Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. Проза - Владимир Высоцкий

Малыш! Видимо, буду числа 21-го, если вылечу самолетом. Раньше ничего не выйдет. Все измотались, как собаки, но пыл стяжательства развит здесь беспредельно. Культ здесь – ставка с четвертью.

Эстраду называют шарагой и все время время говорят: «Да! Тяжелый хлеб в шараге». Еще бытует выражение: «Старайся быть красивей! Молчи!». Еще: «Отдохнешь!» Это когда взаймы просят. Обыватель действует на нервы, как говорит Саша Кузнецов – единственный здесь стоящий человек с длинной кличкой: «Повесть о настоящем человеке». Клички имеют все. Есть неприличные. Я пока еще – Володя. Кстати, Саня тебя знает. Узнал по фотографии. Поудивлялись, как тесен мир.

Вот!

Солнышко! Я знаю – письмо совсем никакое. А ты, лапик, все равно все понимаешь. Ты умный, и я тебя люблю.

Еще ты – красивая!!! А у меня просто не очень веселое настроение. Было очень здорово, когда ты позвонила. И три дня пребывал в состоянии духа. Завтра 8 марта. Я не забыл. Хотя не очень люблю поздравлять с этим праздником. Очень он солидарный и охватывает всех баб на земле. А среди них не так много стоящих. И мне не хочется тебя с нестоящими отождествлять. Здесь все готовятся, мужики уже с сегодняшнего вечера стали болезненно галантными. Здесь партконференция и почему-то торгуют польской косметикой. Все хватали! Я попросил, и мне схватили: мыло, пудры и огуречный крем. Привезу. Если забракуешь, разбавим крем и сделаем рассол, мыло подарим дедушке.

Люсик! Люблю только тебя. Целую, малыш!

Вовка.

P. S. Всем привет.

‹После 4 марта 1962 года›Свердловск – Москва, Л. Абрамовой(Текст для телеграммы)

[День премьеры поздравляю]

Слежу театром пантомимы из газет и тобою вдвойне.

Целую, люблю.

Володя.

9 июля 1962 года, Свердловск – Москва, Л. Абрамовой

Люсик! Любимый, здравствуй! Очень долго не писал тебе, и не потому что нехороший человек, а было тому 2 причины. Во-первых, ждал каждый день телеграмму с вызовом и хотел тебе сюрприз, а потом, чтобы у тебя немного стерлось впечатление от меня, потому что, надо прямо сказать, распрощались мы с тобой, как на 39-й год фиктивного брака.

Теперь вроде с приездами не получится, видимо, не выгорело, и письма к тебе, лапик, потекут беспрерывным бурным потоком.

В поезд сел и сразу вдарился в размышления. Попутчики мои всячески визжали и мешали. Поразмыслив, съел курицу и что-то почувствовал, но не обратил внимания, потом прислушался к себе и обратил. Словом, отравился я этой курицей, вот что! И Юрка Горобец тоже. Он мучился, потому уснул, а наутро чуть не помер. А я соды раздобыл, воды, но тоже страдал дня 2.

А дальше? Описанная мною трагедия и есть самое основное из событий после моего отъезда.

Правда, был дебют в «Дневнике женщины». Играл! Сказали, что я так и буду играть и в Москве тоже. Поздравляли, Гриценко вчера тоже глядела, обревелась вся, как всегда, а роль комедийная. Поздравляла тоже. Вроде и народу, то есть зрителям, тоже не очень противно. А потом начал активно выпадать радиоактивный дождь и тот же самый стронций-90. Выпадал неделю. Из них 3 дня – не переставая. Сегодня как будто кончился. Передай маме, что если бы не кожанка, я давно бы с лучевой болезнью лежал и угасал, и кто-то вынужден был бы давать мне костный мозг для инъекции.

Люсик! А как ты? Что делаешь? И главное, как здоровье твое пошатнувшееся? Окружила ли ты себя заботой врачей или еще нет?!

Малыш! Всякие слова были сказаны, и про то, что не напишешь, тоже!

Напиши! Ну хотя бы страниц 8. Ты ведь любишь иногда коротко! Чего делают пантомимы? Да и вообще, про все. Я звонил матери своей, думал, может быть, ты тоже звонила. Нет. В номере у меня еще Стрельников. Он засымается в каком-то кино. Начали друг другу порядком надоедать. Все артисты обезумели и обалдели. Телевидение и радио разорены. Театр Пушкина ограбил все общественные организации и всех рядовых свердловчан.

Я валяюсь в номере, читаю газеты, общественную, политическую и художественную литературу. Все это в паузах, потому что все время мыслю и думаю. Все больше о тебе.

Малышик! Напиши! Очень жду. Скучаю. Тоже очень. Целую и люблю!

Володя.

Всем громадный привет! Как они там?

