Проклятая игра - Клайв Баркер

— О, Боже, — бормотал он, — бэби… бэби.

…но он был в другом мире. Они не были вместе даже в этот момент: она в своем экстазе, он — в своем; у каждого была своя гонка к завершению.

Капризный спазм заставил Марти биться в конвульсиях. Он открыл глаза. Кэрис сидела, прижав руки с растопыренными пальцами к лицу.

— Ты в порядке, бэби? — спросил он.

Когда глаза открылись, ему пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. В какой-то момент, это была не она, кто-то смотрел на него сквозь решетку пальцев. Это было что-то всплывшее со дна моря: черные косящие глаза с серыми зрачками, какой-то первобытный вид, наблюдавший за ним — он знал это в глубине души — с ненавистью в кишках.

Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но достаточно долго, чтобы он смог опустить глаза к ее телу и поднять их снова, встречая все тот же взгляд.

— Кэрис?

Ее веки затрепетали и веер ее пальцев сомкнулся на лице. Безумный момент — он замер, ожидая возвращения. Ее руки упали от головы, лицо изменилось. Но, конечно, это была она — только она. И вот она была здесь, улыбаясь ему.

— Ты в порядке? — поинтересовался он.

— О чем ты думаешь?

— Я люблю тебя, бэби.

Она пробормотала что-то, когда упала на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в ванне смешанных жидкостей.

— У тебя не было оргазма? — спросил он ее немного спустя, но она не ответила. Она спала.

Осторожно он сдвинул ее в сторону, выскальзывая из-под нее с мокрым звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастно. Он поцеловал ее груди, облизал ее пальцы и уснул мертвым сном рядом с ней.

32

Мамуляна тошнило.

Ему нелегко было заполучить, эту женщину, несмотря на его сентиментальные утверждения о ее психике. Но тогда ее силу следовало ожидать. Она была породы Уайтхеда — крестьянская кровь, воровская кровь — хитрая и грязная. Хотя она точно не знала, что она делает, она боролась с ним с чувствительностью, которую он сам страстно желал бы иметь.

Но ее слабости — а у нее их было много — были уязвимы. Сначала он использовал героиновые фуги, получив к ней доступ, когда она мирно покоилась в точке безразличия. Они искривили ее восприятие, что сделало его вторжение менее заметным, и через ее глаза он мог видеть дом, слышать ее ушами бестолковые разговоры его обитателей, разделять с ней, хотя это и вызывало в нем отвращение, запах их одеколонов и их напыщенность. Она была превосходным шпионом, живущим в самом центре вражеского лагеря. Проходили недели и ему было все легче проскальзывать в нее и из нее незамеченным. Это сделало его беспечным.

Было беспечно не осмотреться перед прыжком — проникнуть ее голову, не проверив, чем она занимается. Он даже не предполагал, что она может быть с телохранителем, и тому времени, когда он это понял, он уже разделял ее ощущения — ее удивительный восторг, — и это оставило его дрожащим. Он больше не сделает такой ошибки.

Он сидел в пустой комнате в пустом доме, который он купил для себя и Брира, и пытался забыть эту бурю, которую он испытал, взгляд Штраусса, которым он смотрел на девушку. Видел ли этот бандит его лицо заее лицом? Европеец полагал, что да.

Впрочем, не важно — никто из них не останется в живых. Это будет не только старик, как он планировал поначалу. Все они — его прислужники, его холопы, все — подойдут к стене со своим хозяином.

Воспоминания об атаках Штраусса застряли внутри Европейца, он испытывал неутолимое желание очиститься от них. Он чувствовал себя пристыженным и обессиленным.

Он слышал, как внизу Брир входил или выходил, отправляясь на очередное свое зверство. Мамулян сконцентрировался на чистой стене напротив него, но сколько бы он ни пытался избавиться от своей моральной травмы, он все еще ощущал свое внедрение — пульсирующую голову, тепло акта.

— Забудь, — сказал он вслух. — Забудь их жаркий огонь. Это не представляет для тебя опасности. Нужно видеть только пустоту — то, что обещает Ничто.

Его внутренности дрожали. Под его пристальным взглядом краска на стене казалась мерцающей. Сладострастные извержения обезображивали ее пустоту. Иллюзии, но тем не менее ужасающе реальные для него. Очень хорошо: если он не может выбить эти непристойности, он сможет трансформировать их. Не так уж сложно перекрасить сексуальность в насилие, перевести вздохи в крики, дрожь в конвульсии. Грамматика была та же самая, только пунктуация отличалась. Представив любовников умирающих вместе, он почувствовал, как его тошнота отступает.

Что было их существование перед лицом Ничего? Мимолетность. Их обещания? Претензии.

Он успокаивался. Воспаление на стене начинало исцеляться и ушло через несколько минут со слабым отзвуком той пустоты, в которой он так начинал нуждаться. Жизнь приходит и уходит. Но отсутствие, как он знал, живет вечно.

33

— О, между прочим, тебе звонили. Билл Той. Позавчера.

Марти поднял глаза на Перл от своей тарелки с бифштексом и скорчил гримасу.

— Почему ты мне не сказала.

Она казалось виноватой.

— Это было как раз тогда, когда я потеряла терпение от этой проклятой толпы. Я оставила тебе послание…

— Я не получил его.

— …в блокноте за телефоном.

Оно было все еще там: «Позвони Тою» и номер. Он набрал номер и ждал почти минуту, пока на другом конце сняли трубку. Это был не Той. У ответившей женщины был мягкий и потерянный голос, размазанный, как будто от большого количества выпитого.

— Могу я попросить Вильяма Тоя? — спросил он.

— Он ушел, — ответила женщина.

— Ага. Понятно.

— Он не вернется. Никогда.

Голос был какой-то сверхъестественный.

— Кто это? — спросил голос.

— Это не важно, — ответил Марти. Его инстинкт противился тому, чтобы назвать имя.

— Кто это? — спросила она.

— Простите, что побеспокоил вас.

— Кто это?

Он положил трубку, прерывая шипящую настойчивость на другом конце провода. И только тогда он почувствовал, что его рубашка пропиталась холодным потом, который внезапно выступил на его груди и спине.

В любовном гнездышке в Пимлико Ивонна еще около полутора часов спрашивала «Кто это?» у занятой линии, прежде чем бросить трубку. Затем она отошла и присела.

Кушетка была влажной. Большие липкие пятна расползались по ней от того места, где она обычно сидела. Она предполагала, что с ней что-то сделали, но она не могла сообразить как и что. Также она не могла объяснить мух, которые собирались вокруг нее и покрывали ее всю — ее волосы, ее одежду.