Премьер. Проект 2017 – миф или реальность? - Николай Рыжков

Такая форма управления тоже имела свои плюсы и минусы. Положительным было то, что оно осуществлялось непосредственно на месте, с учетом реальных условий, конкретной обстановки.

И в этом отношении совнархозы имели большие плюсы. Недостатком же была потеря рычагов воздействия на развитие ведущих отраслей народного хозяйства, особенно в научно-техническом отношении. Созданные различные комитеты по основным сферам экономики не имели возможности выполнить эту задачу, так как эти органы, кроме рекомендаций, ничего дать не могли. Поэтому сразу же после снятия Хрущева со своих постов произошла новая перестройка управления народным хозяйством.

Наступило время резкого усиления отраслевого управления строго по вертикали. Взаимоотношения руководства территориями и Центра держались на партийной дисциплине и осуществлялись в основном в рамках исполнения различных партийно-государственных постановлений и решений.

Говоря объективно, и та и другая системы управления не обеспечивали развитие регионов на экономической основе. Даже совнархозы, работавшие, казалось бы, непосредственно на местах, не решили этой проблемы. И в том и в другом случае финансы и материальные ресурсы поступали в Москву, а уж затем по различным каналам возвращались обратно. Никакой заинтересованности местных властей в работе предприятий не было, так как регионы не имели отчислений от их деятельности на общерегиональные нужды.

Работая на Уралмаше, я захватил времена и совнархозов, и отраслевого управления. В обоих вариантах завод все запланированные суммы переводил в Москву. И только тогда, когда завод получал от Центра новые ресурсы для своего развития под какие-то государственные задачи, местные власти в связи с этим тоже стремились в максимальной степени решить те или иные региональные вопросы. Это было естественно: раз нет экономического механизма, должен действовать механизм чисто административный. Учитывая все это, мы не могли при разработке экономических реформ обойти вопрос сочетания отраслевого и территориального управления, их сбалансированности.

В общем, летом 1987 года основные контуры экономической реформы были очерчены. Безусловно, упор делался на основное экономическое звено — предприятие, его взаимоотношения с государственными органами. Серьезным шагом по пути реформ, как я уже сказал, стала разработка Закона о государственном предприятии. Как вы помните, еще в 1983 году мы потихоньку вступили на путь высвобождения жизнедеятельности первичного звена экономической цепи — предприятия из-под командно-распределительного пресса. Но все это имело характер некой правовой нелегальности.

Нужен был общесоюзный закон, максимально четко определявший права и обязанности предприятия, его место и роль в системе экономики страны, который стал бы основой его хозяйственной самостоятельности и на котором впоследствии можно было бы строить новые рыночные отношения.

Не исключаю, что мне могут не поверить, но уже тогда, в 87-м, мы всерьез думали о повороте экономики на рынок. Однако ни в то время, ни позже мы не считали, что этот поворот на 180 градусов возможно осуществить сразу, вдруг, за пятьсот, например, дней. Причиной неверия в подобные чудеса было хорошее знание отечественной жизни и экономики страны.

Удачным получился Закон или не очень — сегодня он стал уже просто фактом экономической истории страны, поскольку работать перестал, тем более что и самого его предмета — государственных предприятий — почти уже не существует. Но ведь мы же не оцениваем реформы, скажем, Витте или Столыпина с позиций нынешнего дня. Мы говорим: для своего времени они были прогрессивными. Убежден, что для своего времени Закон о государственном предприятии был прогрессивным. Он на правовой основе обобщил и защитил все то здравое и передовое, что мы наработали в ходе экономического эксперимента. Закон исходил из идеи оптимального сочетания плановой экономики с экономической самостоятельностью товаропроизводителя. А разве любезный нынешним правителям России капиталистический путь исключает плановость вообще? И сейчас стоят на книжной полке в моем кабинете два томика, подаренные министром экономики, будущим премьер-министром Франции, ныне трагически погибшим, Пьером Береговуа, — сводный пятилетний план экономического развития республики…

Да, бессмысленно и вредно планировать сверху вниз производство всего, до последней гайки. Но не иметь плана вовсе, резко перейти только на горизонтальные, к тому же неотработанные на практике, связи в хозяйстве — значит развалить его, привести к хаосу. Более того, если есть государство, то у него не может не быть проблем, которые и планировать, и решать необходимо на общегосударственном же уровне.

