Помеченный смертью - Владимир Гриньков

Ползунов вздохнул.

– Знаешь, тебе лучше будет уехать, – сказал он.

Полина вскинула голову:

– Нет!

– Почему? – удивился Ползунов.

– Я не поеду никуда!

А в глазах были растерянность и непонимание. Как у собаки, которую бросил хозяин.

– Я тоже мерзкий, – сказал Ползунов, и не понять было, всерьез говорит или шутит. – Как тот твой самец. И бить тебя буду. Я баб вообще за людей не считаю.

Не шутил. Теперь это по глазам было видно.

– А надоест – вышвырну как собаку. Так что лучше сразу уходи.

Полина опустила голову. Долго стояла так. Ползунову в конце концов надоело быть свидетелем ее скорби, он сказал недружелюбно: «Ну хватит!» – и поднял подбородок Полины резким и грубым движением руки. Полина, оказывается, плакала.

– К чему этот траур? – все так же недружелюбно осведомился Ползунов.

– Не гони меня! – прошептала Полина и отвернулась. – Мне некуда идти, пойми.

Ползунов вздохнул.

– Дура! – сказал с чувством. – Тебе нельзя оставаться со мной! У меня лоб в зеленке, меня мусора будут искать! Я им не дамся, мне терять нечего, кроме своей башки! Будет стрельба, и на черта тебе это все надо?

– Давай уедем! – с горячностью предложила Полина. – Страна большая, не найдут! Сейчас глухих мест знаешь сколько? Деревни повымирали, там дома стоят заколоченные, и на сто километров вокруг – ни одного человека.

– Ну ты скажешь тоже, – недоверчиво протянул Ползунов.

– Есть такое, есть, я знаю! – Полина уже и сама поверила. – Поселимся, будем жить, и никто о нас не вспомнит.

Ползунову потребовалось всего несколько минут, чтобы все просчитать.

– Ладно, – сказал. – С Кирьяна деньги слупим и дадим деру. – Засмеялся: – Корову купим, будем ее доить. Самогонки наварим сами. Кругом природа, красота. Детей нарожаешь. Сколько детей будет?

Заглянул вопросительно в глаза.

– Двое, – сказала Полина. – Мальчик и девочка, – и зарделась.

Еще не поняла, что про детей – это не всерьез, а ради смеха. Ползунов расхохотался и поставил окончательный диагноз:

– Ну я же говорил – дура. Дура ты и есть. На черта они тебе нужны, спиногрызы? Что с ними будешь потом делать?

– Когда – потом?

– Когда я тебя брошу.

Полина судорожно вздохнула и опустила глаза.

54

Кириенко позвонил Тосуняну сразу, едва ушел Ползунов.

– Тосик, есть дело.

– Какие дела, Кирьян? К черту все дела.

По голосу было ясно – Тосик опять пьян.

– Ты приезжай, – сказал Кириенко. – Дело очень важное. Тебе Жорж привет передает.

Повисла пауза.

– Какой Жорж? – спросил наконец Тосунян вмиг протрезвевшим голосом.

– Тот самый, – ответил Кириенко и положил трубку.

Тосик примчался через четверть часа. Он был небрит, имел по синяку под каждым глазом и в довершение всего напуган так, что не мог этого скрыть. Сел в кресло. Кириенко втянул воздух носом и поморщился.

– Какую гадость ты пьешь?

Тосик его не удостоил ответом, сказал, подозрительно всматриваясь в лицо приятеля:

– Что ты там говорил по телефону?

– Жорж обнаружился.

Тосунян пьяно замотал головой.

– Не-е, не может быть. С того света, что ли?

– С того света. Полчаса назад сидел в моем кабинете.

Кириенко показал на свою рубашку без половины пуговиц.

– Это он меня так приветствовал.

– Ты все врешь.

– А мне нет смысла врать, Тосик. Зачем? Я говорю то, что было.

– Его же расстреляли.

– Его не расстреляли. И теперь он пришел за своей долей. Хочет, чтобы мы его отблагодарили за то, что он не сдал нас в тот раз.

– С-с-сколько? – спросил Тосик, заикаясь.

Хмель у него еще не выветрился, и он плохо соображал.

Кириенко вздохнул:

– Он не хочет конкретную сумму. Он хочет бомбить нас постоянно. Каждый месяц.

– Бомбить? Своих?

Кириенко засмеялся и покачал головой:

– Ты не врубился, как я вижу. Мы для него теперь не свои. Теперь денежки врозь. И он будет нас шантажировать всю оставшуюся жизнь.

Всю оставшуюся жизнь – это слишком долго. Даже Тосунян понимал такие вещи. И поэтому он растерялся.

– И что дальше? – спросил, всматриваясь в лицо приятеля с тревогой. – Что нам делать?

– Жизнь укоротить.

– К-кому?

– Жоржу, рэкетиру этому занюханному. Нет Жоржа – нет проблем.

Кириенко поднялся из-за стола, подошел к окну. Солнце поднялось, раскаляя пыльный асфальт. Мальчишки натирали до блеска кириенковский «Мерседес».

