Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

К вечеру того дня, когда я уже подумывал, а не обратиться ли мне с просьбой о помощи, уж очень замучили боли в пояснице, ко мне пришла живосущая Мики. Мы устроились друг против друга в японской гостиной, она с ласковой улыбкой сказала:

— Спасибо за труды.

Потом лицо ее приобрело серьезное выражение.

— Что касается твоей поясницы, — заговорила она, — Бог-Родитель сказать изволил, что из милосердия до поры до времени воздержится от помощи… Ты ведь большой любитель музыки, а в последнее время из-за границы то и дело наезжают знаменитые музыканты… Когда б не боль в пояснице, ты бы забросил книгу и каждый день ходил по концертам. И не только это. Ты будешь говорить: «Пойду-ка погуляю, уж очень хорошая погода», — или: «Немного пройдусь, а то засиделся что-то», и твоя работа застопорится. Послушай-ка меня хорошенько. Бог-Родитель говорит, что спешит, что твоя книга должна быть закончена к столетию учения Тэнри. Он хочет, чтобы ты писал даже тогда, когда я с тобой разговариваю. Он очень спешит. А о здоровье своем не беспокойся, даже если ты не станешь гулять, тебе это не повредит. Он о тебе позаботится. Да, кстати, ты каждое утро читаешь газеты, а мог бы и это время использовать для писания. Он и вправду спешит… И очень просил тебя… — После таких наставлений Мики стала рассказывать мне о том, что Бог-Родитель готовится начать Великую Уборку Мира.

Уточнив, когда именно будет отмечаться столетие Тэнри и узнав, что это произойдет 26 января — 18 февраля следующего года, я понял, что крайний срок окончания книги — 18 февраля.

Поэтому я целиком сосредоточился на писании и даже перестал просматривать новые издания и журналы, которые мне приносили каждый месяц, единственное, от чего я не отказался, — это от газет: каждое утро начинал с того, что просматривал три газеты. Я оправдывал себя тем, что такому старику, как я, это просто необходимо, и не только для того, чтобы быть в курсе происходящих в мире событий, но и для того, чтобы оставаться в форме и избежать старения духа. Поэтому, проигнорировав совет не читать газет, я лишь сократил затрачиваемое на них время с двух до полутора часов, после чего тут же садился за работу. Все дни я проводил в своем кабинете, запретив себе вообще выходить из дома, о прогулках, разумеется, и речи не было.

После первого появления в моем доме живосущей Мики (а это произошло 9 октября прошлого, 1985 года) я полностью отказался от ежедневных сеансов иглотерапии и прижиганий моксой, перестал ходить к костоправу и не обращался к врачам. Начал писать я в начале ноября и около ста дней, до празднования столетия, жил как в тюрьме.

Однажды, в середине ноября, Мики, словно я и впрямь был узником, сшила для меня красную хлопчатобумажную куртку хантэн — и приказала надевать ее всегда, когда я работаю в кабинете. Мики сказала, что в этой куртке, точно так же как и в алом кимоно, которое она носила в последние годы своего земного существования, присутствуют две божественные основы — Луна и Солнце, поэтому если носить ее поверх одежды, то не только писание будет спориться, но и никакая простуда не пристанет. Я надел куртку и тут же почувствовал себя вырванным из мира узником в красной робе — отныне, не покидая своего кабинета, я должен прилежно выполнять порученную мне работу.

Иногда, как надзиратель, появлялась Мики в алом кимоно и указывала мне на мои ошибки.

— Все хорошо, — говорила она, — но вот здесь лучше делать акцент не на фактах, а на собственных ощущениях, твои слова должны трогать людские сердца. — Или: — Этот эпизод лучше поместить в конце такой-то главы, это придаст повествованию особую остроту.

Поздняя осень и начало зимы, когда воздух особенно сухой, — мое самое любимое время в Японии, в эту пору я привык часто выходить из дома и теперь, когда мне это было запрещено, чувствовал себя обездоленным, вздыхал, глядя из окна кабинета на чистое небо, и иногда утешался тем, что рассеянно бормотал какое-нибудь неумелое шуточное стихотворение:

Скрючившись,Сижу за столом посредиБумажного хаоса.Словно придавленный тяжкимБременем прошлых грехов…

Я даже перестал вести дневник, не отвечал на письма и к Новому году никому не отправил поздравлений. Ну чем не узник?

Иногда кто-нибудь приходил ко мне, и я с удовольствием спускался в гостиную на нижнем этаже. Посетителями, как правило, бывали близкие мне люди, они с подозрением вглядывались в меня и говорили:

— Вид у вас вполне здоровый! Это хорошо, а то я уж беспокоился, не заболели ли вы. Хорошо выглядите, даже помолодели.

