Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

— Дело государственной важности? Что вы имеете в виду? — Перестав улыбаться, Каталина уселась в кресло и жестом пригласила мужчин последовать ее примеру.

— Беда в том, мадемуазель, что хозяин этого дома, граф Обольянинов, оказался замешанным в одном весьма неприятном эпизоде многолетней давности. — Статский советник сделал паузу, чтобы посмотреть на реакцию молодых людей. Те сохраняли внешнее спокойствие, хотя декольтированная грудь госпожи Казарини начала вздыматься заметно чаще.

— Вы не могли бы рассказать подробнее об этом «эпизоде»? — нарушил тягостное молчание Глеб.

— Мне нет смысла от вас что-то скрывать, — вздохнул Савельев. — Два месяца назад в лесу, неподалеку от Павловска, примерно в двухстах саженях от столбовой дороги были найдены останки некоего барона Гольца. При нем были обнаружены важные государственные бумаги и дневник, который он вел на немецком языке. Из дневника нам удалось узнать, что этот самый барон в тринадцатом году жил в гостинице «Умбракул», которая находится как раз напротив вашего дома, — статский советник указал пальцем на окно. — Правда, нынче она носит другое название. Нам неизвестно, кем на самом деле являлся господин Гольц и по какой причине он следил за графом Обольяниновым, а также за его гостем князем Белозерским…

Глеб с Каталиной многозначительно переглянулись, что не укрылось от внимания опытного сыщика.

— Из последних дневниковых записей становится ясно, что граф с князем собирались на какой-то маскарад и заказали в магазине у Тоньяцио роскошные костюмы римских божеств. Обольянинов изображал Марса, а Белозерский Прозерпину. Запись обрывается фразой: «Еду за ними в маскарад…»

— И что же? — недоумевал Глеб.

— А то, сударь, что барон Гольц, последовавший за этими господами на маскарад, умер насильственной смертью. И убийца — кто-то из этих двоих. Я не исключаю возможности, что они оба.

— Зачем вы рассказали нам эту кошмарную историю? — поежилась Каталина. Ее огромные глаза сузились и превратились в две щели, сумрачно блиставшие черными колючими искрами.

Савельев испытующе взглянул на красавицу:

— Затем, сударыня, чтобы вы понимали, от какого опасного человека принимаете одолжения.

— Я не принимаю никаких одолжений ни от кого! — заносчиво отрезала певица. — Граф — мой поклонник и предложил мне на время гастролей остановиться в его доме. Это такой пустяк, о котором и говорить не стоит.

— Я ни в чем вас не подозреваю, мадемуазель, — одарил ее простодушной улыбкой Савельев. — Прошу только об одном одолжении. Если вам придется встретить графа еще раз, предупредите его: в случае возвращения в Россию ему предстоит держать ответ перед законом.

Последние слова статский советник произнес с суровой интонацией, после чего поднялся и поклонился.

— Вот моя визитка, — положил он на стол карточку, — на случай, если вы вдруг захотите мне что-нибудь сообщить.

Непрошеного гостя провожало гнетущее молчание.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Глеб, когда они остались наедине. Подойдя к окну и раздвинув двумя пальцами занавески, юноша наблюдал, как сыщик садится в казенную карету.

— Я думаю, что не было совершенно никакой срочной надобности портить мне настроение именно сегодня, накануне спектакля, — раздраженно ответила певица.

— И в самом деле, довольно странный визит, — пожал плечами доктор. — Ведь он ни о чем тебя не расспрашивал, а только сам все время говорил…

Внезапно он осекся, а Каталина закрыла лицо задрожавшими руками.

— Мы сейчас подумали об одном и том же, верно? — Кровь отхлынула от ее щек, голос заметно ослаб. — Они обо всем догадываются, Глеб. Нас с головой выдает прошлое моего отца.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой оказались в ловушке, еще ничего не совершив? Ведь мы шагу не сделали к намеченной графом цели…

— Этот чиновник явился как раз за тем, чтобы связать нас по рукам и ногам… — Девушка бессильно уронила руки на колени. Выражение ее остановившихся глаз испугало Глеба. — Мне плохо, братец, — прошептала она, — так плохо, будто я сейчас умру…

Глеб выхватил из жилетного кармана флакончик с нюхательной солью, который всегда держал при себе, и поднес его к запрокинутому лицу Каталины…

Через несколько часов молодые люди уже сидели в карете, в которой примадонна Казарини отправлялась на генеральную репетицию «Ифигении». Пора белых ночей миновала, и на вечерний город мягко опускались сумерки. Закат, словно написанный акварельными красками на бледном летнем небе, бросал розовый отсвет на стенки кареты, обитые изнутри серым атласом, и на лицо Каталины, казавшееся оттого румянее, чем оно было в действительности.

— Твой волшебный эликсир сотворил чудо, хотя на вкус оказался не очень приятным, — заговорила девушка, очнувшись от задумчивости. — Откуда ты узнал его рецепт? Мне кажется иногда, что ты знаешь все на свете!

— Рецепт, сестрица, как и «все на свете», я знаю из книг, — улыбнулся ее наивному замечанию Глеб. — Основной секрет состава заключается в некоей целебной травке, произрастающей в Персии. Эту травку мне долгое время не удавалось раздобыть ни за какие деньги. Но учась в Париже и случайно болтаясь вокруг Центрального рынка, я вдруг обнаружил в одном из переулков лавчонку с арабскими товарами. Владел ею диковинный одноглазый старец в белой чалме, вылитый джинн или ифрит! Я снискал его расположение знанием Корана и прочих священных для мусульман трактатов, и он был готов перевернуть для меня вверх дном весь свой товар, если бы я этого потребовал. У него я и обнаружил эту травку. Мне она не стоила ни гроша, старик навязал ее в подарок, и я основательно запасся.

Глеб замолчал, почувствовав вдруг, что девушка его не слушает, а думает о своем. Каталина в этот вечер была необычайно рассеянна.

— Знаешь, я ведь хорошо помню, как мой отец с твоим родителем собирались на маскарад к императрице Марии Федоровне, — без всякой связи с услышанным только что рассказом произнесла она. — Я капризничала, закатила им сцену, потому что тоже хотела попасть на бал. Но стоило мне увидеть их костюмы, эти страшные, такие зловещие маски римских божеств, мне сразу расхотелось веселиться, и я убежала в комнату Бориса. Он в это время сочинял стихи и растерялся, когда я ворвалась, даже заикаться начал. А знаешь почему?

— Потому что стихи он писал в большой тайне и для другой девочки, — снисходительно заметил Глеб. — Они предназначались Лизе Ростопчиной. Брат был в нее влюблен.

— Мне он тоже посвятил несколько стихов, — уязвленным тоном сообщила Каталина. — Я решила поэтому, что и на этот раз стихи пишутся для меня, и умоляла его прочесть их. Борис долго сопротивлялся, но наконец сдался, предупредив: «Только они не готовы!» Он начал декламировать, и стоило мне услышать строчку про «белокурые локоны», я сразу поняла, что героиня этих стансов — другая девочка. Я разрыдалась и убежала в свою комнату. Проплакала всю ночь, так что потом проспала весь день. Не слышала, как вернулись из Павловска наши отцы. А когда я проснулась, мне сказали, что Белозерские уехали в Москву. Больше я никогда не видела Бориса, — с грустью добавила она.