Те два французских томика эту мысль постоянно мне подтверждают. К сожалению, подтверждает ее и нынешнее положение в стране. Управление ее социально-экономическим развитием потеряно. Как здесь не вспомнить мудрые слова: государство — корабль, правительство — парус и руль, народ — ветер, время — море. Но если парус дырявый, а руль заклинило экономической глупостью и политической недальновидностью?..

Пожалуй, именно по вопросу роли государства в современной экономике возникали наиболее частые и наиболее яростные споры во время подготовки проекта Закона и обсуждения его — как в Совмине, в рабочих группах, так и на заседаниях Политбюро.

Ультрарадикалы требовали вообще отказаться от идеи плана, утверждали, что производители сами быстро во всем разберутся и наладят взаимовыгодные отношения друг с другом. А общегосударственные задачи будут решаться, дескать, сами собой. На Политбюро эту точку зрения отстаивали Яковлев, Медведев, Шеварднадзе, которых поддерживал Горбачев. И нужно сказать, их влияние на Генсека ощутимо возрастало.

Моя позиция, с которой я никогда не сходил, состояла в том, что, как бы ни были привлекательны новации в экономике, их надо проводить в жизнь, тщательно обдумав и всесторонне взвесив. Ведь дело-то имеем с огромной, разбросанной от Карпат до Сахалина страной. Меня поддерживала часть членов Политбюро: Слюньков, Зайков, Воротников, Никонов и другие.

Я опирался также на большой практический опыт директоров предприятий и объединений, постоянно участвовавших в работе наших групп по подготовке проекта Закона. Их мнение было далеко не однозначно. С одной стороны, они требовали полной свободы во всем, что касается их собственного производства, реализации товара, распределения прибыли, а с другой — настаивали на сохранении системы централизованного обеспечения ресурсами, капиталовложениями.

И я хорошо представлял себе, как же им всем тяжко будет напрямую договариваться друг с другом. Пожалуй, только теперь, через много лет, прямые связи между предприятиями с большими трудностями налаживаются. Но при этом из знаменитой политико-экономической формулы «товар — деньги — товар» пока безнадежно выпала середина: в прямых связях царит вульгарный бартер. Но о каком же оздоровлении экономики, ее нормальном функционировании в конце XX века может идти речь, если разрушен, бездействует или, еще хуже, приобретает разрушительные свойства ее финансовый механизм? Никакой буйной фантазии ни у меня, ни у моих соратников не хватило на то, чтобы предвидеть такой разгром экономики, при котором зарплату на предприятиях станут выдавать натурой — чайниками, стаканами, гвоздями, перчатками, телевизорами «на троих» и прочим, и прочим.

После одного из жарких, яростных, бесконечно длинных, до ругани доходивших заседаний ПБ я попросил Горбачева встретиться один на один. Спустя несколько дней такая встреча состоялась. Она тоже была чрезмерно напряженной — словно продолжение общего заседания.

— Михаил Сергеевич, — говорил я, — почему вы не верите людям, которые прошли долгую и трудную школу народного хозяйства? Снизу доверху прошли. Вы что же, считаете, что мы, практики, действительно консерваторы, а те, кто знают жизнь лишь по учебникам и являются радикалами от экономики, способны открыть перед ней новые горизонты?

Горбачев уходил от прямого ответа.

Пожалуй, именно в эти дни наши с Генеральным острые разногласия по проблемам экономики проявились особенно явно и зримо. Шел же, напомню, еще только 1987 год.

Трещины в наших отношениях появились, а законы развития трещин хорошо известны. И тот разговор наедине разногласий не снял, лишь привел к компромиссным решениям. Одно из них — появление идеи государственного заказа. То есть все планирование отдавалось на откуп предприятию, а госзаказ гарантировал централизованные капитальные вложения, поставку некоторой продукции, ввод в действие производственных мощностей и так далее.

Когда Закон был опубликован, криков раздавалось немало: мол, централизованный план заменили жестким госзаказом. А журналисты в свойственной им манере немедленно стали дружно скандировать: «Госзаказ — госприказ!» Может быть, и вправду мы поступили чересчур жестко, но почему же тогда, начиная с 1988 года, чуть ли не все предприятия в голос требовали увеличить госзаказ, хотя их права и свободы последовательно расширялись? Да все по той же причине: невероятно трудно оказалось переходить с жесткой распределительной системы, введенной в стране еще в 30-е годы, на прямые нерегулируемые связи. Такого опыта это поколение руководителей просто не имело.