Странствие во тьме - Маргит Сандему

Деньги еще остались? Пока он шел дальше в указанном направлении, он пересчитал монеты. Это были французские франки, и Ветле не знал, какая у него сумма в пересчете на шведские кроны.

Но этому не помочь. Ветле на своем пути встречался и не с такими трудностями. Да и где-нибудь здесь обязательно найдется банк.

На поле показалась мельница. Кажется, заброшенная. Ветле очень устал, последние сутки были исключительно напряженными физически и психически. Он бы не мог заниматься делами с банковскими служащими, билетными кассирами и кондукторами.

Ветле направился к мельнице, забрался внутрь и улегся спать.

Заснул он мгновенно.

* * *

Ханне проснулась. Начинался четвертый день ее пребывания в монастыре.

Она посмотрела вокруг на аскетическое убранство помещения. На улице в монастырском саду пропел петух, где-то далеко гремели пушки.

Распятие на противоположной стене было единственным украшением комнаты. Кровати послушниц стояли рядами по обеим сторонам центрального прохода. Многие женщины уже встали, несмотря на то, что еще не закончилось звучание утреннего колокола.

Молитва в капитульном зале еще до того, как человек полностью проснулся, а затем — в трапезную на завтрак. После этого — утренняя работа, опять молитва, потом снова работа…

Как мог Ветле поступить так с ней?

Она плакала каждую ночь после того, как оказалась в монастыре. Сегодня была первая ночь, когда она выспалась.

Я сбегу!

Но тогда Ветле не сможет меня найти, когда приедет.

Убегу в его страну.

Но не знаю, где он живет!

Слезы снова полились из ее глаз, и она вытирала их тонким грубым шерстяным одеялом.

Красивое красное шелковое платье у нее отняли, а вместо него дали какое-то колючее одеяние.

Но получить возможность молиться было прекрасно, находиться в красивой, роскошной и пышной монастырской церкви. Для Господа Бога отдавали все самое прекрасное.

Здесь нельзя говорить о мужчинах, это абсолютно запретная тема. Но Ханне уже видела кое-что. И это ее очень удивило. Например, то, чем занимались две монахини в саду. Взгляды, которыми они обменивались друг с другом, думая, что их никто не видит. Как плотно они прижимались друг к другу, стоя или сидя. Она видела, как одна гладила бедро другой, продвигая руки все выше к центру. А вторая поднимала глаза к небу и блаженно улыбалась.

Это произошло потому, что Ханне отправилась в запретную зону на дневную прогулку, иначе она ничего бы не увидела.

Или вчера… когда у нее возникла потребность попросить у Спасителя себе силы, чтобы не питать злости к Ветле, а силы для того, чтобы дождаться его.

Она осторожно прокралась в капитульный зал, проскочив тихонько в двери.

К своему ужасу она обнаружила, что в помещении присутствует другая женщина. Это была ее наставница, та самая, которая непрерывно твердила ей о Христовой невесте. Это выражение в христианстве было давно в обиходе, и Ханне не обращала на него особенно внимания.

Но теперь она увидела…

Монахиня — суровая женщина лет пятидесяти с черными волосами и довольно густыми усами над верхней губой, находилась на хорах, держась за высокую фигуру Христа. Терлась о нее, тяжело дышала, обнимая ее коленями, целовала его страдальческое лицо, расстегнула свое монашеское одеяние, обнажив две большие обвисшие груди, которые охватили длинную деревянную скульптуру, а затем движения монахини ускорились, она заскользила вверх и вниз по деревянному Христу. Прежде всего она набросилась на складчатую набедренную повязку, прижимаясь к ней нижней частью своего тела, потом страстно, горячо, громко и жалостливо застонала, тело ее конвульсивно забилось, а затем последовал последний долгий выдох, словно от беспредельного освобождения, и она опустилась на пол, в то время как руки ее скользили вниз по скульптуре. Задранные юбки упали снова на свое место.

Христова невеста…

Ханне почувствовала, что ей неизмеримо жаль себя. Она, крадучись, так, чтобы женщина не заметила ее, выскочила из помещения. Забежала в небольшую пустую келью и сжала бедра, засунув руки между ними, так как пыл той ночи, когда она лежала, прижавшись к Ветле, продолжал терзать ее, он еще не потух, и сейчас ее мысли обращались то к монахине у деревянной скульптуры, то к ней самой. И она бурно стала гладить себя до тех пор, пока не наступил чудесный момент, которого она еще никогда не добивалась. Ханне вынуждена была приглушить громкое дыхание, испытывая прекрасное чувство. После этого Ханне перестала уважать монахинь и их болтовню о целомудрии! Человек есть и остается человеком. От своих желаний он никогда не убежит, каким бы святым он не был.

Да и зачем? Кто сказал, что неприлично быть живым человеком? Кто утверждает, что земная любовь — грех?

О, Бог мой, говорят об этом только те, кто толкует Библию по-своему, искаженно.

Теперь монастырь уже не казался Ханне плохим местом. Она знала, что не одинока, что выполнять столь строгие требования трудно и другим.

И скоро приедет Ветле. Всего лишь каких-то три года. Тридцать шесть месяцев. Сто шестьдесят пять недель. Ханне не смогла сосчитать, сколько это будет дней, но время же все равно будет одинаковым. В тайном месте она начертила сто шестьдесят пять линий. И зачеркивала одну из них по мере того, как кончалась очередная неделя.

* * *

Ветле увидел свой дом уже издалека. Виллу, которой владели его отец и мать. Особенно красивой она не была, но им было хорошо в ней и переезжать они не собирались.

Его внезапно охватил страх. А вдруг их там нет.

А старый Хеннинг? Жив ли он?

Но все были живы и оказались на месте. Ветле встретили как героя. И, когда он поразмыслил, то пришел к выводу: он и есть герой.

Он выполнил очень трудное задание. Когда он в тот же вечер рассказывал о своем путешествии всем собравшимся на Липовой аллее, то окончательно понял, через какие ужасные опасности ему довелось пройти, и только теперь он действительно испугался.

Но он тут же вспомнил, что находится дома, и успокоился.

— Эрлинг Скогсруд, — сказал Андре, больше всех занимавшийся поиском этой родственной ветви. — Это действительно интересно, Ветле. А куда он делся потом?

— Мне рассказали, что Тенгель Злой дал ему отставку. Может… Не помню, но кажется Странник говорил, что человека в панцире уложили спать.

— Весьма вероятно, — согласился Хеннинг. — Однако тебе следовало бы проявить больше любезности и понимания к бедному Эрлингу, Ветле. Ты правильно вел себя, но не до конца.

— Это ничему бы не помогло, — ответил мальчик. — Это создание было полностью невосприимчиво к доброму отношению. Он полон злобой.

Хеннинг в знак согласия кивнул своей тяжелой седой головой.