Невидимая смерть - Евгений Федоровский

«Шоршнев!» – ужаснулся Павел.

Вскоре к двум первым следователям подключился третий – еще более лютый и гораздый на выдумки. Меняя друг друга, а то и объединяясь, они увечили Павла. Сначала добивались признания в шпионаже, потом в пособничестве врагу. Но Павел держался, держался на одной злости к палачам, хотя от боли терял сознание и смерть казалась желанным избавлением.

3

Под вопли истязаемых Павла снова и снова вызывали на допросы. В последний раз неистовствовал капитан, которого Павел мысленно прозвал «лошадью», и Лавля. Он был уже на грани помешательства, когда до него долетели слова: «В камере найдете бумагу и карандаш. Опишите все – и конец…».

Ранним утром Павла затряс озноб. Он опять лежал на осклизлом полу камеры. Тело пронизывала тупая, уже привычная боль. Он подтянул одно колено, другое… Напряг ноги. Поднялся, держась за стену рукой. Теперь его не трогали ни издевательства, ни побои, которые лишь умножали упорство. Сквозь пелену, застлавшую глаза, посмотрел на столик, где лежали карандаш и бумага. Он рухнул на табурет и старательно, как первоклассник, вывел: «Катитесь вы…» Ему отвратительны были ругательства, но сейчас он загнул такое, чему бы удивились самые отпетые матершинники.

Тюремщик взял бумагу и вышел. В полдень санитары в белых халатах положили его на носилки и привезли в госпиталь.

Суровый приказ в течение двух-трех дней восстановить здоровье пациента поверг врачей в смятение. Следы побоев выступали так явно, что требовался по крайней мере месяц, чтобы уничтожить их усиленным массажем, примочками, ваннами, переливанием крови, втиранием быстродействующих мазей, высококалорийной пищей. Главный врач, красный от смущения и негодования, осмотрев истерзанное тело, обронил рискованную фразу:

– Они думают, будто мы воскрешаем мертвецов!..

Он распорядился поместить Павла в отдельную, «генеральскую» палату, сам рассчитал допустимое количество процедур и препаратов, провел первое лечение и наложил повязки. Закончив дела, он хотел сказать по-привычке: «Вылечит время», однако осекся: времени-то как раз ему и давали. Он мог догадываться, чего добивались от человека палачи из дьявольского заведения, но не знал, зачем им требовался выздоровевший и окрепший? Оттуда, где сочинялся приказ, живым обычно не выпускали. Тогда почему не приставили охрану? Значит, к пациенту могли допускаться вольные люди. А разве есть лекарство, которое лечит быстрей и надежней, чем мать, надежный друг или любимая?…

Нина в палате появилась первой. Об аресте и страшном обвинении она не знала, Павлу тоже запретили распространяться обо всем, что с ним произошло, но сердце-то не обманешь, жена, конечно, догадалась, в чем было дело. Увидев Павла, забинтованного, обклеенного пластырями, она сжалась в комок, силясь сдержать рыданья.

– Да что же это такое, Господи?! – прошептала она.

Павел выпростал руку из-под простыни, погладил по мокрой щеке:

– От кого ты узнала обо мне?

– Сказал Георгий Иосифович.

– Ну, тогда порядок, – с глубоким выдохом произнес Павел. Он так и не понял, кому был обязан свободе, но ясно, что постарались хорошие люди. Веру в хороших людей надо вернуть Нине, которая на кривду отзывалась с особым неистовством.

– Теперь порядок, – повторил он, забирая в свои пальцы ее легкую нежную руку. – Только не держи зла на своих, иногда они тоже слепнут.

– Как ты можешь говорить после всего, что случилось?!

– Подлечусь и буду работать. Только еще сильней.

Спохватившись, Нина стала доставать из сумки продукты: сгущенное молоко, баночные американские сосиски, сахар. Павел рассмеялся:

– Спрячь! Не могу на еду смотреть. Меня кормят сплошным шоколадом. Приказали поднять за несколько дней.

– А потом куда?

– Полагаю, ждет генерал Воробьев.

– Если бы так…

В тот же день к вечеру Павла навестил профессор Ростовский. В генеральских погонах Павел увидел его впервые и изумился сходству с Брусиловым, фотография которого висела над письменном столом профессора. Георгий Иосифович чувствовал себя смущенно. Как оказалось, дело затевалось нешуточное. Его вызывали к следователю, требовали дать отрицательную характеристику, грозили привлечь «за ротозейство». Профессор возмутился, связался с Воробьевым. Тут надо отдать должное Михаилу Петровичу. Обычно осторожный в сношениях с капризным начальством, генерал, нарушив субординацию, обратился прямо к Сталину.

– Почему столько разговоров вокруг какого-то тральщика?! – вспылил Верховный.

– Это действительно прекрасная техника в борьбе с минами противника, – тоже горячась, проговорил Воробьев.

