Тернистый путь - Сакен Сейфуллин

Время от времени открывается дверь и вталкивают очередного заключенного. Один из них, нащупывая себе место в темноте, оттолкнул мою ногу.

— Что это лежит на полу? — недоуменно спросил он по-русски.

— Человек лежит на полу, — многозначительно ответил я.

— Сильно сказано! — ввернул Трофимов из дальнего угла…

Так мы коротали ночь в этой темной пещере.

С наступлением утра появились караульные. Нас подняли, уставших, изнуренных, и выгнали на тюремный двор.

Потом снова рассовали по камерам и заперли.

Днем в нашу камеру вошел молодой офицер Моисеев, помощник казачьего коменданта. Сам он был не из казаков. Отец его — крупный акмолинский купец. Сын учился вместе со мной в акмолинской школе. Сидели мы с ним когда-то за одной партой. Оба интересовались газетами и спорили о политике. Бывало, вместе играли. Сейчас на его плечах погоны прапорщика.

Когда вспыхнула война на Балканах, наши учителя начали собирать деньги болгарам. Устраивались благотворительные вечера. Ругали в те дни Турцию, хвалили Болгарию. С учащихся собирали по 5—10 копеек, но я отказался от взносов. Моисеев упрекнул меня тогда и начал распространять слух, что Сейфуллин — турецкий патриот.

В 1919 году я уехал из Акмолинска в Омск продолжать учение. С тех пор мне не приходилось встречаться с Моисеевым. И только в 1917 году, когда шла ожесточенная борьба за создание советской власти в Акмолинске, я снова увидел его. Нам пришлось конфисковать богатства его отца: каменные дома, мельницы, многочисленный скот. Я настаивал на том, чтобы казакам были возвращены насильно захваченные Моисеевым земли на берегах Нуры.

И вот теперь с молодым офицером Моисеевым мы встретились как враги.

На нем сверкает мундир, поскрипывает портупея. Рядом с ним начальник тюрьмы и еще двое, вооруженные до зубов. С бывшим соучеником мы обменялись взглядами — и только…

Увидев нас сидящими на каменном полу, Моисеев расспросил начальника тюрьмы о распорядке, вполголоса дал указания и вышел.

Наши друзья, которые остались на свободе, не забывали нас — приносили передачи, сообщали новости. Сегодня, например, такую: несколько человек окончательно внесены в список и будут расстреляны. Фамилии пока неизвестны!..

На другой день другая новость: расстреливать никого не будут, потому что во многих местах, в том числе и в Омске, власть находится в руках большевиков.

После такой новости мы грызем кулаки — дали маху!

На следующий день нас снова вывели во двор на прогулку. Я попытался заговорить с одним студентом из охраны — эсером. Он ответил насмешкой.

Во дворе расклеены приказы коменданта города, в которых большевики именуются врагами народа и отечества, а также говорится, что по всей России власть у большевиков будет отнята, и все они понесут заслуженную кару…

Из этих приказов узнаем, что взяты Атбасар, — власть в руках атамана Анненкова, и Петропавловск, в котором властвует полковник Волков.

Многие из нас после такой информации еще ниже повесили головы. Сильнее прежнего беспокоит мысль: «Хотя бы не сдавался Омск, чтобы окончательно не распоясались казаки!»

Но на следующий день стало известно, что Омск тоже пал. Казаки еще больше зверели.

Оказывается, до взятия Омска «герои» — бунтовщики, взявшие власть в Акмолинске, были еще не уверены в своих силах, побаивались. Но как только пришла весть, что взят Омск, распоясались окончательно.

Военному делу стали обучать старых и молодых купцов и мелких торговцев. Всех, кто хоть в какой-то степени был связан с большевиками, загоняли в тюрьму.

Камеры переполнены. Большинство членов совдепа в первой камере. Двадцать четыре человека, которых признали наиболее опасными, заковали в кандалы. Среди них начальник штаба Красной Армии матрос Авдеев, комиссары совдепа Павлов и Монин, председатель совдепа Бочок, его заместители Катченко и Серикбаев, председатель трибунала Дризге, Мартлого, комиссары по распределению продовольствия Богомолов и Асылбеков, член президиума совдепа и комиссар по делам просвещения Сейфуллин, комиссары по труду Пьянковский и Щербаков, комиссары милиции Грязнов, Адилев, Жайнаков, Бекмухаметов, социал-демократ, не член совдепа Петрокеев и другие.

Привезли под конвоем арестованного Жумабая вместе с его помощниками, которые ездили в Ереймен, чтобы воздать по заслугам волостному Олжабаю Нуралину и Алькею. Случилось непредвиденное — Жумабая и его товарищей, по настоянию Олжабая, заковали в кандалы.

