Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

— Господа, господа! — неожиданно протиснулся между ними седоусый майор. Широко расставив руки, он отодвинул противников друг от друга. — Никак «Вдова Клико» ударила вам обоим в голову? Эта мерзавка дурманит почище пунша!

Но те продолжали сверлить друг друга взглядами так, словно шпаги уже были скрещены.

— Ну? — бесстрастно спросил Евгений подполковника. — Что же ты молчишь?

— Иди к черту… — Рыкалов сделал неловкий жест и отвернулся.

— Благодарю вас за гостеприимство, — вполне искренне сказал граф отставному майору. — Но, увы, должен откланяться… Прощайте, господа! — обратился он к остальным офицерам. — Был рад провести вечер в вашей компании.

Однако офицеры молчали, шокированные малодушным отступлением своего командира. Вызов на дуэль, который был так очевиден, странным образом не состоялся… «Подполковник Рыкалов струсил!» — наверняка пронеслось в каждой буйной и не очень трезвой голове. Шувалов покинул собрание в гробовой тишине.

А ровно через три года, в январе тысяча восемьсот двадцать шестого, он был арестован в своем московском доме у Яузских ворот, в присутствии матери Прасковьи Игнатьевны. Пожилая графиня, выбежав вслед за сыном на крыльцо, успела выкрикнуть поверх голов конвойных только один вопрос. Евгений уже поставил ногу на ступеньку тюремной кареты, когда услышал ее отчаянный голос:

— Неужели ты был заодно с этими негодяями?

— Никогда! — выкрикнул он из глубины кареты, и тяжелая дверь с железной решеткой захлопнулась.

Свой арест Евгений считал нелепым недоразумением. Он, конечно, слышал о тайных обществах еще до декабрьских событий, но не воспринимал их всерьез, как не воспринял бы всерьез сборища спиритов или скопцов. В правление Благословенного пышным цветом расцвели сектантство, оккультизм, масонство и прочие ереси, но также пустило ростки и свободомыслие, не присущее прежде русскому дворянству. Все тайное было противно натуре Шувалова, однако некоторые свои мнения о мздоимстве чиновников всех мастей, об освобождении крестьян, о конституции он часто высказывал вслух, не думая о последствиях. И мысли его вполне совпадали с чаяниями тех, кто вышел 14 декабря на Сенатскую площадь. Он был против цареубийства, но и среди мятежников случались противники кровопролития. Поэтому хоть он и сказал матери «Никогда!», тем не менее чувствовал свою сопричастность к последним событиям.

Дорога до Петербурга показалась ему на этот раз нескончаемо длинной. Чего он только не передумал за эти тягостные дни! Перебрал в голове всех приятелей, с которыми встречался нарочно или случайно, все разговоры, которые велись вокруг тайных обществ, и не нашел в своем прошлом ничего, за что его можно было вот так запросто затолкать в тюремную карету, унизить и опозорить. При этом в его памяти ни разу не всплыла неудачная вечеринка, устроенная подполковником Рыкаловым. Этот неприятный эпизод был словно вытравлен оттуда сильнодействующей кислотой.

Только на третий день по прибытии в Петербург его вызвали на допрос. Казематы Петропавловской крепости и Алексеевский равелин были переполнены бунтовщиками, поэтому Шувалова поместили в один из подвалов Зимнего дворца, в сырую камеру без окон.

Следственная комиссия заседала в одной из зал дворца. Она редко собиралась в полном составе, потому что великий князь Михаил Павлович частенько пренебрегал своими обязанностями, а военный министр Татищев сильно хворал той зимой. Также по разным причинам в тот день отсутствовали еще три члена Комитета по четырнадцатому декабря: начальник штаба генерал Дибич, петербургский градоначальник князь Голенищев-Кутузов и бывший обер-прокурор Синода князь Александр Голицын. Шувалова допрашивали генерал-адъютанты Бенкендорф, Чернышев, Левашов, Потапов и флигель-адъютант полковник Адлерберг. Евгений был знаком только с Бенкендорфом, но именно тот во время допроса не проронил ни слова. Граф не мог знать, что накануне Александр Христофорович не на шутку сцепился с Чернышевым во время допроса князя Сергея Волконского, с которым Бенкендорф когда-то первым вошел в погорелую Москву, только что оставленную французами. Волконский все эти годы был близким другом Бенкендорфа, и, хорошо зная это, Чернышев во время его допроса особенно усердствовал и все время пытался оскорбить князя. Провокация была рассчитана на то, что Бенкендорф в конце концов не выдержит и начнет защищать бунтовщика. Шла откровенная борьба за власть, борьба за влияние на нового государя. Будучи в фаворе при Благословенном, Чернышев не желал терять своих позиций, оттого и лез из кожи вон. Александр Христофорович, сидевший рядом, дважды клал ему на руку свою ладонь, чтобы как-то утихомирить старого приятеля по Парижу, и оба раза тихо произносил: «Это не корректный вопрос». На третий раз Чернышев не выдержал и, отбросив его руку, гневно прошипел Бенкендорфу в лицо: «Вы мешаете следствию!» Оставшись наедине, они дали себе волю. «Ты мстишь Сержу, потому что он когда-то высмеивал твои парижские подвиги! Подло и низко сводить личные счеты в такой момент!» — негодовал Бенкендорф. Надо сказать, что армейские офицеры презирали Чернышева за шпионство и часто издевались над ним. «Не сходи с ума, Алекс, — усмехался в нафабренные усы Чернышев. — После четырнадцатого для меня больше нет личных счетов и нет друзей. Все эти мерзавцы должны быть четвертованы!»

Ночью Бенкендорф был вызван к императору. Николай нервно расхаживал по кабинету. На лице у него застыла маска гнева. Даже не взглянув на своего друга Алекса, он проговорил:

— Чернышев мне доложил о вашем споре.

Александр Христофорович ни на миг не сомневался, что бывший шпион все слово в слово передаст государю.

— Он преследовал свои цели на допросе, Никс, — попытался оправдаться Бенкендорф. — Невыносимо было на это смотреть…

— Так не смотри! — Император вдруг приблизился вплотную к Бенкендорфу, гипнотизируя его своим холодным немигающим взглядом. — Ты не смотри, Алекс, — повторил он почти шепотом, — ты руби сплеча, как рубил французов, не различая лиц, титулов и званий…

— Как раз с Волконским мы и рубили французов бок о бок, — опустил голову Бенкендорф. — От этого трудно отречься…

— Трудно, но необходимо. — Николай положил ему руку на плечо. — Я понимаю, тяжело предать старую дружбу, но ведь и я тебе друг, Алекс. Значит, надо выбирать, с кем ты.

— Я всегда с вами, ваше величество, — без промедления ответил Бенкендорф, отчеканивая каждое слово. Он высоко поднял подбородок, сверля императора преданным взглядом.

— Ну вот и отлично, — улыбнулся Николай и похлопал старого друга по плечу.