым обществом». Наверняка знакомый с досье, составленным в КГБ, Соколов угрюмо заметил, что отец Мервина был настолько беден, что даже не знал вкуса вина. Неужели Мервин не хочет воспользоваться возможностью отомстить системе, которая так угнетала его отца? Очевидно, подумал Мервин, в записи КГБ не попали сведения о выпитых его отцом галлонах пива и ящиках виски.

Через два часа посыпались угрозы.

— Нам известно, — строго предупредил Алексей, — о твоих аморальных связях. — Если об этом станет известно комсомольской организации, — проворчал Соколов, — в газетах поднимется большая шумиха, и вас с позором исключат из университета и выгонят из страны.

«Ну, это уж полная ерунда», — подумал Мервин. Этих так называемых «аморальных связей» было всего несколько — единственное посещение публичного дома в обществе Вадима, Нина из Бухары, девушка на даче дядюшки Вадима, и еще одна девушка, которая жила в странном круглом доме около Министерства внешней торговли в Москве, да студентка в Гаграх. Все это были весьма скромные шалости, особенно по сравнению с выходками Валерия Шейна и даже Вадима.