Одели нас в разноцветную арестантскую одежду из грубого льняного полотна — спина и воротник желтые, остальное черное.

Выдали нам брюки и рубашки с вылинявшими воротниками и отвратительные черные бушлаты.

Когда нас выводили на прогулку, двор окружали вооруженные конвоиры.

После взятия Омска запретили передачи. Караул усилился… Конвоиры все время менялись; то это были прапорщики, то сыновья местных богачей, мещан, купцов.

Кормили нас очень плохо — какая-то баланда да черствый черный хлеб с водой.

Аресты большевиков продолжались.

Попала в тюрьму и группа рабочих с заводов Успенска, Спасска, Караганды. Арестовали молодежь из «Жас казаха».

Двенадцать камер переполнены, но власти не успокоились, продолжают рассовывать большевиков по каменным сараям.

Казаки, как голодные волки, рыщут по аулам, обшаривают каждый поселок Акмолинского уезда. Люди, как стадо овец, терпеливо переносили невзгоды.

Положение бедняков еще более ухудшилось. Тех, кто пытался перечить, избивали плетками.

Народ по-разному сопротивлялся несправедливым действиям.

В день, когда нас должны были заковать в кандалы, понадобился кузнец. Позвали одного кузнеца-казаха. Узнав, в чем дело, он наотрез отказался. Его жестоко избили плетками, но и тогда он не выполнил гнусного приказания.

Простой народ впал в отчаяние. А те, кому не нравилась советская власть, ликовали.

Прошел слух, что нас пошлют на расправу к казачьему атаману Дутову в Оренбург, что в Омске ждут одного важного начальника, чтобы создать военно-полевой суд и всех руководителей расстрелять.

С каждым днем наше положение становится все тяжелее.

Приходят вести, что в Сибири белогвардейцы захватывают города.

Мы все вместе обсуждаем создавшееся положение.

Стоит только двинуть рукой или ногой — кандалы звенят, как путы на стреноженных конях. Если поднимемся все вместе, лязг кандалов заполняет тюрьму.

Как-то казахи в нашей камере разговорились о судьбах своих товарищей. Как они там?

Речь шла о Сабыре Шарипове из Кокчетава, о работниках из Омска — Татимове, Жанибекове, Мукееве, Шаймердене Альжанове, из Петропавловска — Есмагамбетове, Дуйсекееве, об их уездном комиссаре Исхаке Кобекове, о тех, кто организовал в Омске демократический совет молодых большевиков, и о многих, многих других.

Самым близким мне был ветфельдшер Шаймерден Альжанов, ярый противник алаш-орды.

Вспоминается такая история. В 1917 году в Омск прибыл из Оренбурга Букейханов. Полковники восторженно встретили его. Состоялся митинг. Тогда против Букейханова выступил только один человек — Шаймерден.

Молодежь алаш сочла его сумасшедшим. Шаймерден в знак протеста покинул собрание вместе с Таутаном Арыстанбековым…

Мы думали о судьбах не только акмолинских товарищей. Во время установления советской власти в Семипалатинске, когда взбешенные алаш-ордынцы не хотели признавать эту власть, к большевикам присоединился только учитель Ныгмет Нурмаков из Каркаралинска. После Октябрьского переворота в одном из своих писем он писал мне: «Как дела, Сакен? Мне стало понятно, что только большевики могут дать свободу беднякам, которые жестоко угнетались царской властью. Поэтому-то я и стал большевиком…»

И разговор пошел о том, как теперь чувствует себя Ныгмет в Каркаралинске.

В 1917—18 годах редко можно было услышать, чтобы казахи добровольно присоединялись к большевикам. В газетах об этом не сообщалось. Тем труднее было казахским большевикам вести политическую борьбу, открыто выступать против националистических устремлений алаш-орды.

Трудно было нам еще и потому, что все газеты, выходившие в Казахстане, исключая акмолинскую «Тиршилик», поддерживали алаш-орду.

Знакомясь с общественно-политической борьбой 1917—18 годов, нетрудно убедиться в том, что образованные люди группировались тогда вокруг газет и журналов. И если их взгляды расходились с политикой газеты или журнала, они старались высказать свою точку зрения в газетах и журналах других губерний.

В этой великой борьбе 1917—18 годов главным рупором алаш-орды стала газета «Сары-Арка». И только один Ныгмет из Каркаралинска Семипалатинской губернии писал нам в «Тиршилик».

Акмолинская газета резко выступала против алаш-орды. Поддерживала нас петропавловская газета «Уш жуз».