Минуту-другую Сталин молчал, раздумывая, как поступить.

– Ну, хорошо, – наконец произнес он. – Покажите ваш хваленый трал.

Через несколько дней танк с тралом привезли во двор Кремля. Сталин вышел в сопровождении Молотова, Ворошилова, Берии и других членов Государственного Комитета Обороны. Несмотря на солнечный июньский день, настроение у Верховного было пасмурное. Обильный летний свет еще сильней подчеркивал землистый цвет его лица, сизые круги под глазами, нездоровую рыхлость щек. Он подошел к тралу, который на непривычном месте рядом с недавно посаженными елками выглядел более массивно, спросил с явным неудовольствием:

– Сколько весит?

– Пять тонн, – ответил Воробьев.

– Стадо поросят, гонимое впереди себя немецкими танками, неплохо справлялось с разминированием при вторжении немцев во Францию. Не пойму, зачем такой вес тралу? Или у нас металл некуда девать?

– Такой вес необходим для более уверенного траления мин разных систем, товарищ Сталин, – проговорил Воробьев твердо и попытался вручить папку, в которой были собраны отзывы фронтовиков о тралах.

– Что это? – брезгливо отстранил папку Сталин.

– Танкисты в один голос просят дать им больше тралов. Они сберегли бы жизнь многим саперам, кому со смертельным риском вручную приходится обезвреживать минные поля. Кроме того, работа саперов сразу выдает противнику намеченные участки прорыва. Тральщик же обеспечивает внезапность…

– Хватит, – оборвал Верховный.

– Товарищ Сталин, – сделал порывистый шаг вперед Воробьев. – Арестован изобретатель тралов, хотя его вины в потери тральщика на Кубани нет.

Верховный обернулся к Берии, сказал едва слышно:

– Разберись, в чем там дело?…

… Рассказав об этом, Ростовский горестно покачал головой:

– Поздно я узнал о вашем аресте. Считал, вы на заводе…

– Оставим это. Меня занимает вопрос, кто, так сказать, посодействовал?

– С уверенностью утверждать не могу, но, по-моему, Шоршнев тут руку приложил и кто-то из бронетанкового управления…

– Ну что я им плохого сделал?!

– У нас вылупился целый слой воинствующих демагогов, – раздумчиво проговорил Ростовский. – Они правы во всем. Сомнения противопоказаны. Все непохожие на них – явные или тайные враги строя, который якобы только они защищают.

– Раньше почиталась офицерская честь. Дуэли наконец.

– Какие дуэли! – воскликнул Георгий Иосифович. – Они скользкие, как налимы. Извратили элементарные понятия чести, порядочности. Но их поддерживают. Они надежны! А интеллигенция, тем более творческая, больше склонна вроде бы к ереси.

– Видно, я понадобился генералу Воробьеву? Вы не в курсе?

– Вас ждет Федоренко.

– Значит, командующий бронетанковых войск наконец-то просветлел?

– Чего не знаю, того не знаю…

Через неделю с Павла сняли повязки, остались кровоподтеки, но и то рассасывающиеся, переходящие в желтизну. Он мог ходить, восстановился аппетит. По радио передали о прорыве Голубой линии и освобождении Таманского полуострова. Вместе с другими частями отличились войска генерал-лейтенанта Гречко.

Вынужденно отключенный от работы, Павел начал писать инструкцию по боевому применению тралов. Кое-какой опыт уже был. Первая главка посвящалась подготовке экипажей, вторая – организации разведки минных полей, поиску участков прорыва, третья – вопросам взаимодействия тральщиков с линейными танками, саперными подразделениями. Написанную в простой, доступной рядовому танкисту форме инструкцию надо было разослать в войска. Утвердить ее должен был Федоренко. Так что Павел решил прийти к командующему не с пустыми руками. Он попросил Нину переписать рукопись на машинке.

Уже перед самой выпиской в палату вошел радостный генерал Ростовский, объявил с порога:

– А ведь ваш злополучный трал нашли! Немцы разобрали, упаковали в ящики, привезли на причал, собрались, вероятно, отправить морем до Констанцы, а оттуда в Германию, но тут в порт ворвались наши и забрали трал обратно.

4

Яков Николаевич Федоренко занимал посты немалые. В Гражданскую войну комиссар и командир бронепоезда, затем полка бронепоездов мог бы считаться отцом броневой техники, как Чуковский в авиации. Мог бы, но не стал. В мирные дни учился в артиллерийской школе комсостава и Академии имени Фрунзе, быстро продвигался по службе, отличаясь дотошной исполнительностью и здравой осторожностью, что придавало известный вес в глазах вышестоящего начальства. С 1940 года он занимал пост начальника автобронетанкового управления, одновременно заместителя наркома Обороны и представителя Ставки ВГК.