За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

Михаил Васильевич замолчал: он терпеть не мог говорить что–либо в чью угодно спину — будь то хотя и сама императрица.

Ломоносов молчал, а Шувалов все не поворачивался к нему, пристально разглядывая за окном нечто, одному ему ведомое. Наконец граф повернулся медленно и важно.

— Ты недурной профессор химии, Михаила Васильевич, — проговорил Шувалов, будто скучая. — Ну и пиита, конечно, изрядный. И когда слушаю я рассуждения твои о пользе стекла или о иных подобных материях, то дивлюсь и уму твоему, и многим твоим познаниям.

Но как только принимаешься ты рассуждать о вопросах политических или же нравственных, то не перестаю я дивиться противуположному — коль далек ум твой от твоего нрава.

На чем же, позволь тебя спросить, держится не только армия, но и государство? Не только на розгах и фухтелях, но на штыках и казнях, любезный мой Михаила Васильевич. И мне ли рушить то, что испокон века было становым хребтом армии?

Ты знаешь, я немцев не люблю. Однако ж не могу не почитать мудрыми слова короля прусского, что солдат должен бояться палки капрала более пули неприятеля.

— Да что–то не вижу я, чтоб сия панацея помогала бы Фридриху в сражениях с нами, — озлясь, буркнул Ломоносов.

Шувалов в ответ укоризненно покачал головой:

— Да в том ли дело, Михаила Васильевич? Ты же преизрядный механик и то хорошо знаешь, что силу ломят еще большею силою, оказывая на всякое неугодное нам действие еще большее противудействие.

— Так то в механике, коя имеет дело с вещами неодушевленными, а не в истории человеческой, ваше сиятельство.

— Сей закон универсален, Михаила Васильевич. И не станем тратить время на напрасные прения, ибо это не предмет ученого диспута, а вопрос государственный и политический, а в этом я разумею гораздо более тебя.

— Спасибо за науку, ваше сиятельство. Пойду пробирки мыть да реторты греть. Где мне, мужику, в благородные сферы вторгаться. Разве только в одах, да и то если на то выйдет соизволение свыше.

Ломоносов поклонился подчеркнуто низко и вышел из спальни, пятясь задом, как выходили европейские послы из шатров восточных владык.

…Такой была предыстория того, как возникла объединенная Артиллерийская и Инженерная школа, учрежденная после того, как граф Петр Иванович Шувалов 22 августа 1758 года подписал «Ордер» о ее создании.

5

В первый год командиром роты, в которой служил Миша Кутузов, был капитан Иван Картмазов.

Он преподавал артиллерию и фортификацию у кадетов самого старшего — третьего курса. А на втором курсе Картмазов читал лекции по высшей математике. Однако и к новичку Кутузову был у Картмазова стойкий и все возрастающий интерес: капитан обнаружил в своем воспитаннике незаурядные математические способности.

К этому времени Миша давно уже оставил кургановскую «Универсальную арифметику» и с удовольствием читал работы Эйлера, написанные по–немецки.

Успехи кадета Голенищева — Кутузова были столь велики, что уже в самом начале обучения, в октябре 1759 года, капитан Мордвинов представил его к производству в капралы артиллерии, а в декабре того же, 1759 года писал П. И. Шувалову: «…Кутузов как в языках, так и в математике, а особливо, что принадлежит до инженера, весьма изрядное знание приобрел и сверх того по особливой его склонности к наукам изошел до такого знания, что можно употреблять его для вспоможения офицерам при классах». 1 января 1760 года «за особенную прилежность и в языках и в математике знание, а. паче, что принадлежит для инженера, имеет склонность, в поощрение прочим» был капрал Михаил Голенищев — Кутузов произведен в кондукторы 1‑го класса (звание «кондуктора» присваивалось после сдачи экзамена на художника или чертежника).

Кондуктора обычно выпускались в войска. Кутузова оставили в школе «к вспоможению офицерам для обучения прочих».

Так четырнадцатилетний мальчик стал преподавать кадетам арифметику и геометрию.

(Мы помним о Грибоедове, окончившем в пятнадцать лет два факультета Московского университета, помним об «избраннике богов» Эваристе Галуа, сформулировавшем в двадцать лет выдающиеся математические идеи, но кто помнит о мальчике–преподавателе Кутузове?)

