Тело черное, белое, красное - Наталия Вико

Через час с небольшим, войдя в гостиницу и оставив сверток с одеждой у портье, Ирина прошла в ресторан. Услужливый метрдотель, сразу разглядев в ней иностранку, непрерывно повторяя по-французски "Прошу, мадам" и "Спасибо, мадам", проводил к столику у окна. Выросший словно из-под земли официант, вполне сносно изъяснявшийся на немецком, но почему-то перемежавший свою речь шипящими словами из польского, принял заказ – судака под белым соусом и бокал вина. У стены под большой картиной, изображающей горный пейзаж, негромко играл на рояле молодой пианист во фраке, с красным шелковым бантом на белой рубашке. Знакомые мелодии, навевая воспоминания, волнами перекатывались по залу, однако насладиться музыкой мешала непрерывная болтовня сидящей за соседним столиком худощавой рыжеволосой женщины с пронзительным голосом – каждое слово было отчетливо слышно, даже когда она говорила совсем тихо. Ее визави – полный мужчина средних лет во френче, надевший на лицо маску привычной заинтересованности, – не прекращая жевать, обреченно слушал, кивая после каждой услышанной фразы.

– Хорошо, котик, – на лице женщины появилось скорбное выражение, свидетельствующее о размере приносимой ею жертвы, – значит, это платье из креп-жоржета покупать не будем. – Горестно вздохнув, на всякий случай выдержала паузу, а затем, внезапно оживившись, продолжила: – Тогда привези мне из Парижа эксцентричное что-нибудь из крепа, на чехле, синий люстрин, непременно духи "Монбодюр" и пудру – "Аракс". Лучше – две коробки, – показала она пальцами. – И не забудь про платье, запомнил? На чехле! – в голосе зазвучали истеричные нотки. – Не могу я рисковать и ходить в том, в чем жены твоих подчиненных. – Мужчина напрягся. – Но ты – паинька, ты в прошлый раз все просто типаньки, – она причмокнула пухлыми губами, – как привез! Пуся, знаешь… – перехватив взгляд Ирины и быстро осмотрев ее с ног до головы, женщина, фыркнув, что-то зашептала на ухо своему спутнику, вцепившись ему в рукав френча. Слышны были отдельные слова – "домой", "мигрень", "кроватка"… Через несколько минут неприятная особа, повиливая бедрами, гордо удалилась, крепко держа под руку своего покорного спутника.

Уже заканчивая ужин, Ирина обратила внимание на вошедшую в зал высокую темноволосую женщину в элегантном черном платье, с охапкой цветов в руках, которая, скользнув по ней почти равнодушным, но мгновенно оценивающим взглядом, каким умеют смотреть друг на друга красивые женщины, направилась к соседнему столику у окна.

– Зинаида Николаевна, какая честь! – официант бросился к новой посетительнице, подхватывая букеты и одновременно пытаясь отодвинуть стул. – Прошу. Вы сегодня одна? – его лицо светилось счастливой улыбкой.

– Нет, – устало-надменно ответила женщина. – Всеволод Эмильевич скоро подъедет. Несите, все как обычно. И поскорее. Я голодна! – громко распорядилась она, небрежным движением руки отпуская официанта.

Неспешно достав папироску, Ирина аккуратно вставила ее в мундштук. Услужливая рука официанта с зажженной спичкой немедленно появилась перед ее лицом.

– Кто эта дама? – негромко спросила она.

– О-о-о! Это – наша знаменитая актриса, Зинаида Райх. Жена режиссера Мейерхольда. – Наклонившись поближе, он добавил громким шепотом. – И бывшая – Сергея Есенина.

– Понятно. Идите, идите, друг мой, – отпустила его Ирина, заметив краем глаза, как дрогнуло лицо Зинаиды, услышавшей имя поэта.

Официант беззвучно исчез. Втянув папиросный дым, Ирина незаметно оглядела посетителей ресторана. Кроме нее и актрисы, в зале было еще несколько человек. Во время ужина, да и сейчас она ощущала чей-то взгляд, не таящий опасности, но чем-то беспокоящий, и, повернув голову, в дальнем углу зала почти у входа увидела своего попутчика – старичка Поля, который, всем своим видом излучая радость от встречи, приветливо помахал рукой. Ирина улыбнулась ему.

"Однако, голубушка моя, нервишки-то у тебя расшалились. Нельзя так!" – с досадой подумала она, и тут же услышала возглас Райх, оживившейся при виде вошедшего в зал мужчины.

– Сева! Ну, наконец-то!

К столику энергичной походкой подошел Мейерхольд.

"Почти не изменился за эти годы. Такой же взъерошенный, вечно спешащий и вечно опаздывающий. Разве что лицо стало худее, от чего его выдающийся нос стал еще выразительнее" – усмехнулась Ирина.

Она не спешила уходить из ресторана, стараясь как можно дольше оставаться на людях. Так ей было легче не думать о завтрашнем дне…

Мейерхольд плюхнулся на стул напротив жены и жестом подозвал официанта.

