Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

К счастью, в то время война не началась. Однако в наши дни мир переживает такой кризис, с которым тогдашний не идет ни в какое сравнение. Живосущая Мики велела мне хорошенько над этим поразмыслить. Надеюсь, что в ближайшие девять лет новой войны все же не будет и я смогу трудиться ради мира на земле.

Отложив кисть, я в последний раз попытался восстановить в памяти все, что произошло со мной за прошедшие пять месяцев после того, как профессор Кодайра свел меня с живосущей Мики… Я встречался с ней раз двадцать, и всякий раз она сама приходила ко мне и говорила то, что хотела сказать. Иногда меня подмывало спросить ее о чем-нибудь, но я удерживал себя, опасаясь, что, ввязавшись в диалог с ней, могу забросить начатую книгу. Все, что она рассказала мне, я записал на пленку, а потом перевел на бумагу — пока мне и этого довольно.

Однако в будущем мне хотелось бы встречаться с ней, когда я сам этого пожелаю, задавать ей свои вопросы и получать на них ответы. Может быть, тогда я обрету новое существование, для меня как для писателя начнется новая жизнь. Да, лучшего и желать невозможно. Однажды, это было в прошлом году перед самым Рождеством, живосущая Мики сказала мне, что привела в мой дом воскресшего Иисуса Христа и стоит с ним у двери за моей спиной, но я не посмел обернуться. Мне очень хотелось спросить ее, зачем она привела Христа, но я так и не спросил. И вот, уже после Нового года, в феврале, когда я успел забыть об Иисусе Христе, она неожиданно устроила мне с ним встречу.

Я смотрел в небо, и вдруг Иисус позвал меня: «Кодзиро!» — и минуты три говорил со мной. Это было прекрасно. Почти сразу же после того, как он удалился, Мики привела ко мне Шакьямуни, и с ним тоже я тихо беседовал минуты две-три. От волнения я весь дрожал и впервые заплакал от умиления. Когда оба богоподобных святых удалились, со мной, как всегда, заговорила Мики… Таким образом, я видел собственными глазами наяву и молодого Иисуса, и величественного восьмидесятилетнего Шакьямуни в тот момент, когда он поднялся, вышел из-под священного баньяна и направился к высоким горным вершинам.

Стоит мне вспомнить об этом, и меня начинает одолевать безмерное любопытство. А ведь какой бы получился у нас диалог, если бы я заранее подготовил свои вопросы, думаю я, с какими еще святыми могла бы устроить мне встречу Мики, какие еще эпизоды показать… Это наполняет смыслом мою жизнь и заставляет благодарить судьбу за то, что мне ниспослана такая старость. И если мне удастся все это записать, для меня как для литератора это будет наивысшим счастьем.

Но остается еще одно дело, касающееся моей обыденной жизни: мне нужно разыскать своего старого друга Жака.

Я ищу его с того самого дня, как стала реальностью его мечта о путешествии в космос, но до сих пор ничего о нем не узнал. Когда в июле 1969 года я увидел по телевизору, как «Аполлон-11» совершил посадку на Луне и Армстронг ступил на ее поверхность, мне показалось, что я вижу Жака, на глаза мои навернулись слезы и я потерял дар речи. После этого я постоянно выискивал и читал все написанное по-английски или по-французски людьми, вернувшимися из космоса, и очень радовался, когда была издана книга Такаси Татибана «Вернувшиеся из Космоса». Я еще раз убедился в том, что все рассказы Жака о космосе, которыми он потчевал нас полвека назад в горах Отвиля в часы принудительных прогулок и перед Скалой Чудес, были истинной правдой.

Я хочу встретиться с ним и попросить прощения за то, что мы подтрунивали над ним, считая мечтателем и фантазером, но еще больше мне хочется от всего сердца поблагодарить его. Ведь когда на той волшебной горе я думал о смерти, он заговорил со мной о Великом Боге, вдохнул в меня жизненные силы, дал шанс выжить и стать тем, кем я стал. Мне хочется поделиться с ним радостью, рассказать о том, что сама наша встреча произошла согласно замыслу Бога-Родителя, того единого Бога, о котором он говорил. Что, согласно тому же замыслу, теперь, через пятьдесят лет, мне открылись намерения Бога-Родителя, я узнал, что Он считает возлюбленными чадами своими как все человечество в целом, так и каждого отдельного человека и не жалеет усилий ради мирной и счастливой жизни людей. И еще я хочу непременно пригласить Жака в Японию.

А вот о двоих из нашей тогдашней четверки — о Морисе и Жане — я получил весточку, она настигла меня неожиданно, как гром среди ясного неба. Это было в апреле 1982 года, когда благодаря стараниям завирушек уголок нашего сада за старой магнолией засверкал золотом цветущей сурепки.