‹11› июля 1962 года, Свердловск – Москва, Л. Абрамовой

Солнышко! Не дожидаюсь ответа от тебя. Видимо, письмо еще не дошло. До чего же здесь гнусно. Кто может жить – здесь – тот ежеминутно совершает подвиг. Теперь я понял, откуда появляются «котовщики». Сегодня у меня первый свободный день. Делать нечего абсолютно. Читаю. И это надоедает. Очень беспокоюсь, как ты там. Ничего не знаю. Но… сам долго не писал, поэтому пеняю на себя. Когда получу от тебя письмо, – буду носиться с ним по улице, как со знаменем. Сегодня с горя опять глядел «Покой нам только снится». Сидел в оркестре. Это впереди самого первого ряда. Ничего не слышал. Разозлился и ушел. Театр гонит большие рубли, поэтому играем в оперном. Все надорвали глотки и колют пенициллин. Я три дня болел ангиной и тоже колол, но играл по 2 спектакля в день. Вообще, за 10 дней сыграл 7 спектаклей. От скуки развил страшное хулиганство в «Лешем». Пою на сцене свои песни. Дети недоумевают.

Люсик! Вокруг гостиницы шныряют около миллиона цыган. Просят «подарить» деньги. Все беременные, или с детьми, или делают вид. Если даешь мало – вслед говорят дурака или сволочь, а мне вчера так просто: «Тебя, молодой, бумага ждет, в тюрьму попадешь!». Я побежал в гостиницу – письма нет, значит и в тюрьму не попаду. Обманула, проклятая!

Люсик, хотел тебе огуречного крема, но его нет, вероятно, свердловчане его едят. Но тут будет какая-то конференция для чернорабочих, может выкинут что-нибудь вроде «Коти» или «Дарсель», или еще что.

У меня впереди еще 2 свободных дня. Кошмар! Есть план сожрать снотворного и спать – и время пролетит, и опять же есть не надо. Оброс я неимоверно, но, глядя на выходящих из парикмахерской людей, всякий раз обращаюсь в бегство. Малышик! Напиши, хочешь ли и можешь ли приехать. В Свердловск ты уже, видимо, не успеешь. Мы 8-го уже в Челябинске. Если тебе утомительно – не надо. Лучше я что-нибудь придумаю, а если нет – переживем. Правда, лапик? Если позвонишь – совсем чудесно. Гостиница «Большой Урал», № 251. Бываю дома в 10 ч. вечера по московскому времени.

Сейчас Сашка очень стонал и роптал, я его прогнал, и он, гад, нарушив обет, – пошел куда-то пить с режиссером. Я не пью совсем и прекрасно себя чувствую.

Зачем-то стал часто вспоминать Ленинград и даже во сне видел нас с тобой в нем, в «Астории», в номере у Кости.

Все про себя написал. Хотя нет. Дня два назад пришлось побить грузин. В 2 часа ночи ввалились в номер объясняться с Сашкой. К счастью, из номеров повыскочили наши старики и видели, что мы только в целях самообороны. А не то могли бы быть неприятности. Но… бежали робкие грузины, а дирекция отнеслась к этому даже благосклонно. Может, не стоило этого тебе, но просто пишу про все и все. Любимый пусик, очень беспокоюсь. Пиши! Звони! Целую. Всем огромный привет.

Я.

‹13› июля 1962 года, Свердловск – Москва, Л. Абрамовой

Люсик! Это чудесно, что ты позвонила, что услышал твой голос. Все вроде встало на свои места.

Приехал фюрер, но никто его пока не видел, никто не знает, где он живет. Хищник готовится к прыжку, собирает силы и сведения. Млекопитающие артисты тоже затаились и ждут, что же будет: французские впечатления или курские номера. Прошли здесь очень здорово, но в конце появились ругательные статьи, Раневская притворилась, что вывихнула ногу и уехала в Москву, Чирков тоже уезжает. Дирекция бегает, высунув язык, и поддерживает порядок. Все шепчутся и говорят: «Что же будет в Челябинске?» Но… авось все обойдется.

Вчера играли «Дневник женщины» по телевидению. Я принял душ, похудел, побрился, волосы цигейкой и, говорят, был неотразим. Жаль, лапик, ты не видела, очень я был…

А вчера не спалось мне до 6-ти часов утра, и… написал я песню:

Весна еще в начале,Еще не загуляли,Но уж душа рвалася из груди,И вдруг приходят двоеС конвоем, с конвоем:«Оденься, – говорят, – и выходи!».

Я так тогда просил у старшины:– Не уводите меня из Весны.

До мая попотели —Все расколоть хотели,Но – нате вам! – темню я 40 дней.И вдруг, как нож мне в спину, —Забрали Катерину,И следователь стал меня главней.

Я понял, я понял, что тону, —Покажьте мне хоть в форточку Весну!

И снова перегоны,Вагоны, вагоны,И стыки рельс отсчитывают путь,А за окном – в зеленомБерезы и клены,Как будто говорят мне: «Позабудь!».

А с насыпи мне машут пацаны…Зачем меня увозят из Весны?

Спросил я Катю взглядом:Уходим? – Не надо! —Нет, хватит: без Весны я не могу!И мне сказала Катя:– Что ж, хватит так хватит!И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.

Приветливо нас встретила она,Так вот, так вот какая ты, Весна!..

А на вторые суткиНа след напали, суки, —Как псы, на след напали и нашли, —И завязали, суки,И ноги, и руки, —Как падаль по грязи поволокли.

Я понял – мне не видеть больше сны,Совсем меня убрали из Весны.

Вот! Напиши свое впечатление. Плохое? Ничего, – приеду спою с гитарой.