Сын розовой медведицы - Виталий Чернов

- Может быть, Николаю и впрямь следует спуститься в долину и поговорить с этим Абубакиром? - предложила Дина.

- Именно... Именно так! - настаивал Скочинский.

- А что это даст?

- Как что? Я скажу ему, пусть он убирается ко всем чертям! А до муллы доберемся потом. Это же контрреволюционный гад! Какие речи ведет! Подбивает на мятеж? Да за это ему тюрьмы мало!

- Погоди, Коля... Все верно. Но твой разговор с Абубакиром ничего не даст. Абубакир выражает волю своего тестя, волю оставшихся богачей. Если мы не уйдем, они оставят нас без ничего. Как же мы продолжим работу?

Дина опять подала совет:

- Тогда спустимся и заберем все, что можно унести...

- Допустим, - согласился Федор Борисович. - А что дальше? Сюда они, конечно, не сунутся. Ну а потом?.. Сентябрь мы проживем. А на чем возвращаться? До Кошпала около двухсот километров. Да и не это самое страшное. Может действительно вспыхнуть эпидемия холеры. Предрассудки... уж бог с ними, с этими предрассудками. Мы-то как-нибудь выкрутимся. Но ведь опять может погибнуть много народу. Помните, что рассказывал Голубцов, да и Обноскин тоже? Пока не возникло эпидемии, необходимо немедленно изолировать сам очаг. Вот что меня волнует. Надо сообщить в Кошпал, в Талды-Курган и... принимать самые решительные меры.

- А как же... как же наш Хуги? - чуть не со слезами на глазах спросила Дина. - Мы потратили столько сил... Неужели все впустую?

- Да вот это-то и обидно, - глухо ответил Федор Борисович. - Район поисков сузился теперь до минимума. Вот-вот мы должны были его увидеть... Прямо-таки не знаю, что делать... Хотя бы еще неделю... Как это все некстати...

Скочинский снова зло и возбужденно заблестел большими глазами.

- Мне надо идти. А вы с Диной оставайтесь. В конце концов, я могу поехать даже в Кошпал и все сделаю. Обращусь к властям, подниму на ноги медицину... Черт побери, нельзя же срывать научную работу!

Федор Борисович задумчиво потер руками колени, обтянутые прочной тканью походного комбинезона, решительно сказал:

- Ладно! Утро, говорят, вечера мудренее. Давайте свое решение вынесем завтра. А теперь пора ужинать и спать.

* * *

Весь вечер над Верблюжьими Горбами стояло облачко. Оно было неподвижно и темно. Горные ласточки чертили крылом чуть ли не по земле. Высоко в небе, чаще обычного, клекотали орлы. По всем признакам ожидалась гроза. Тоже некстати. Одно к другому... Настроение у всех было отвратительное. Кара-Мерген молча и обеспокоено поглядывал на темное облачко, нависшее над Верблюжьими Горбами. Наконец глухо и мрачно произнес:

- Ночью акман-тукман будет.

- Какой такой акман-тукман? - спросил Скочинский.

- Буран. Снег пойдет.

- Да откуда же снегу взяться, когда только конец августа да и теплынь вон какая?

- Ночью сам смотреть будешь. Я правду говорю, - вяло ответил Кара-Мерген, больше занятый тревогами о своем будущем, чем о настоящем.

За ужином он без всякого удовольствия съел кусок архарьего мяса, выпил кружку чая и потом долго сидел в задумчивости, ни с кем не вступая в разговор. Дина, желая его ободрить, сама подсела к нему, дружески заглянула в глаза:

- Ну, что ты, Кара-Мерген-ага, так запечалился? Вот увидишь, все хорошо будет.

- А-а, бикеш, - улыбнулся он грустно, теребя лоскуток жиденькой бородки. - Я совсем несчастный человек. Сорок аю убивал, не боялся, а сейчас боюсь, шибко боюсь. Как теперь жить буду? Раньше куда ни пойду, везде хорошим конаком был. Кумыс каждый казах давал, - стал загибать он пальцы, - мясо тоже давал, нан тоже давал. Сурпа, плов, тушпара, казы, кеваб, баурсак, катык14 - все пожалуйста. Теперь кто даст? В свою юрту никто не пустит. Скажет, жаман человек. Свою душу шайтану продал.

- Да не продавали вы черту душу, - утешала Дина. - Вы помогаете научной экспедиции. Вы большое дело делаете. Федор Борисович во всем вам поможет...

- Е-е, спасибо, бикеш, спасибо, - соглашался Кара-Мерген, но по-прежнему оставался подавленным.

Как-то не совсем обычно, не так, как всегда, закатывалось солнце. Обернутое в легкий туманный флер, оно казалось приплюснутым и походило на яйцо, только было малиново-красным и садилось на белый пик Порфирового утеса стремительнее обычного. Над лагерем пролетела большая стая горных галок. Их крик был тревожен, а полет тороплив. Они уходили вниз, в сторону долины Черной Смерти. Потом немного погодя тихо зашумел лес.

У-у-у-у... - приглушенно понеслось где-то поверху. Понеслось было и замолкло. Потом снова: у-у-у-у... - но уже громче, напористей и тревожней. Ветер гудел, рвался высоко над головой, не тревожа даже листочка на дереве, и это было очень странно и казалось необъяснимым. Над лагерем словно образовался какой-то прочный воздушный колокол, не пропускающий сквозь себя даже маленького дуновения ветра. Можно было подумать, что весь ураган, который разыгрывается в горах, вот так и пронесется поверху и потом снова все станет спокойно и тихо. Однако вместо этой надежды у людей стало появляться угнетающее чувство тревоги. Первой его высказала Дина. Она подошла к Федору Борисовичу и, глядя на него, со страхом сказала:

- Мне страшно. Я чувствую, что с нами что-то должно случиться.

Он посмотрел на нее с каким-то ранее не присущим ему замешательством:

- Да что вы... успокойтесь.

Но сам испытывал именно то же чувство. Ему тоже казалось, что должно произойти что-то из ряда вон выходящее, что неминуемо придет беда. "Это уже весьма странно, - подумал он, как ученый ища всему объяснение. Кара-Мерген подавлен, но его состояние понятно. А что же испытывает Николай? Неужели то же самое?"

Скочинский с невозмутимым видом собрал спальные мешки в шалаше, чтобы перенести их в пещеру. Коль уж, как говорит Кара-Мерген, будет акман-тукман, то шалаш от него не спрячет.

- Коля, - подошел к нему Федор Борисович, - что ты сейчас испытываешь?

- Я? - беспечно отозвался Скочинский. - Ничего. Кроме одного желания: по-медвежьи залечь на ночь в берлогу.

- Я говорю серьезно.

Скочинский вылез из шалаша, держа под мышками скатки спальных мешков.

- Ты насчет этого? - и покрутил головой, показывая вверх, где рвался и гудел ветер.

- Да. Насчет этого.

- Руководствуйтесь природой, говорит Сенека...

- Ты неисправим. Да можешь ты в конце концов не балагурить! рассердился Федор Борисович.

Скочинский заулыбался.

- Ну хорошо. Я испытываю чувство страха. Тебя это устраивает?

- Вот это я и хотел услышать. Ты понимаешь? Мы, оказывается, все испытываем одно и то же чувство. Только что Дина сказала, что она чувствует приближение какой-то беды. Я чувствую то же самое. Мы же ученые, мы должны разобраться... У тебя это чувство есть или нет?

- Есть. Поэтому я и лезу в берлогу и вас хочу с собой затащить...