Человек-огонь - Павел Кочегин

Как не робеть перед таким человеком?

Но Николай Дмитриевич с первой же минуты повел себя просто, душевно, не показывал своего превосходства перед другими командирами и быстро расположил к себе молодого комиссара.

С Нерчинского вокзала Томин с Диктовичем поехали в части.

В Троицко-Савском полку Томин встретил Антипа Баранова. Прошел год с момента их расставания. Монгольские и дальневосточные ветры, боевые походы наложили свой отпечаток на характер и внешность бойца.

Николай Дмитриевич предложил Антипу быть у него ординарцем, и тот с готовностью согласился.

С Павлом пришлось распрощаться, главкомом Блюхером он был включен в охрану эшелона с государственными запасами золота.

Николай Дмитриевич забыл об отдыхе, с утра до глубокой ночи проводил в частях, беседовал с командирами и бойцами, интересовался бытом и настроением народоармейцев. (Так называли бойцов Народно-революционной армии.) Неспособных командиров понижал в должности, враждебно настроенных — убирал, а на их место выдвигал толковых, преданных революции бойцов.

Через неделю Забайкальская ударная группа была готова к отправке.

Троицко-Савский полк погрузился в эшелоны.

Вечером 29 декабря в штабной вагон робко вошла группа ребят, обездоленных войной. Чумазые, в грязном тряпье, они потоптались у порога, боязливо осмотрелись. Старший, которому можно было дать не более десяти лет, осмелев, запел:

В том саду при долинеГромко пел соловей.

Запевалу поддержали девочки и мальчики:

А я мальчик на чужбинеПозабыт от людей.

Ребята пели от души. Девочка закрыла глаза и с усердием выводила мелодию песни, а самый маленький оборвыш в фуражке, надетой назад козырьком, привстал на цыпочки и тонюсеньким голоском подтягивал хору:

Позабыт, позаброшен,С молодых юных лет,Я остался сиротою,Счастья, доли мне нет.

У Томина больно защемило сердце.

«Саша мой был бы вот такой же», — подумал он, пристально вглядываясь в старшего, вспоминая умершего сына.

Песня стихла, и ребята пустились в пляс.

Томин наклонился к Соломону Абрамовичу и что-то проговорил. Тот согласно кивнул головой, вышел во вторую половину вагона, где размещался штаб.

— Хорошо, ребятки, вы пели и плясали, а сейчас пойдем Новый год встречать, — встав, растроганно проговорил Николай Дмитриевич. Он взял на руки самого маленького и повел ребят в соседнее купе.

Когда Томин ввел ребятишек в комнату, освещенную свечами в настенных фонарях, длинный стол был уже накрыт.

Вокруг стола хлопотали Аверьян Гибин и Антип Баранов, они расставляли разнокалиберную посуду: алюминиевую, жестяную, глиняную, раскладывали вилки и ложки.

— Ну, ребятки, давайте за стол, посмотрим, что там под салфетками, — предложил Николай Дмитриевич и с Соломоном Диктовичем начал усаживать ребят.

В штаб вошел Виктор Русяев. Теплым взглядом он охватил всех сразу и радостно протянул:

— О, да у вас гостей со всех волостей, как я погляжу! Давайте знакомиться!

Виктор подошел к старшему и протянул ему руку.

Мальчик, опустив голову, молчал, ему на выручку пришел Диктович, проговорив что-то на ухо.

— Василка! — наконец ответил старший.

Ребятишки поняли, что от них требовали, и не успел Русяев подойти ко второму мальчику, как остальные почти хором проговорили свои имена.

— Погодите, погодите, не понял. Как тебя звать? — Виктор подошел к девочке.

Та, теребя кончик платка, наклонив голову, смущенно проговорила: — Даша!

— А тебя? — Виктор обратился к самому маленькому.

— Котя.

Раздался смех, и Василка громко выкрикнул:

— Врет он, дяденька, и вовсе он не Котя, а Костя.

— Так звала меня мама, — обиженно проговорил мальчик.

— Молодец, Котя, — и Русяев высоко поднял малыша.

— Теперь все в сборе, можно и начинать, — объявил Томин.

— По-моему, не все, — возразил Русяев, — я не вижу Николая Алексеевича.

— Власов откомандирован за Дедом Морозом, какой же без него Новый год, — ответил Диктович.

Под газетными салфетками в чашках и тарелках оказались ломтики хлеба, кусочки конины, картошка. У ребятишек разгорелись глаза, с жадностью они смотрели на еду.

Взрослые примостились рядом с детьми, а Николай Дмитриевич посадил Костю к себе на колени. Дашенька оказалась на руках у Соломона Абрамовича.