Однажды мне позвонили из французского посольства в Токио и сообщили, что получено письмо от бывшего президента Торгово-промышленной палаты города Пуатье, в котором тот просил разыскать в Токио некоего К. С., экономиста по специальности, который, возможно, преподает в каком-то из университетов. Работники посольства послали запросы во все токийские университеты, но ни в одном из них не оказалось профессора с таким именем, и тут одному из японских сотрудников посольства пришло в голову, что, возможно, речь идет обо мне.

Я спросил, как зовут этого бывшего президента, и мне ответили: Морис Русси. Тогда я сказал, что речь и в самом деле идет обо мне, и к вечеру того же дня сотрудник посольства принес адресованное мне письмо Мориса.

Морис писал, что, приехав однажды на какой-то юбилей в свою альма-матер — Университет Пуатье, к своему величайшему удивлению, обнаружил в этом провинциальном университете более десятка японских студентов обоего пола. Он тут же вспомнил обо мне, стал их расспрашивать и узнал, что я очень известный человек, написал много книг, а одна из студенток сказала, что была три года назад на моей лекции и что я выглядел вполне бодро. Морис спросил их, не знают ли они моего адреса, но никто его не знал. Так или иначе ему посоветовали обратиться в посольство, сказав, что такого известного человека, как я, разыскать нетрудно.

Морис писал, что год назад ушел в отставку со своего президентского поста, отдалился от финансовых дел и теперь живет на покое. Мысли его часто обращаются к прошлому, и вот однажды вспомнились ему те давние дни, когда высоко в горах он боролся со смертью, ему захотелось разузнать о тогдашних друзьях, и он поехал в отель «Режина». Но и деревня и отель были в полном запустении, и ему не удалось узнать ни одного адреса. Только через год он все-таки разыскал адрес Жана, тут же поехал к нему в Париж, и они заключили друг друга в объятия. Он выражал свою надежду, что, может быть, на этот раз ему удастся отыскать меня, и осведомлялся о здоровье «милой мадам».

Обрадовавшись, я немедля ответил ему, вкратце описав свою жизнь, прошлую и нынешнюю. От него сразу же пришло еще одно письмо. Обрадованный не менее меня, он рассказывал о своей жизни, поздравлял меня с тем, что я стал писателем, и приглашал провести лето на его вилле в горах. В заключение он сообщил, что тотчас позвонил в Париж Жану и поделился с ним радостной вестью.

Почти в то же время пришло письмо от Жана.

Он писал, что на днях прочел в «Фигаро» большую статью, из которой узнал о том, что японский писатель К. С. получил премию «Командор» за достижения в области культуры. Он сразу подумал обо мне, но, решив, что, возможно, речь идет о моем однофамильце, которых в Японии, очевидно, немало, постеснялся связаться со мной. «Так, значит, ты и в самом деле занялся литературой? — радовался он. — Я почитаю за большую честь, что когда-то в молодости, пусть совсем недолго, был другом такой знаменитости, и ведь мы были даже на „ты“». Еще он писал, что, как и обещал нам при расставании, посвятил себя делу, способствующему раскрепощению женщин, вместе с другом они начали производить женскую одежду и торговать ею, дела у них пошли успешно, сейчас им принадлежат два крупных парижских универмага, а во время войны он был в эвакуации в Мексике, где открыл филиал, который тоже процветает, теперь им руководит его сын, но и сам он проводит в Мексике примерно треть года. «Но все это, конечно, сущая ерунда по сравнению с тем успехом, которого добился ты, — писал он. — Когда соберешься в Париж, сообщи заранее, я буду ждать тебя. Очень хочется тебя видеть. Здорова ли мадам? Я и сейчас помню, какое изящное на ней было кимоно в день нашего прощального банкета».

Вот такие письма я получил, и с тех пор мы с Морисом и Жаном переписываемся. Мы сообща пытаемся разузнать что-нибудь о Жаке и постоянно обмениваемся информацией, но увы…

Жена так ждала, что Морис и Жан приедут в Японию и мы свозим их в мемориальный музей в Нумадзу, покажем Фудзи и разные другие красивые места, но в конце лета у нее обнаружили рак, и в феврале следующего года, в полдень, когда в полном цвету была красная слива в нашем саду, она тихо скончалась. Поэтому мне было не до того, чтобы приглашать к себе старых друзей.

Почему-то я не смог заставить себя сообщить им о смерти жены, и наша переписка стала постепенно сходить на нет, мы писали друг другу все реже и все короче. Но, желая помочь им в поисках Жака, я все-таки подробно описал все свои мытарства, связанные с попытками раздобыть хоть какие-то сведения о нем во время трех своих поездок в Париж после 1959 года. Мне так хотелось, чтобы он наконец нашелся!