– Сиди уж, – ворчливо произнесла Зинаида, подав знак поспешившему было к их столику официанту, что подходить не нужно, – я все заказала, сейчас принесут. Я уж думала, не дождусь тебя! – в голосе прозвучал упрек.

– Да смех сплошной! – громким, хорошо поставленным голосом проговорил он. – Представь, встретил Соколова…

– Володю?

– Ну да… и он меня просто уморил. Представляешь, ставит в Берлине на немецком языке "Идиота"… – откусив кусочек хлеба, Мейерхольд быстро прожевал его и закончил: -…Достоевского.

– Я поняла, что не Мариенгофа, – мгновенно вспыхнув, проговорила Зинаида.

– И вот – читает Володька актерам пьесу, – продолжил он, словно не заметив реакции жены, – причем, заметь, это – крупнейшие немецкие актеры…

Официант поднес к их столику глиняные горшочки с дымящимся супом.

– Прошу… Уха с расстегайчиками…

– Отлично! – Мейерхольд, потирая руки, придвинул горшочек и, наклонив голову, будто принюхиваясь, взял очередной кусок хлеба и ложку. – Так вот. Читает Володька первый акт, когда Рогозин рассказывает князю Мышкину, что валялся он пьяный ночью на улице в Пскове – и собаки его объели… – Мейерхольд с удовольствием начал есть обжигающую уху. – Только прочел – глядит, немцы все от смеха покатываются… Спрашивает, в чем дело? Отвечают – перевод, мол, плохой, публика смеяться будет. "Чего смеяться-то?" – злится. "А вот насчет собак очень смешно! Как собаки могли этого самого Рогозина покусать, когда они все в намордниках по улицам ходят?!"

Зинаида с недоумением посмотрела на мужа.

Ирина, торопливо поднеся мундштук к губам, с трудом сдержала улыбку.

– Нет, Зиночка, ты представь только, – Мейерхольд, оторвавшись от еды, весело продолжил рассказ, – пришлось ведь это место – вы-черк-нуть! Чтоб немцев не веселить…

Райх меланхолично отломила кусочек расстегая.

– Не знаю, Сева, что здесь смешного. Выкидывать из Достоевского куски – преступление! – произнесла она наставительным тоном. – И собаки на улицах без намордников – преступление! Собаки, Сева, всегда должны быть в намордниках. Чтоб знали свое место. – Со скорбным видом положив отломленный кусочек пирога обратно на тарелку, она неожиданно улыбнулась. – Всевочка, прекрати корчить рожи! Ты просто невыносим! – рассмеявшись произнесла Зинаида.

– Ура-а!! Мы победили!! – Мейерхольд несколько раз подскочил на стуле, размахивая, как саблей, ложкой над головой. Райх с нежностью посмотрела на мужа, как любящая мать на расшалившегося ребенка.

"Сразу видно – счастливая женщина" – отводя глаза и стряхивая пепел с папироски, подумала Ирина и, только сейчас обратив внимание на то, что не слышит музыки, повернула голову в сторону рояля, встретившись взглядом с пианистом, который задумчиво смотрел на нее, словно пытаясь заглянуть в душу. Его руки с длинными красивыми пальцами на мгновение замерли над клавишами, и, слегка откинув голову, он заиграл Шопена. Любимый ноктюрн Ники.

" Сколь удивительными свойствами наделена музыка… – думала Ирина, опустив, словно занавес, глаза и отдаваясь волшебным звукам. – Она может ласкать, мучить, погружать в воспоминания или, хотя бы на время, избавлять от них, помогает выжить и способна убивать. В каждом человеке с самого рождения живет его собственная мелодия, о которой он порой и не подозревает, и эта мелодия может быть живительной или разрушительной, как "да" и "нет", как черные и белые клавиши рояля. Магические знаки, разбросанные по нотным линейкам, возможно, одна из самых больших тайн, еще не разгаданных человечеством. Музыке не интересны люди. Ей интересны их души – если они способны вступить с ней в молчаливый диалог".

Шопен с новой силой напомнил о себе. Звуки обволакивали, закручиваясь вокруг Ирины в невидимый кокон…

Зинаида Райх, бросив взгляд на сидящую за столиком напротив красивую женщину, самозабвенно слушающую музыку, вздохнув, подумала: "Сразу видно – счастливая…"

20

Хрустящий мелкий гравий под ногами. Приторный аромат жасмина. Изящный изгиб реки. Желтые леденцы одуванчиков, щедро рассыпанные на зеленой скатерти еще влажной от росы травы. Березовая роща на холме, освещенная мутным утренним солнцем. Далекий голос меланхоличной кукушки. Сонная ворона, задумчиво взирающая с головы безрукой мраморной нимфы на суету воробьев около лужи. Церквушка без креста с надписью "Склад инвентаря". Кумачовое полотно с огромными белыми буквами: " Коммунист не имеет права болеть!", растянутое над входом в особняк с облупившимися колоннами.