– Он в зоне, наверное, провел все эти годы, – сказал задумчиво Кириенко. – Выпал из жизни. Все уже изменилось, только он остался прежний. Я от наездов этих тупых отошел давно, дело свое на ноги поставил, про рэкет забыл, будто его и не было, и вот приходит из зоны Жорж – а я для него теперь враг. И он меня данью хочет обложить. И за кадык будет держать до тех пор, пока кто-то из нас двоих не сдохнет. Так пусть это будет он, а?

Отвернулся от окна. Тосунян сидел в кресле и вид имел потерянный.

– Он у матери, наверное, остановился. Вечером сегодня к нему в гости пойдем. Поговорим за жизнь.

– И я? – спросил Тосунян.

– Конечно. Вдвоем – оно сподручнее, Тосик. Твой ствол близко?

– Недалеко.

– Приезжай к шести.

– Сюда?

– Нет, сюда не надо, – всполошился Кириенко. – Давай встретимся у гастронома.

– В шесть?

– В шесть.

На том и расстались.

55

Хатыгов отправился в Екатеринбург сразу же, едва оттуда сообщили, что в ходе оперативных мероприятий установлено появление человека, похожего на Ползунова. Проверку проводили по поручению Виталия Борисовича, и, когда сигнал поступил, он строго-настрого запретил что-либо предпринимать до прибытия спецгруппы из Москвы. Спецгруппа – это были Хатыгов и его парни.

Летели спецрейсом, никого посторонних в салоне, и когда приземлились в аэропорту «Кольцово», самолет отогнали на самую дальнюю стоянку.

Их уже ждал фургон с надписью «Мебель» на борту и местный представитель – лет тридцати, невысокий, в штатском.

– По какому ведомству? – спросил, поздоровавшись, Хатыгов.

– МВД.

– Звать как?

– Александр Борисович.

– Шурик, словом, – подвел итог знакомству Хатыгов и засмеялся, увидев, как нахмурился его собеседник. – Это ты за Шурика обиделся, да? Так ведь и я Шурик, только ты Борисович, а я Олегович. Давай без церемоний, а? У нас работа такая, даже имя надо быстро произносить. Чуть замешкался – впаяют пулю между глаз, вот и все церемонии.

Хатыговские парни переносили в фургон сумки со снаряжением.

– Что узнали? – сказал Хатыгов. – Конкретно.

– Появился человек, похожий на Ползунова. Сегодня утром его увидели впервые. С ним какая-то женщина.

– Женщина? – удивился Хатыгов.

– Молодая, симпатичная. Кто она – установить пока не удалось.

– Через кого наводили справки о Ползунове? Через соседей?

– Мы через соседей такие дела не делаем. У нас агентура.

Хатыгов кивнул, одобряя.

– Что за обстановка там? Где он живет?

– Частный сектор. Кирпичный дом, две комнаты, кухня.

В руках Александра Борисовича в мгновение появилась схема.

– Вот этот дом.

– С соседями он как стоит? Забор к забору?

– Да.

– А это что? – ткнул пальцем в схему Хатыгов.

– Сарай.

– Между дворами стоит? Прикрывает ползуновский дом?

– Да.

– Чей сарай?

– Соседки.

– Кто, кроме нее, в этом доме живет?

– В соседском доме?

– Да, в соседском.

– Никого. Она одинокая.

– Возраст?

– Под шестьдесят.

– Эт-т-то хо-о-орошо-о, – с растяжкой произнес Хатыгов и бросил задумчивый взгляд вдоль взлетной полосы.

Внезапно встрепенулся:

– Въезд во двор есть? К соседке этой.

– Есть.

– Фургон твой войдет туда?

– Да.

– Хо-о-орошо-о, – опять с растяжкой повторил Хатыгов, но теперь уже не был задумчив. – Так и сделаем. Въедем к ней во двор, оттуда и будем выдвигаться на захват. Сарай нас прикроет, все сделаем тихо.

Его бойцы уже перенесли свой багаж в фургон.

– Едем, Шурик. Ты – в кабину. Значит, приезжаем на место, загоняем фургон во двор к соседке – под любым предлогом, – и только когда уже ворота закроешь, чтобы нас с улицы не было видно, тогда только и выпустишь нас из фургона.

Ехали, как показалось Хатыгову, долго. В фургоне было темно и душно. Кто-то не выдержал и стал негромко материться, возвышая голос на каждой новой кочке, но Хатыгов прикрикнул; снова воцарилась тишина.

Машина остановилась, были слышны какие-то голоса, затем проехала еще немного и опять остановилась. Двигатель замолк.

Пауза, затем щелкнули внешние запоры, и створки дверей распахнулись. Александр Борисович выглядел возбужденно-напряженным. Хатыгов, покинув душное нутро фургона, огляделся, оценивая обстановку. Фургон стоял во дворе – широком, но порядком запущенном. Справа высился сарай, тот самый. Хатыгов показал на него глазами, и Александр Борисович кивнул, подтверждая – да, за тем сараем – ползуновский дом.