Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Госпоже Торэм сообщили о трагедии. – И чуть подумав, добавила: – Господин Донун недавно приехал и все рассказал.
Оддин толкнул дверь, пролетел мимо служанки и ворвался в гостиную. Элейн поспешила следом.
Госпожа Торэм стояла у окна, опираясь о подоконник. Ее лицо будто потеряло все краски. Донун стоял рядом, и, хотя он и не прикасался, казалось, находился слишком близко к ней. Когда Оддин вошел в комнату, гость сделал пару осторожных шагов в сторону. Госпожа Торэм же, заметив сына, ринулась ему навстречу. Они обнялись. Элейн в это время прожигала взглядом Донуна. Чего он ожидал? Что, рассказав женщине столь ужасающие новости, в благодарность получит от нее теплый прием?
– Оставим их, – прошептала Элейн.
Донун даже не сразу понял, что она обращалась к нему. С сомнением оглядев ее с ног до головы, он бросил взгляд на Торэмов и кивнул.
Они оказались в холле.
– Ужасно то, что произошло, правда? – сказала Элейн, подходя к комоду с серебром. Коснувшись кончиками пальцев подсвечника, она вздохнула: – Мы с Оддином были там, когда это случилось.
Она услышала заинтересованное: «Мм?» – и загадочно продолжила:
– По нему пели семь свистунов.
– Да, я слышал об этом, – отозвался Донун.
Он прошелся по комнате и, прочистив горло, спросил:
– Еще слышал, говорят, кто-то что-то сказал про Думну?
Элейн кивнула.
– Да, что семь свистунов так же пели в Думне. И что Ковин был там тогда. Но, видимо, сумел избежать смерти?
Она повернулась к собеседнику, глядя на него невинным взглядом.
Тот снова прокашлялся и кивнул.
– Кто-то сказал, что его настигла кара, – прошептала Элейн, будто делясь секретом. – А он говорил, что не виновен в том, что случилось. Что не он отдал приказ.
Элейн дернула плечом.
– Что бы это могло значить? – произнесла она почти безразлично, лишь с нотками любопытства.
– И что потом? Он сказал что-то еще?
Она была довольна тем, что вызвала интерес Донуна. Он клюнул на наживку и теперь, пожирая Элейн глазами, ждал ответа.
– Ему сказали, что кара настигнет каждого. С каждого будет спрошено по его деяниям.
На этих словах она так пронзительно посмотрела на Донуна, что тот шагнул назад и приложил ладонь к сердцу.
К ним вышел Оддин. Он с открытой враждебностью посмотрел на гостя.
– Ваше присутствие в этом доме более нежелательно, – сообщил он.
Донун подобрался. Надменно подняв бровь, он произнес:
– Не забывай, с кем разговариваешь, щенок. Я – наместник Мидленда.
– А я теперь хозяин этого дома, – процедил Оддин.
Элейн впервые видела его таким злым, и ей это не понравилось. Будто бы перед ней был совершенно чужой человек.
– Это легко исправить, – процедил Донун.
– Вам тут не рады. Что еще я должен сказать, чтобы ваша гордость заставила вас уйти и не возвращаться?
Оддин сжал кулаки, но не двигался с места, ожидая, когда незваный гость покинет дом.
– Я всегда был близким другом семьи Торэмов, – не сдавался Донун. – Меня здесь почитали и в ответ пользовались моим покровительством. Наша связь с твоей семьей всегда была крепкой и…
– Это легко исправить, – отрезал Оддин, продолжая, точно скала, неподвижно стоять под натиском беспощадных волн.
К ним вышла госпожа Торэм. Сжав руки в замок, она посмотрела сперва на сына, затем на Донуна.
– Виттория! – требовательно произнес последний. – Твой сын потерял остатки разума от горя. Вероятно, он позабыл о моем статусе и могуществе. Его карьера и вся дальнейшая судьба зависят лишь от одного моего слова. Но этот мерзавец просто выставляет меня за дверь, как какого-то бродягу.
Госпожа Торэм удивленно подняла брови.
– В самом деле? – холодно произнесла она. – Что он сказал?
– Что мое присутствие здесь излишне и что мне здесь не рады.
Ее глаза изумленно распахнулись, госпожа Торэм взглянула на Оддина, затем снова на Донуна.
– Годвин, ты, должно быть, задет?
– Разумеется! – Донун поднял подбородок. – Но, если твой щенок сейчас же извинится передо мной, я отнесусь с пониманием и прощу. Все же он потерял брата.
Госпожа Торэм кивнула:
– Оддин, дорогой, то, что ты сказал, могло быть истолковано как оскорбление. Если бы наш гость был человеком чести и имел хоть каплю достоинства, это бы помогло. Он вышел бы за дверь и никогда снова не появился на пороге нашего дома. Но, увы, Годвин к таким людям не относится.
Донун, который сперва кивал в такт ее словам, замер. В его глазах полыхнул гнев.
– Ты пожалеешь об этом, – прошипел он, теперь обращаясь к госпоже Торэм и грубо указывая на нее пальцем. – Думаешь, этот увалень сможет тебя защитить?
Оддин в два шага оказался рядом с Донуном и схватил того за палец. Мужчина тут же заскулил, чуть приседая, чтобы уменьшить боль. Его трость упала с гулким стуком.
– Что ты будешь делать, когда я уничтожу твоего сына? – завопил он. – Кто защитит тебя тогда?
Оддин, кажется, пытался сломать Донуну палец, но госпожа Торэм остановила его едва заметным жестом. Освободившись, наместник поднял трость и, хромая больше обычного, отошел к двери.
– Запомни этот день, Оддин. – Донун указал на него набалдашником. – Это был последний день твоей безмятежной жизни. Я смешаю твое имя с грязью. А когда окончательно избавлюсь, сукин ты сын, знай, что снова приду в этот дом. И сделаю его и все, что в нем есть, моим.
Оддин шагнул навстречу, и Донун торопливо вышел.
Оставшись одни, Торэмы и Элейн прошли в гостиную. Там слуги суетливо накрыли ужин. Долгое время все ели в тишине, пока госпожа Торэм вдруг не всхлипнула, уронив вилку. Она резко встала и отошла к окну.
– Дайте себе поплакать, – произнесла Элейн.
Будто только и ждала разрешения, одинокая слеза прочертила дорожку по бледной щеке.
– Я плачу не по мормэру Нортастера, – произнесла госпожа Торэм. – Я плачу по младенцу, который сжимал мой палец, когда я качала его на руках. По ребенку, который сделал свои первые шаги в этой самой комнате. Мальчишкой он любил прятаться под стульями и хватать меня за юбку. Он так задорно смеялся… Я плачу, потому что не смогла защитить его от отца.
Элейн легко могла представить, что творилось в душе госпожи Торэм. Та после паузы продолжила:
– Я знаю о нем такое, что вы и вообразить не можете. И чувствую свою вину за то, что допустила это…
Она наконец извлекла из рукава шелковый платок с кружевом и приложила к щекам. Никто не смел нарушить тишину.
– Он был моим сыном, и я не могла ненавидеть его, но…