…Миша вошел в класс, и кадеты встали. Сколько раз потом поднимались, приводили себя в порядок, вставали во фрунт, вытягивались в струну и окаменевали при его появлении тысячи солдат и офицеров!

Но этот момент он запомнил так же хорошо, как и первый день своей службы, когда надел впервые новый кадетский мундир.

Миша строго взглянул на затихший класс и, взяв в руки мел, шагнул к доске… Так кадет первого года обучения стал помогать преподавателям–офицерам в обучении своих сверстников и однокашников.

Осенью 1760 года Михаил стал кадетом второго курса, и новым его ко. мандиром оказался еще более искусный математик капитан Вельяшев — Волынцев.

Миша сошелся с ним ближе, чем с кем–либо еще, и очень любил следить за математическими выкладками Ивана Андреевича: ход его мыслей был неумолимо логичен, а методы решения просты и изящны.

Однажды Вельяшев предложил кадетам доказать, что при ударе одного шара о другой неподвижный шар они разлетятся в стороны под прямым углом.

Вельяшев взял наклонный деревянный лоточек, по дну которого пускал чугунный шрапнельный шар.

Лоточек был поставлен так, что шарики обязательно сталкивались. Причем при столкновении они бились не лоб в лоб, а лишь касались друг друга, удар этот Виль–яшев называл «нецентральным».

И как только столкновение происходило, шары отлетали друг от друга под углом в 90°.

Вельяшев менял расположение лоточка и его наклон, отчего менялись и линия их сближения, и точка соприкосновения, и скорость движения, и сила удара, но результат был одним и тем же — шары, ударяясь, отлетали друг от друга всё под тем же прямым углом.

Загадка вроде бы была простой, да вот разгадка никак не давалась.

Миша исчертил и исписал гору бумаги — ответа не было. Он пытался применить к решению задачи весь арсенал знакомых ему математических средств — ответа не было. Перебирая в уме всевозможные варианты решения, он даже начал разговаривать сам с собой. «Так. Нет, не так», — говорил он себе, продумывая какой–то очередной способ решения и не соглашаясь с ним. «Так. Нет, не так», — говорил он, снова представляя еще один вариант и опять отвергая его.

(С этого времени такие рассуждения вслух вошли у него в привычку. Более чем через полвека, в ночь перед Бородинским сражением, не смыкавшие глаз адъютанты слышали, как из комнаты деревенской избы, где стояла одинокая кровать главнокомандующего, время от времени доносилось знакомое им присловье: «Так. Нет, не так. Так. Нет, не так». Это Кутузов просчитывал варианты предстоящего сражения.)

Но это будет потом, а теперь Миша впервые потерял покой и сон; все время голова его была занята проклятыми шарами, и однажды, когда он заснул, вдруг совершенно отчетливо представилось ему это решение, все время от него ускользавшее.

Будто кто–то, стоявший выше его и располагавший всеми тайнами бытия — всеведущий и всемогущий, — сказал ему: «Ничто в мире не исчезает: сколько было движения, столь и остается. Посему из закона сохранения количества движения следует считать, что скорость до удара равна сумме скоростей после удара, то есть мы имеем дело с треугольником.

А из закона сохранения энергии следует, что квадрат скорости до удара равен сумме квадратов скоростей после удара. А отсюда следует, что сей треугольник, как утверждал еще премудрый Пифагор, есть прямоугольник.

А коль скоро все сие так, то и угол между направлением скорости первого шара и скорости шара второго не может быть никаким иным, кроме как углом прямым».

Миша закричал: «Нашел!» — и проснулся. «Боже, до чего просто!» — подумал он и, лихорадочно схватив бумагу и карандаш, стал записывать все, что пришло ему в голову ночью, не подозревая, что решение этой задачи было во многом сродни великим открытиям, уже сделанным до него…

Отступление 4,

в котором автор предлагает три примера, аналогичных по своему существу тому, что испытал и пережил Миша Кутузов, понимая, разумеется, что по масштабу и результатам открытия эти несравнимы, но по ходу мысли и ее направленности в чем–то подобны.

Классическими, если угодно хрестоматийными, примерами великих открытий стали два случая, произошедшие с некими двумя механиками — греком Архимедом, более двух тысяч лет назад в известном городе Сиракузы на острове Сицилия, и англичанином Исааком Ньютоном, родившимся всего триста сорок лет назад на захолустной ферме Вулстрон, известной в день его рождения только окрестным фермерам да королевски-м сборщикам налогов.