Дети поглядывали то на военных дядей, то друг на друга, то на вкусную еду, но прикоснуться к ней не решались.

— А ну, ребятишки, давайте есть будем, — проговорил Томин, — это вам новогодний подарок от народоармейцев.

Вася первым взял кусочек хлеба и несмело откусил. Его примеру последовал второй, и словно галчата, дети набросились на еду.

Ординарцы принесли чай.

— Когда у меня была мама, я тоже пил чай, только из самовара, — осмелев, заговорил Вася.

— Чай из самовара вкуснее, чем из чайника, — поддержал серьезно Томин.

Ребятишки быстро освоились, и в комнате воцарились веселье, смех, шутки.

В дверь громко постучали, и вслед за этим в комнату ввалился Дед Мороз. Шуба, вывороченная вверх шерстью, мохнатая шапка, валенки — все в снегу. За плечами большой мешок, в руках толстый посох с множеством сучков.

— Уф, уф! — тяжело дышит Дед Мороз, весело поглядывая из-под мохнатой шапки на ребят. Те в испуге прижались к взрослым. А Дед Мороз, стуча посохом, заговорил:

— Прошел много стран, сильно пристал, помогите снять, а то могу все себе взять.

Аверьян и Антип подбежали к Деду Морозу и помогли ему опустить мешок на пол.

Дед Мороз, не спеша, начал выкладывать на стол яблоки. Всем показалось, что в вагоне стало светлее.

Пирамида из красных яблок росла на столе.

— Откуда такое? — не удержался Диктович.

Николай Дмитриевич пояснил: — Есть в городе Козлове один дед-кудесник, Иван Владимирович Мичурин. Он мой хороший друг и послал с Дедом Морозом вам этот гостинец. Так, Дед Мороз?

— Истинно так, истинно, хороший человек, — забалагурил Дед Мороз. — Далеко шел, ребятки, вот и припоздал.

Как что-то хрупкое, бережно брали ребята впервые в жизни диковинные яблоки. Они разглядывали их, нюхали, прикладывали к губам, но надкусить не решались.

— Да кусайте вы их, ешьте, — весело проговорил Диктович.

Ребятишки сначала с опаской надкусывали, а потом аппетитно захрустели яблоками.

После ужина все пели веселые и смешные песни.

В вагон вошел работник штаба в сопровождении двух гражданских: женщины и мужчины.

— Ну вот, ребята, вам пора спать. Сейчас вы поедете в детский дом. Вы знаете, что такое детский дом? — спросил Томин.

— Знаем! Нет! — разноголосо ответили дети.

— В детском доме вас оденут, будут кормить, у вас будут игрушки, а когда чуточку подрастете — в школу пойдете. А вот Вася завтра же начнет учиться, — объяснил Николай Дмитриевич.

— На командира? — хором протянули ребята.

— Ну, если желаете, то и на командира можно, — с улыбкой ответил Томин, погладив головенку самого маленького.

Ребят увезли. В комнате наступила тишина. Каждый был погружен в свои думы.

…Тяжело пыхтя и буксуя на рельсах, старый паровозишко наконец-то тронул с места, полк отправился в дальний путь.

Купе Томина увешано топографическими картами. Николай Дмитриевич, нахмурив лоб, внимательно изучает местность будущего театра военных действий.

В соседнем купе находятся ординарцы.

…Аверьян Гибин чистит пистолет. Смоляной чуб его развалился, прикрыл глаза. Прикусив нижнюю губу, Аверьян усердно протирает мягкой тряпочкой каждую часть. Рядом с ним сидит Антип Баранов. Он еще не успел отрастить «ординарского чуба», подстрижен под машинку. Погладив никелированный ствол, Антип жадными глазами осматривает пистолет со всех сторон.

— Аверя, где ты такое чудо добыл? — наконец, не выдержав, спросил он.

— Николай Дмитриевич наградил, — ответил Аверьян.

— За что?

— А тебя часами за что?

— Меня-то? За танк.

— А меня-то за знамя.

Аверьян собрал пистолет. Антип повертел его в руке и так и этак, прицелился.

— Жалко, небось, ему было расставаться с этаким чудом?

— Николай Дмитричу? Жалко? — вспылил Аверьян, и одним взмахом руки закинул чуб назад. — Ты еще не знаешь своего командира, да он не то что пистолет, жизни не пожалеет за подчиненного.

И уже более спокойно продолжал:

— Ты, Антип, без году неделя в ординарцах у Николая Дмитрича, а я всю гражданскую. Так вот знай, что это за человек. Да Николай Дмитриевич умирать с голоду будет, а свой паек не пожалеет для бойца. Вот какой наш командир!