Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

— Это кошмар… — дрожащими губами вымолвила певица. — Что же теперь делать?

— Вели-ка Марселине принести сюда крепкого кофе, — спокойно сказал доктор, рассматривая свой трофей — нож дворецкого, — а я схожу за саквояжем. Думаю, без лекарства на сей раз не обойтись…

Спустя некоторое время они вдвоем сидели в столовой и мирно пили кофе. Венсенн отдыхал на кушетке в гостиной, откуда раздавался его громкий заливистый храп. Обморок плавно перешел в глубокий сон, и будить дворецкого доктор пока не собирался.

— Сколько он так может проспать? — косилась на дверь гостиной Каталина.

— Сколько мне будет угодно, — пожал плечами Глеб. — Волью ему в рот еще несколько капель лекарства, и он не встанет еще сутки. Это нам только на руку. Я кое-что обнаружил в его вещах…

— Ты рылся в его вещах?! — широко раскрыла глаза девушка.

— А что здесь такого? Ведь мы как-никак шпионы! — усмехнулся доктор. — Он-то в моих постоянно роется. Да и в твоих тоже.

— И что же ты нашел?

— Представь себе, список тайных агентов с адресами в Петербурге. Эта бумажка должна заинтересовать нашего общего друга, господина Савельева, который к тому же питает к Венсенну симпатию, родственную моей.

— Ты хочешь передать этот список Савельеву? — еще больше встревожилась Каталина.

— Не только хочу, но и непременно сделаю это. Господин статский советник навсегда избавит нас от каторжника, который, не ровен час, кого-нибудь зарежет. А также Савельев снимет с нас подозрения в отношении шпионажа. Нужно действовать немедленно, пока это человекоподобное животное крепко спит. — Глеб отставил чашку с недопитым кофе, поднялся и пошел к двери.

— Постой! — окликнула его Каталина. Она подошла к молодому человеку вплотную и заглянула ему в глаза. — Ты решаешься развязать войну с моим отцом… Он страшный человек. Ты все хорошо взвесил?

— Я не вижу иного выхода, сестрица, — доверительно произнес он. — Никогда не прощу твоему отцу, что он впутал тебя в эту грязную историю. Главное, зачем? Если бы у него хватило соображения снабдить меня какими-нибудь тайными бумагами, я бы в два счета сделался в Третьем отделении своим человеком и был бы ему неоценимым партнером…

— Глеб, я всегда мечтала о таком брате, как ты, — призналась девушка, по-прежнему пристально и серьезно глядя ему в глаза.

— Я никудышный брат, — ответил он, скрывая смущение. — Не веришь? Спроси Бориса при случае. Но все равно спасибо.

Юноша взял ее руку и прикоснулся к ней губами.

Каталина нежно погладила его белокурые волосы и восхищенно спросила:

— А где ты научился так здорово драться?

— В Сорбонне у нас был один студент-полукровка, англичанин из колоний. Он вырос в Индии и одинаково хорошо владел боксом и индийской борьбой. Я брал у него уроки того и другого…

Дождавшись сумерек, Глеб отправился в особняк статского советника Савельева на Мойке. Он скрыл от Каталины еще одну находку, обнаруженную в комнате Венсенна: неотправленное письмо ее отцу, в котором сообщалось о визите Савельева и о его недвусмысленном предупреждении в отношении дела барона Гольца. Глеб разорвал шпионское послание на мелкие клочки и злорадно бросил их в реку: «Пусть графа отправят в Сибирь! Он это вполне заслужил…»

На рассвете восьмого августа большая дорожная карета, запряженная четырьмя рысаками, въехала в столицу. Виконтесса де Гранси приказала кучеру нигде больше не останавливаться на ночь (ей хватило одной ночевки на постоялом дворе в России, чтобы принять такое решение). Путешественники спали сидя, укрывшись пледами, с трудом вытягивая затекшие ноги. Кучер, всю ночь нахлестывавший лошадей, под утро тоже начал задремывать на козлах. Уставшие, голодные рысаки миновали заставу, окраинные улицы и теперь не торопясь, никем не понукаемые влекли карету по Невскому проспекту, в этот ранний час еще почти пустому. Спящий кучер уронил поводья, его голова безвольно моталась из стороны в сторону, как у мертвеца. И эта большая дорожная карета, траурно-черная, с зашторенными окнами, казалась призраком среди других экипажей, порождением ночного тумана, исторгнутого болотистой столичной землей. В конце концов лошади сами остановились возле открытых дверей кофейни. Их привлек сладкий запах свежевыпеченного хлеба, и они пошевеливали раздутыми ноздрями, жадно впивая его.

Виконтессе в этот миг впервые за много лет приснился Евгений Шувалов. Он, еще совсем юный, плыл на лодке по Яузе, с молоденькой девушкой в розовом платье. Незнакомка прикрылась от солнца летним ажурным зонтиком, и лицо ее невозможно было разглядеть. Елена смотрела на них с берега, ожидая, когда причалит лодка. Евгений, обращаясь к своей спутнице, твердил одну и ту же фразу, возбужденно и порывисто, сперва громко, потом все тише и тише: «Это не мой ребенок! Я отказываюсь от него!» Жестокие слова эхом отражались от пустынных берегов Яузы, множились и звучали на разные лады. Елену лихорадило, несмотря на палящий летний зной, ее будто с ног до головы окатывали ледяной водой. И она видела, что лодка плывет уже не к ней, а к противоположному берегу…

…По телу спящей женщины прошла сильная судорога. Поморщившись от боли, виконтесса открыла глаза и, взглянув в окно, сразу поняла, что карета находится на Невском. Она узнала место, хотя не была в этом городе много лет. Все попутчики спали, граф Сергей и повар Жескар поочередно всхрапывали, будто о чем-то переговаривались. Место Майтрейи пустовало, дверца кареты была приотворена.

Индийская принцесса стояла на тротуаре и завороженно наблюдала, как над незнакомым городом поднимается солнце. Ее заспанное милое лицо доверчиво обращалось то к высоким роскошным особнякам, то к зеркальным витринам закрытых еще магазинов, то к прохожим, которых с каждой минутой становилось больше. На юную индианку тоже оборачивались, она со своей экзотической красотой была похожа на великолепную орхидею, случайно уроненную на сырой петербургский тротуар.

— Милая моя, — ласково обратилась к ней виконтесса, выходя из кареты и накидывая на плечи Майтрейи кашемировую шаль, — ты вышла в легком платье, этого делать нельзя. В этом городе коварный климат. Знаешь здешнюю поговорку: «Утренний ветерок с Невы не задует и свечи, но может задуть человеческую жизнь!»

И будто в подтверждение ее слов с Невы потянуло пронзительным дуновением.

— Элен, меня почему-то пугает этот город, — тревожно произнесла принцесса.

— Не только тебя, — с усмешкой ответила де Гранси и серьезно добавила: — Только не надо показывать ему своего страха…

Снятый для виконтессы особняк на Фонтанке был обставлен с роскошью «а-ля Бонапарт». Торжественно-пышный ампир, уже поднадоевший в Европе и постепенно вытесняемый более скромным и практичным бидермейером, здесь торжествовал повсеместно. Мебель в римском стиле и обои из красной юфти с позолотой, украшавшие гостиную, сразу вызвали у Елены приступ раздражения.