Гренадер - Олег Быстров

Такие мысли крутились в голове поручика.

– Слышишь, Слон, а ты на кого работаешь? – Саблин постарался вложить в голос максимум насмешки, но сам не понял, получилось ли.

– Тебе какая разница, москаль? – спросил Слон, выдохнув после рюмки. – Ты в любом случае умрёшь.

– Из чистого любопытства. Напоследок, так сказать. Да, я карта битая. Мне теперь только Бог судья да совесть. Украинцев, народ трудолюбивый и весёлый, – уважаю. Вас, ублюдочных националистов, – ненавижу. А всё равно интересно, зачем тебе поляк?

– Ты труп, поручик, поэтому могу сказать, я борюсь за свободную Украину. И если эта борьба началась здесь, в Галиции, я буду воевать здесь, но в будущем мы погоним и москалей, и ляхов со всей Украины. А твой друг, лях, хочет оставить здешние места за Польшей. Это самое малое, а после аппетит разыграется, и будут они править в Киеве. Поэтому всех их нужно того… под корень. Ясно?

– И чьим оружием сражаешься ты за свободу Украины? А на какие деньги? И у кого получает инструкции Степан Бандера?

– Мы – мельниковцы. – Глаза Слона налились кровью. – Но вас, москалей, будем бить не хуже бандеровцев! И мне плевать, кто даёт стрелялку, – автомат, он и есть автомат.

– Врёшь, Слон. Оружие вам дают немцы. И деньги, и приказы. Не зря ты польского вожака ищешь. Хочешь напрямую с «Гансами» законтачить? Без посредников? Вот и вся свобода. Шкурные у тебя интересы. У всех у вас, оуновцев, интересы шкурные. Власти вам надо и денег. И приведёте вы Украину не к свободе, а в шляхецкий полон. Или в немецкий.

– А всё лучше, чем в москальский! – выкрикнул Слон вне себя. – С немчурой мы потом договоримся, а вас давить будем всегда! Никола, врежь ему!

– Одни уже договорились! До генерал-губернаторства! – кричал Саблин, глядя, как приближается садист Никола. – Теперь дёргают их за ниточки, они и рады!

Одновременно прапорщик изо всех сил напрягал мышцы правой ноги, ослабляя шнур, коим был примотан к стулу. В миг, когда бандит занёс руку для удара, а путы соскользнули к лодыжке, Саблин вырвал ногу и с наслаждением вонзил носок туфли в голень противника. Никола уже начал движение, потому удар в опорную ногу «провалил» его, и Саблин, опрокидывая себя вместе со стулом, на махе добавил боевику сводом стопы прямо в эту разинутую пасть. Как в футболе, в который поручик тоже играл.

Наподобие футбольного мяча, Никола отлетел и обрушился на стол с выпивкой-закуской. В следующий миг единственное в хате окошко, задраенное ставнями, взорвалось осколками стекла, обломками рамы и тех самых ставен. И тотчас начали хлестать выстрелы. Стреляли из «пятёрки», её негромкий бой Саблин не спутал бы ни с чем на свете. Он перекатился вместе со стулом набок.

Всё произошло так быстро, падение Николы и начало стрельбы столь удачно совпали, что никто из боевиков не успел тронуться с места. Лысая голова Слона вдруг вспухла кровавым пузырём и лопнула, обрызгав всё вокруг сгустками серой слизи и тёмной крови.

Повалились Панас и второй, имени которого Саблин не запомнил. По ним, уже мёртвым, продолжали стрелять, и тела дёргались, будто живые. Николе пуля угодила в горло, разбила гортань, зацепила артерию. Оуновец зажимал рану руками, но кровь хлестала из-под пальцев, а изо рта валила розовая пена.

Пальба закончилась, и сразу стало слышно, как по соседству тоже стреляют из «пятёрок». Саблин различал сдавленные крики. Неизвестная сила уничтожала националистов быстро и эффективно.

С пола поручик видел замершего Мазура. Белого как первый снег, с выпученными глазами, но без единой царапины. Сам он сжался, насколько позволял стул, и тоже замер. Хоть мёртвым притворяйся, ей-богу! Что за люди безжалостно положили бандитов? Не примутся ли они теперь за господ поручиков, польского и русского?

Наконец стрельба стихла, наступила тишина. И в этой тишине послышались лёгкие шаги. Вначале Саблин увидел туфли, женские туфли на маленьком каблучке. Потом руку с парабеллумом, тоже женскую. Следом над ним склонилось лицо, столь знакомое и дорогое…

Второй раз за вечер мир опрокинулся, и Саблин полетел в чёрную пропасть – бездонную, бесконечную, безнадёжную.

На этот раз он очнулся легко, без боли, сизого тумана перед глазами, без скрученных за спиной рук и привязанных ног. Его даже уложили на тахту, прикрыли одеялом. И он не жмурился, не играл в беспамятство, сразу распахнул глаза. Рядом сидела Хелена.

