Перстень Рыболова - Анна Сеничева

– Да ты с ума сошел, отец? – вскинулся Рельт. – Где я тебе второй корабль возьму? Не успеешь подойти, все днище пропорешь!

– Иди, куда говорю! – рявкнул старик. – Я по этим берегам хожу больше, чем ты лет живешь! Тут раньше как раз корабли и вставали, стоянка хорошая. А вот ежели вперед сунешься, так на мель и сядешь, отлив нынче! Становись на якорь и жди прилива, верно говорю.

Остролист, нахмурившись, смолк и повернул штурвал. Теперь корабль шел, почти касаясь бортами камней. Скользили осколки статуй и стены, покрытые резьбой. Старик бормотал себе под нос, загибая пальцы.

– Здесь! Часок постоим, а там с Божьей помощью можно и дальше.

Князь бесшумно прошелся вдоль борта. Горный очаг в сиянии звезд высился над «Лафиссом», как в былые времена, когда к пристаням дворца подходили корабли. Шумели вдали водопады Водяных ворот, словно две сияющие створки.

– Странное чувство, – сказал князь. – Будто кто за нами наблюдает.

– Скверно стоим, – кивнул Рельт. – Оттуда, – он кивнул на скалы, – мы как на ладони.

– Нет, будто само место высматривает, – Расин скользил взглядом по статуям. Дышал звездный свет, зыбкий, обманчивый, и мало-помалу начинало блазнить. Вот двое каменных юношей сидят на ступенях, один лежит на руках другого. Князь мог бы поклясться, что кто-то из них шевельнулся. Только Расин хотел отвернуться, боясь, как бы морок не завладел им окончательно, но тут статуя подняла голову и уставилась на корабль.

– Почудилось, – прошептал князь, обернулся и увидел, что Рельт остановившимися глазами смотрит туда же.

– Рельт, вы видите? Или я с ума сошел?

Остролист мгновение наблюдал за берегом, кусая побелевшие губы. Статуя встала с места, слабо взмахнула рукой.

– Шлюпку на воду! – скомандовал Остролист. – Живо!

III

Лэм давно уже не спал, будто ждал чего-то, и когда гостей доставили на борт, его даже будить не пришлось.

– Добро пожаловать, – сказал он, зажигая свечи.

– Благодарю, – негромко ответил юноша. Второй был без сознания.

Расин переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, откуда они взялись и кем были. У того, что лежал на диване, бледно-восковое, точно у покойника, лицо светилось в полумраке. Глубокие тени синели под глазами, на заострившемся подбородке темнела ямка. Мальчик походил на бездомного, который заснул на холодной улице, да так и не проснулся.

Лэм взял в руки свечу и склонился над лежавшим. Смотрел долго, пристально, хотя непонятно, что высматривал. Поднес свечу к лицу мальчика так, чтобы осветить его снизу, и, наконец, разглядел то, что пытался.

– Как зовут? – спросил Фиу.

– Флойбек, – коротко ответил юноша. – А это Гессен. – Он глянул на лежавшего. – Мы братья, сударь, наши родители умерли, а…

– Давай-ка договоримся наперед, – прервал его Лэм. – Не хочешь про себя говорить – не надо, но обманывать даже не пытайся. Сколько дней он голодал?

– Пять, – ответил Флойбек. – Что вы так его разглядывали?

– Отметину кой-какую на лице увидел. Сначала думал, показалось, – Лэм достал из стола флакон с выпуклым клеймом, вынул пробку, смочил пальцы и провел по вискам у Гессена. – Глядь – у тебя такая же. Не пойму только, что она означает. – В каюте едко запахло полынью. – Подними-ка рукав.

Флойбек молча закатал рукав. Пониже локтя багровела рана с нездорово вспухшими краями.

– Садись, – велел Фиу. – Друг твой скоро очнется, а я займусь-ка твоей рукой. Похоже, осколок засел. Терпи, больно будет.

Издалека снова грохнул звук пушечного залпа, затем другой. Фиу вопросительно посмотрел на Флойбека.

– С чего это палят, как думаешь?

Мальчик дерзко улыбнулся. Та самая невидимая «отметина», которую заметил чародей, у Гессена шла от подбородка к скулам, а у него от висков к бровям.

– Кого-то ищут, сударь. Но нам ведь до этого нет никакого дела, так?

Тишину резанул крик, перешедший в глухой стон. Рельт вздрогнул и поежился.

– Ваш чародей врачует?

Расин кивнул.

Созвездия поворачивались, уходили за горизонт и тонули в море. Вода прибывала, накрывая торчавшие из воды скалы.

– Прилив, – сказал старик. – Подымай якорь…

Много звезд осыпалось в море за ночь, и мало-помалу оно начинало светлеть. А когда небо стало бледно-голубым в розовых мазках зари, горы к востоку от «Лафисса» разомкнулись, открыв широкое устье реки. Свежело. От воды поднимался туман. А над ним рассветным видением вставали башни старого монастыря.