В таких случаях я терялся и не сразу находил, что ответить.

А некоторые спрашивали:

— Неужели вы до сих пор работаете?

— Такая уж у меня судьба, — деланно вздыхал я, и мне самому становилось себя жаль. — Писать для меня значит жить.

Особенный наплыв посетителей пришелся на первые дни года: видно, многие, не получив от меня новогодних открыток, забеспокоились. Одни (с оттенком сожаления) спрашивали: «Так, значит, вы не больны?» Другие радовались: «Ну и прекрасно, надеюсь и впредь видеть вас в добром здравии!» Кое-кто пытался выведать тайну моего долголетия: «Кажется, в этом году вам будет девяносто? Как вам удалось дожить до таких лет при вашей болезненности?..» А некоторые интересовались моей нынешней работой.

Однако я был крайне немногословен и сдержан в беседе. А о чем, собственно, я мог говорить? О тех удивительных событиях, которые произошли в моей жизни? О беседах с Мики Накаяма, сто лет назад покинувшей этот мир? Об указаниях великого Бога-Родителя? Все это мне, узнику, было запрещено. Да и заговори я об этом, мне бы никто не поверил, на меня наверняка посмотрели бы с жалостью, решив, что я выжил из ума. Поэтому, естественно, я старался молчать, ощущая себя при этом узником Бога.

Так или иначе в течение ста дней я сидел взаперти (только дважды вышел в ближайшую парикмахерскую постричься), усердно писал и в результате за несколько дней до конца празднования столетнего юбилея завершил одиннадцатую главу. И тут мне захотелось, отбросив ручку, закричать, неизвестно к кому обращаясь: «Все, конец!»

Вечером в тот день пришла Мики и ласково сказала:

— Спасибо за труды. Ты прекрасно справился! Бог-Родитель тоже доволен тобой. Теперь пройдись еще раз по тексту с самого начала для окончательной шлифовки и поскорее неси в издательство. И не беспокойся, что книгу не захотят издавать. Зная, что ты человек несмелый, Бог-Родитель все предусмотрел заранее. Все будет в порядке.

Доработка рукописи, внесение в текст последних исправлений — это тоже потребовало от меня немалых усилий. Во-первых, шариковой ручкой я писал недостаточно четко, и мне все время казалось, будто я разбираю чужой текст. Впрочем, он и в самом деле не мог считаться моим, я писал книгу под диктовку Бога, и как я мог вносить в нее какие-то поправки?

Начать с того, что у меня еще не было даже названия для книги. Обычно, когда я приступаю к написанию большого произведения, название его определяется прежде, чем дописана первая глава. А уж к тому времени, как я заканчиваю вторую главу, в моей голове складывается в окончательном виде все произведение, и мне остается только аккуратно перенести его на бумагу, что я и делаю с немалым удовольствием. Поэтому, завершив работу над рукописью, я не испытываю особых затруднений с доработкой, быстро вношу исправления и отправляю ее в издательство.

Однако в данном случае, затратив на редактирование целых две недели, я все еще не был доволен результатом. Тогда, сказав себе, что следует рассматривать рукопись как чужую и что какие-то не удовлетворяющие меня места можно будет исправить в корректуре, я решил связаться с издательством, но тут же вспомнил, что у меня нет еще даже названия. Его не было по вполне понятной причине — ведь я писал, не определив заранее тему, впрочем, от этого не становилось легче.

«Атеист на службе у Бога».

«Затерявшийся во Вселенной и в Божьем мире».

Я писал названия одно за другим и тут же зачеркивал их, в конце концов оставив два вышеприведенных. Понимая, что, если и дальше тянуть со сдачей рукописи, Мики наверняка рассердится, я в начале марта связался наконец с издательством и сообщил своему редактору, что только что закончил работу над большой книгой. С редактором — эта была женщина, ее звали К. — я имел дело последние два года, раньше у меня был другой редактор. В тот же день К. позвонила мне и сказала, что придет ко мне за рукописью завтра в 11 часов утра вместе с моим прежним редактором Т. Назавтра ровно в одиннадцать они были у меня.

Оба давно меня не видели и, похоже, были немало удивлены, обнаружив, что я совсем не одряхлел и прекрасно выгляжу. Я решил, что, прежде чем просить их принять рукопись в работу, я должен откровенно, не заботясь о том, поймут они меня или нет, рассказать о странностях, предшествовавших ее появлению, и о том, как создавался сам текст. Я даже подумал, что при нынешнем плачевном положении издательства такого рода рукописи следует для начала издавать за собственный счет, чтобы посмотреть, какая будет реакция. Откровенно изложив им все эти обстоятельства, я вдруг решил дать им послушать наставления живосущей Мики.