Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— Приятно видеть такое единодушие в гвардии, — сказал великий князь.

— И, в-третьих, днем вас должна сопровождать охрана из доверенных лиц. — Полковник обвел рукой сидевших в зале. — Кроме того, вы должны временно отказаться от любых приглашений и приемов, сославшись на болезнь.

Полковник Оболенский потрогал себя за щеку в том месте, где у великого князя чернел пластырь.

— Что это, Ваше Высочество, у вас, не чирей ли? — обратил внимание на болячку отец Серафим. — У меня есть верное средство от чирьев. Сам у жены с крупа свел.

— Это какое же? — живо спросил великий князь.

— Молитва особая, — я вам ее спишу, — да свежее коровье дерьмо приложить.

— А конское не сойдет? У нас в гвардии конского— навалом.

— Нет, непременно надо коровье-с, да особым образом в церкви отмоленное. Я вам привезу.

— Вы бы, отец Серафим, не лезли бы со своими снадобьями пока, — оборвал священника Оболенский. — Речь идет о жизни Его Высочества.

— Бог не допустит, — уверенно сказал отец Серафим.

— Прекрасно, — сказал Владимир Александрович. — Однако на Бога надейся, а сам, как говорится, не плошай. Мы прервали Пистолькорса, пускай продолжит про своих храбрых офицеров.

— Я думаю, что мы соберем пять-шесть верных офицеров, найдем злоумышленников и убьем их, — сказал Пистолькорс.

— А трупы вы спрячете на чердаке казарм? — сказал великий князь. — Как год назад… Мерси!

— Тогда мы можем создать особую troupe mobile, которая всегда будет наготове неподалеку. И как только представится непосредственная угроза Вашему Высочеству, она тотчас выскочит и изрубит их, как это должен был сделать вот этот кирасирский недоросль со своими кирасирами.

— Где бы вы прятались и откуда бы вы выскочили вчера, когда напали на его высочество? — спросил Оболенский.

— Мы бы скакали за каретой!

— У Его Высочества вся гвардия может скакать за каретой, кроме разве конвойных казаков! Мы наряд за каретой с пушкой посылать можем! Нам нужна панельная стража из людей незаметных, невоенных, которые могут и в трактире разговор подслушать, и на улице незаметно его высочество охранить. Капитан Сеньчуков, вы единственный из нас здесь пехотный офицер, что вы можете предложить?

— Я могу обучить панельную стражу строевым приемам, и даже ружейным приемам каким-нибудь обучу. Но где ее набрать — ума не приложу! — ответил Сеньчуков.

— Нашли беду! — всплеснул толстыми руками отец Серафим. — Да я вам сколько хошь людей верных представлю. Как минимум сотню через три дня выставлю. У нас на Охтинской прядильной мануфактуре народу тьма, а работы не то чтобы много. Времени светлого рабочего по зиме мало, и доходы у них упали. Многие с удовольствием к нам пойдут.

— Они же нам очень дорого выйдут! — сказал Сеньчуков.

— Ничего и не дорого. По 30 копеек в день и харчи, да еще одежу теплую на время стражи. Тыщи полторы на всех в месяц.

— Охрана из прядильщиков? — с сомнением спросил великий князь. — Как-то…

— Вы бы, Ваше Высочество, поглядели бы на них льду, на кулачных боях. Один наш присучальщик трех литейщиков с Александровского завода укладывает! И с соглядатаями задержек не будет. Работают прядильщики семьями, так мы к этому промыслу их баб с детями пристроим. Ни один из злодеев не заподозрит наших людей. А охранять они вас, Ваше Высочество, будут люто. Зубами порвут, и сабель не понадобится.

— И как же прикажете их называть, отче? — спросил Владимир Александрович.

— Белой сотней, Ваше Высочество, ибо Царь наш Белый…

— И горячка тоже белая, — жалобно проблеял корнет.

— Как ваша фамилия, вьюноша? — строго спросил священник.

— Корнет Митя Борхвардт.

— Из немцев, что ли? Травить ваше племя надо, как крыс… Это вы революцию жидам выдумали…

— Я же нет… я не выдумывал… — жалобно сказал Борхвардт. — Я дежурным по полку был первый раз. Как вдруг революция, бомбы, жиды, собаки!

— Ваше Высочество! — сказал отец Серафим. — А что, если заговорщики вас отравить надумали? Вы бы этого немца пищу бы пробовать пристроили. Может, для этого сгодится…

— Да-да, Ваше Высочество, — поддержал батюшку Пистолькорс. — Самое дело для таких спортсмэнов!

Из правого глаза корнета Борхвардта выкатилась крупная слеза.

