«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волосатик же, который Магнус, — шеф.
Столько работы навалилось на Иону, что он забыл своих хануриков. У него апартамент в кондоминиуме[53]. Он — представитель крепкого среднего класса. С ним все — о’кей! Он синтезирует состояние Улыбки.
А в Тыстемаа ханурики сползались, сходились, сбегались по утрам в тростники из ночлежек, летних дачек, подвалов. Пляжники ежились и закутывались в полосатые полотенца и цветастые халаты. Только бы не видеть Лилового, Челюсть, Смычка, Рогулю и Скалапендру. Только бы не попадаться им на глаза!
Один только Замок, белевший на холме над тростниками, не давал ханурикам покоя. Замок висел над хануриками и над пляжниками, как белая громадная скала, готовая сорваться с холма. Ханурики враждовали с Замком. Они, Иона помнит, как они ненавидели Замок. Это объединяло компаиьицу. Пляжники боялись Замка. Страх перед Замком объединял пляжников.
В Замке презирали хануриков и презирали пляжников. Хотя и в презрении есть свои оттенки. Ханурики казались обитателям Замка мерзкими. Пляжники — ничтожными.
Иона начинает вспоминать хануриков. Первую — Скалапендру. Что ни говори, давнишняя привязанность. Но пересиливает себя, откладывает на потом.
Лиловый. Он первым из хануриков достигал Тыстемаа. Захватывал самый отдаленный и дешевый подвал, называвшийся им игриво — «бельэтаж». Лиловый славился разветвлениями венозной сети. Казалось, он дышал кожей. Как лягушка. Лиловая, человекоподобная. Еще до образования компаньицы хануриков Лиловый, бывший тогда нормально бесцветным, выпил бутылку политуры. Его откачали в реанимации. Но кожа осталась выкрашенной навсегда. Во времена переписи жителей Великого Пространства не знали, куда его отнести. К ханурикам он прибился, перекочевав в Европу из-под Читы, где по вечерам кормился вокруг биллиардных столов. В Чите — знаменитая биллиардная. Шар за борт вылетит — Лиловый подаст. Мелок раскрошится — из кармана новенький достанет. Пустая бутылка громыхнет — за пазуху припрячет. Лилового жалели. Мать родная ему была неизвестна. Сам-то он обнаружился замотанным в тряпье на крыльце барака. В страшный год террора. Почему он выбрал Тыстемаа? Зачем прибился к ханурикам? Почему другие выбрали и прибились? Зачем? Лиловый пришел сюда за Смычком. Смычок — за Челюстью. Челюсть — за Скалапендрой. Скалапендру защитил от Замка Рогуля, который теперь Иона.
Выходит, никто не виноват. Один тянется за другим. Или за другой. Влечение. Хемотаксис. Вроде магнитного поля. Лиловая стрелочка на север. Красная на юг. Смычок с севера прилетел.
Но сначала о Челюсти. Хотя надо бы — о Скалапендре. Она — та самая Шерше Ля Фам. Из-за которой… О, Пзн, которая еще и Скала. И Ля в веселые минуты. Все эти сокращения придумал Челюсть. Придумал сокращения. Но никто не смог придумать что-нибудь, чтобы забыть историю с Архитектором. И Замком, от гнева которого Рогуля спас Скалапендру. Спас, но не забыл всего, что произошло. Не забыл, но и не прогнал. Не смог. И другие не дали. Все-таки Ля Фам.
Биография Челюсти путаная. Маршруты цирка шапито. Железная Челюсть (перегрызает), Золотая Челюсть (побеждает). Мощная Челюсть (приподнимает), Жуткая Челюсть (скрежещет). Киношная Челюсть (играет в мультяшках). Музыкальная Челюсть (отстукивает ритм).
Отфокусничав с цирком одиннадцать месяцев в году, Челюсть отпадает и оказывается в Тыстемаа, в тростниках. Ночует в Доме рыбака, давая время от времени сеанс фокусов. После той истории между Пен и Рогулей, то есть Ионой в нынешнем повествовании, истории с Замком и Архитектором Челюсть еще больше воспылал к Скалапендре, но стал осторожнее. Повторял: «Лучше бояться, чем испугаться».
Дорого обходилось Рогуле это увлечение архитектурой, которая, как говорят, музыка, застывшая в камне. Музыка. Его жизнь. Его способность фантеллировать. Дьявольский Замок. Нет, не белая глыба. Корабль. Корабль, остановившийся в раздумье перед выходом из гавани. В океан тростника. Занятно придумано. На всякий случай. Мало ли. Стоит, стоит — и пошел. Через тростники — в Балтику. Такая у Замка архитектура.
Скалапендра. Рыжеволосая. И ресницы из темного золота. И под мышками — золото. И все остальное. Как львица. А глаза невинноголубого цвета. Под черными бровями. Где у Пэн жало, даже Рогуля не знал. Но не сомневался, что ядовита. Вот Челюсть — прижален. И в Замке случилось. У Скалапендры была способность вводить разные дозы: приваживающую, ужасающую и смертельную. Ужасающую она ввела пляжнице. А смертельную — ходили разные слухи.
Смычок. Смычком его не только из-за скрипки прозвали. Хотя, конечно, играл. Из хорошей семьи. Одесса. Школа Соломона Каца. Нет, другая. Скрипачей. Откуда Буся Гольдштейн и Додя Ой страх. Учился Смычок, как и все вундеркинды с Дерибасовской, на классике. Но ему захотелось легкой музыки. Он придумал для своей пиликалки другое применение. Стоял на шухере. Пока грабили. Появлялась опасность — он играл другое. Нечто бравурное вместо ночной серенады. Танец огня. Или что-нибудь похлеще. В детской колонии Смычок, пока среди болот на Севере прохлаждался, идеи заимел.
Он обсуждал с Челюстью марсианские каналы.
— Весьма занятно, весьма! — обыкновенно одобрял Челюсть новый вариант каналов, которые Смычок планировал прорыть в тростниках.
— Обилие добы — вот чем могут кормиться марсиане, — заводился Смычок.
— Вы хотите здесь, в Тыстемаа, повторить Одессу середины двадцатых? — оскаливался Челюсть.
Однажды, Иона подробно помнит, компаньица толковала.
— Я слышал, что в Замке поговоривают о переменах, — сообщил Смычок.
— Дурак ты, Смычок, — не выдержал Рогуля. — Вождям отвалить нужно. А ты — перемены!
— Ни к чему было, Рогуля, смешивать виски с шампанским, — резюмировал Челюсть.
— Я сам это понимаю. Челюсть. И тогда понимал. Не к чему смешивать жизнь и фантеллирование. Еще до вас всех, Челюсть, до того, как мы переползли в тростники. В Замке. Чертова ее страсть к Архитектору. Ну кто он был? Исполнитель фантеллических идей. Когда вдохновение рождает эмцеквадрат. Никаких атомоа Реактивных топлив. Энергий солнца. Ни в Вождях, ни в Архитекторе не было фантеллизма.
— А в Скалапендре? — спросил Челюсть.
Странная она, Ла Скала. Вот она лежит на спине.