– Я искал тебя, – прошептал Саблин, почему-то в полный голос не получалось. – Я вглядывался во всех женщин, что проходили мимо, рассылал запросы, ждал, вдруг ты появишься – где-нибудь, как-нибудь. И не находил…

– Бедный мой поручик, – ответила она негромко. – Ты и не смог бы найти меня. Я пряталась, скрывалась, была невидимой для многих-многих людей. И для тебя в том числе. Прости.

– Ты не студентка университета. Но кто? Хелена покачала головой.

– Я была студенткой, но не только. До нас дошли слухи…

– До кого «до нас»?

– Подожди, не торопись. Так вот, мы узнали, что профессор Штраубе собрал какую-то странную группу. Официально – обучение гипнотическим способам преподавания. На деле профессор гипнотизировал самих девушек. И меня среди прочих. Внушал что-то, но после сеанса я ничего не помнила. Тогда мы тоже нашли гипнотизёра. Он каждый раз проверял меня, но разобраться не смог. Говорил, слишком сильное внушение. Единственное, чем помогал, подчищал – он сам это так называл – моё подсознание после каждого сеанса.

– Почему ты сразу не покинула группу? Почему ничего не сказала мне?

– Покинула, но мы не разобрались в происходящем. Имелись лишь неясные подозрения. И сказать не успела. Той ночью я ещё ничего не понимала, а когда узнала, что группа в полном составе выступает на съезде в тингель-тангель[12], ты был уже в Политехничке. Туда меня не пустили. Ещё раз прости…

Хелена склонилась к Саблину, провела ладонью по его лицу. Он схватился за тонкие пальчики, как хватаются за последнюю надежду выжить. Поднёс к губам. Она засмеялась, убрала руку и поцеловала Ивана.

– У меня губы разбитые, – виновато сказал он.

– Да, запеклись. Бедный мой поручик.

– Ты больше не исчезнешь? – спросил, заглядывая ей в глаза.

Она грустно улыбнулась и промолчала.

– Пани Ядвига скончалась, знаешь? Следователь сказал, сердце.

– Знаю, – кивнула Хелена. – Как-то странно всё это. Никогда Ядзя на сердце не жаловалась. И вообще, здоровье у неё было крепкое.

– Обещаю, я разберусь в этом. Но ты теперь наследница. Дом и прочее. Можно обратиться…

– Нет, пани Каминьска не принимала моих взглядов. Считала, что всё это вредная глупость. Так что, если завещание и существует, то составлено оно, боюсь, не в мою пользу. Да и не пойду я в комендатуру.

– Ты не сказала, кто твои друзья. Гипнотизёры и прочие…

– В этом всё дело, Иван Ильич. Мы – Украинская социал-демократическая рабочая партия. Боротьбисты. Слышал, наверное. Для нас оуновцы – враги. Мы это змеиное гнездо давно на прицеле держим. Тебе повезло, что решили накрыть их именно сегодня. «Зигзаг», контора Мазура, тоже враги, но и российские имперские офицеры не друзья. Мы ведь коммунисты, Саблин. Вы своих-то извели, а мы вот остались. Установится ваша власть, возьмутся и за нас. Так-то, бедный мой поручик.

– В таком случае ты и меня должна зачистить.

– Должна, но не могу. Скорее убью себя. – В глазах Хелены плавилась и переливалась тоска. – Кое-кто хотел, сдерживать пришлось. Ярослав, например, тот, что окна молотом выбивает. Вместе со ставнями. Но я сказала, что русский поручик ценный информационный источник. Нужно, мол, учинить допрос.

– Так ты меня допрашиваешь?

– По-моему, больше говорю сама, – улыбнулась Хелена. – В обиду я тебя не дам. Пока российская армия борется с ОУН и Дефензивой, нам с вами по пути. А дальше – бог весть.

Саблин привстал на тахте, заговорил жарко, сбиваясь:

– Хелена, останься! Я сделаю новые документы, мы уедем… В Россию, в Киев, куда захочешь. Это всё я возьму на себя, никому не отдам! Мы должны быть вместе… Вот только добьём гадов…

– Именно. Куда же ты уедешь, господин офицер? Ты человек чести и долга. Может, за это и полюбила. – Хелена отстранилась и совсем по-женски сложила руки на коленях. На Ивана она не смотрела. – Настоящий мужчина: честный, сильный, верный. Такое женщины чувствуют сразу. – И подняла глаза. – Ты жить потом не сможешь, для тебя это будет побегом, предательством. К чему такая судьба? Да и у меня свой путь. Я тоже не умею ни бежать, ни предавать.

Саблин откинулся на тахту. В горле стоял ком, знал, скажи он сейчас хоть слово, голос предательски дрогнет. Поэтому молчал. Хелена снова склонилась над ним, целомудренно поцеловала в лоб.

– Та ночь была самой лучшей в моей жизни, господин поручик. Я тебе благодарна и никогда эту ночь не забуду. Но теперь уйду. Кто знает, быть может, мы ещё встретимся, и обстоятельства будут за нас, а не против.