— Ну что вы, корнет, будьте мужчиной! — сказало его высочество. — Вопрос с моей охраной, как я понимаю, решен, и я могу спокойно положиться в этом деле на капитана Сеньчукова с отцом Серафимом. Господ офицеров прошу проследовать в столовую, а вы, корнет, идите на кухню и отведайте блюд, для нас предназначенных. Пойдемте с нами, батюшка, благословите трапезу.

— Сейчас, Ваше Высочество, только с капитаном Сеньчуковым переговорю. Вы что-то хотели мне сказать, капитан? Вы очень пристально на меня смотрели.

— Им в день и по пятнадцати копеек хватит! — выпалил капитан.

— Прядильщики — тоже люди, если рассуждать по-христиански, и на сорок пять копеек с ихним удовольствием проживут.

— А я тогда у вас поставку полушубков отберу на себя!

— Это еще почему!?

— Обмундирование дружинников уже на мою военную часть относится. Мне же отвечать, как они на улицах перед Его Высочеством выглядеть будут.

— Ну, хорошо, я думаю, что на благо нашего общего дела мы с вами должны иметь душевное согласие и христианское единомыслие. С одного рыла по 15 копеек в день каждому из нас будет, только, чур с полушубками я тоже буду в доле. А как же вы намерены это провести? Через интендантство? Через тестя вашего, ворюгу?

— Я еще не знаю.

— Главное, чтобы не перехватил никто. А то вон князь Оболенский выпишет их для двора Его Высочества, и останемся мы с вами с носом…

Ни на какой Дмитровский поляк с Артемием Ивановичем не поехали, сил на это не было никаких совершенно. Покинув квартиру Черевина и взяв извозчика, они заехали в оружейный магазин «Макс Фидлер» на Невском, где за шестьдесят рублей купили два английских «веблея», две коробки патронов и пристреляли их в тире здесь же в оружейном депо. Затем они прибыли на Конюшенную, где дали Луизе красненькую на провизию, а сами завалились спать, что и делали до обеда. Луизина стряпня — перловый суп и картофельный салат, — была пресной после кухмистерских вакханалий, и сразу после трапезы поляк отправился отдыхать дальше — у него все еще болела спина и было очень себя жалко, а Артемий Иванович заперся в кабинете академика и занялся опытами. Он перебрал содержимое ящичков красного дерева с латунными замочками, в которых Кобелевский хранил свою коллекцию препаратов, потом безжалостно вывалил на стол предметные стеклышки безумно дорогого цейсовского стекла, склеенные канадским оптическим бальзамом, разодрал их и соскреб с них всю разноцветную сколизь и чушь, прилепив на одно из них гуммиарабиком дохлого таракана, найденного на полу. Затем он извлек из высокого деревянного футляра микроскоп и положил стеклышко на столик под объектив. Однако в окуляре микроскопа было темно и ничего не видно.

— Что за черт! — рассержено сказал Артемий Иванович, вынул из микроскопа окуляр и пошел с ним к поляку. — Степан, ты у нас в университетах обучался, объясни, что с этой штуковиной произошло? Смотрю через него в окно, свет видать, а вставлю обратно в микроскоп — ни видать ни зги!

Фаберовский оторвал голову от подушки и посмотрел мутным взором на Владимирова.

— Не разоряй академика, пан Артемий, этот микроскоп стоит нашей поездки в Якутск.

— Я уже над ним поработал, — гордо сказал Артемий Иванович. — Теперь за него дальше Луги не уедешь. Ящик дороже стоит.

— Дай окуляр сюда!

Артемий Иванович пожал плечами и протянул окуляр Фаберовскому.

— А через что я на таракана смотреть буду? В кулак? Я уже и тетрадь завел для записи моих научных открытий.

Рука поляка с окуляром на мгновение застыла в воздухе, потом он резко сел на кровати.

— Я совсем забыл про Авдотью! — сказал он. — Давай-ка зайдем к ней. Может, она чего про бразильца видела. Заодно я ей вместо обещанной подзорной трубы этот окуляр вручу. Для подогрева служебного рвения.

Они оделись, вышли на улицу и быстро перебежали Конюшенную, настороженно озираясь вокруг. Открыл им брат Авдотьи, представившийся конюшенным офицером отделения русской упряжи коллежским секретарем Петушковым.

— Так это правда, что ей пенсию назначат? — спросил он, бессмысленно выпячивая нижнюю губу.

— Назначат, — уверенно подтвердил Фаберовский. — Где Авдотья Петровна?

— На своем посту, — сказал Петушков, пропуская их в квартиру. — На шкафу-с.

И услужливо открыл господам дверь в комнату сестры.

— Кто там, Володенька? — спросила со шкафа Авдотья.

— Начальство твое прибыло-с, — ответил брат. — С ревизией.

— Ох, батюшки, я сейчас спущусь.