IV

Обитель Салагура-Прилучного считала уже пятый век с тех пор, как первый монах выкопал землянку на берегу Старик-реки. Монастырь строился, перестраивался, терял и вновь получал земли, и лишь незадолго до Смутных времен принял тот вид, в котором обретается и доныне.

Над рекой прочно стояла крепостная стена с зубцами в виде «ласточкиных хвостов» и глухими угольными башнями. Таких башен было четыре, со стороны городской дороги стояла проездная, резная и нарядная. Надвратная церковь горела на солнце серебряным куполом. А за стеной вокруг монастырских прудов разросся целый городок с домками-кельями, часовнями и службами. Там и нашли пристанище двое путников с Окоема.

В обитель они явились прошлым вечером, усталые и оголодавшие, отужинали в келарне, потом долго сидели в отведенной келье, беседовали, глядели на море.

– Какое сегодня число? – спросил вдруг Паломник, встрепенувшись.

Арвельд помолчал, считая.

– Тридцатое апреля, кажется. Да, тридцатое.

– Стало быть, три дня…

– Что ты считаешь?

– Да так…

Он завернулся в плащ и задумался. Арвельд подождал, затем растянулся на тюфяке, подложив руку под голову. Тело сковала истома; слабость, загнанная в самые дальние уголки, мигом расползлась по рукам и ногам. Незаметно его сморил сон, и Сгарди забылся.

А Паломник все сидел. Свеча, чадившая в глиняной плошке, придавала чудное выражение его и без того странному лицу. Наконец Паломник задул огарок. Небо за окном посветлело. Лег на стену отблеск заката, в нем скользили легкие тени облаков. Глухо рокотал прибой.

«Через три дня, – повторял Паломник. – Будет десять лет… Ровно десять лет».

С заутрени Паломник уже сидел за работой: книги переписывал. Скрипело гусиное перо по желтой бумаге. Солнце жарко сверкало на медной чернильнице и склянках с киноварью и охряной краской. На подставку Паломник водрузил пудовую книгу в сафьянном переплете. Писана она была по-старинному, «золотым уставом» – буквицы и узорочье по краю листа так и горели.

Свою латаную-перелатанную одежду Паломник сложил на край кровати, а сам облачен был, как и Сгарди, в рясу послушника, и кабы не лягушачье лицо, всем своим видом напоминал монаха-летописца.

– Восемь пробьет, к настоятелю пойдем, – сказал он, не отрываясь от книги. – О деле поговорим, заодно узнаем, что в Городе слышно.

– А как главу Города найти, ты знаешь? – Сгарди перекусил нитку, которой зашивал рукав. – Нам прямиком к нему дорога.

– В Кормчем доме, это в гавани. Воля твоя, Арвельд, только я бы до разговора с настоятелем ни к какому главе не ходил, – неожиданно ответил Паломник.

– Это еще почему?

– Почему? – Паломник поскреб пером за ухом. – А ты на себя глянь, оборванец. Верительные грамоты твои где? Посланники где? Ишь, вышел месяц из-за туч… Я бы тебя и на порог не пустил. Не к простому человеку идешь. Кроме того… – Паломник хотел добавить что-то про градоначальника, но передумал. – Поручиться должны, что ты тот и есть, за кого себя выдаешь.

Арвельд помолчал, застегивая рясу.

– Тогда к лафийскому послу. Здесь выжидать все равно нечего.

– Этот – да, он может знать, каков ты из себя, раз вел с королем переписку относительно вас троих… – Сгарди, не поняв, поднял голову и уставился на Паломника, но тот, поймав его взгляд, пожал плечами: – так оно обычно делается.

Раздался короткий стук в дверь. Паломник встал открыть.

– Ты смотри-ка, на ловца и зверь бежит, – заметил он, выслушав монаха и прикрыв за ним дверь. – Настоятель к себе зовет.

– Обоих? – вскинув голову, спросил Сгарди. Он подумал, что тому вдруг стало известно, какой гость пожаловал в обитель.

– Нет, только меня. Хотя пойдем вместе, сразу обо всем и поговорим…

V

«Лафисс» встал на стоянку под обрывом, который венчала монастырская стена. А через четверть часа к настоятелю пожаловал гость.

Молодой человек, светловолосый и приятного вида, с безукоризненной вежливостью принес извинения за самовольство и попросил временного пристанища, сославшись на общего знакомого. Когда Златоуст мимоходом спросил, что же помешало явиться на Лакос по-людски, гость, слегка смешавшись, пояснил, что виной тому старый спор о наследстве, которое он несколько лет назад не поделил с господином Ванцерой, и из-за которого капитан, видимо, имеет на него зуб.

– Будь по-вашему, – выслушав, кивнул настоятель.