Дети Капища - Ян Валетов

Но вслух он сказал:

— Погоди, Александр Иванович! Удача, конечно, продажная девка империализма, но есть же, как говорили отцы-командиры, и трезвый расчет! Рациональное зерно у Подольского присутствует. На Севере нас действительно никто не ждет…

Бондарев крякнул, а вот от чего, от удовольствия или неудовольствия, Сергеев не понял: Равви мгновенно подхватился с места и быстро заковылял по палатке туда-сюда.

А вот Матвей сидел и смотрел на Сергеева своими влажными, как у теленка глазами, и в них, ей-богу, была благодарность.

— Ты хочешь дойти до вашего киевского кибуца? — спросил его Михаил.

Подольский кивнул.

— Как?

— Думаю, что по реке. Лед стал, это может быть идеальным вариантом.

Сергеев задумался, представляя себе трассу.

— Это уже не четыреста, — произнес он, — это больше. Равви, как я понимаю, карта и курвиметр у тебя найдутся?

— Найдутся, — с раздражением буркнул Равви, открывая дорожный рундук. — Стратеги херовы! Кутузов с Багратионом. Тебе б, Сергеев, глаз выбить — стал бы вылитый Михайло Илларионович в молодые годы! Карта.

Он бросил на стол среднемасштабную карту.

— Курвиметр.

Армейский курвиметр блеснул латунным колесиком.

— Я думаю, — сказал Бондарев, обращаясь к Сергееву, — понятно, что на этой карте ничего за последние двенадцать лет не появилось.

— Спасибо тебе, Александр Иванович. — Сергеев отодвинул в сторону остатки трапезы и склонился над развернутой «десятикилометровкой». Молчун, как привидение, бесшумно возник у него за спиной. Напротив встал Подольский.

Равви несколько секунд наблюдал эту картину, а потом плюнул в сердцах и примостился рядышком.

— Совет в Филях, бля… — сказал он. — Честное слово, Сергеев, был я уверен, что у тебя башка как Генштаб. А оказалось — в ней оперетта. Куда тебя несет? Ты хоть сам понимаешь, что делаешь?

— Вот здесь мы можем срезать угол, — произнес Сергеев, глядя на Бондарева снизу вверх. — Здесь берег невысок. Получится, как ты думаешь, Александр Иванович?

Равви укоризненно покачал головой, но в разговоре участие принял.

Маршрут вырисовывался нелегкий.

Днепр после потопа обмелел и фактически вошел в старое русло. Плотины были снесены, ландшафт выровняли Волна, время и ветер, но теперь река изобиловала природными препятствиями и тем, что принес на своей спине поток.

Берега стали выше, растительность подтянулась к кромке воды. Это был молодой подлесок, но густой, выросший на иле, оставленном рекой, на разлагающейся органике.

Откуда взялась органика, Михаил вспоминать не хотел.

И берега, и пойма изобиловали «бульками», открытыми многометровыми провалами, «зыбучками» и трясинами. Зимой трясину прихватывало коркой льда, а вот «зыбучки» и «бульки» оставались смертельно опасны. Смерть таилась также и на дне провалов, засыпанных легким, как пух, снегом. Она, вообще-то, подстерегала путников везде, но река стала особенно небезопасна.

Кое-что из того, что случалось здесь, на ее берегах, нельзя было объяснить с точки зрения рациональной логики.

С мистической точки зрения, если честно, это тоже никак не объяснялось. В суть происходившего старались не вникать. Ну, пропадают там люди! Ну, хлюпает в прибрежных омутах что-то большое! Обходить стороной опасное место было гораздо легче и безопаснее, чем выяснять, кто теперь обитает «в пруду».

Сейчас же обойти стороной не планировалось. Планировалось ломиться напрямую. Путь по руслу, взявшемуся льдом в безветренную погоду, был предпочтительнее. Срезать дорогу, если верить старой карте, можно было, как минимум, пару раз — и это было нелишним.

Патрули… Они были одинаково смертоносны, что на равнине, что в русле. Ни облысевший к зиме лес, ни молодой подлесок не могли служить убежищем. Равви, намеренно расположивший лагерь в лощине, укрытой сверху маскировочной сетью, сразу ткнул пальцем в несколько знакомых ему мест.

— Здесь можно пересидеть. Овраги подходят вплотную к воде. Они заросли кустарником, а вот склоны — сплошь деревьями, и хорошими. Натянете сеть, я дам с собой, и все. Сверху вас не разглядеть, если вы, конечно, сигнальной ракетой по «вертушке» не пальнете. А это ваше чудо-юдо — лепешка с мотором, по кустам пройдет?

— Пройдет, — подтвердил Сергеев, запоминая ориентиры для будущего маршрута. — Оно по болотам бегает, как жук-водомер. Слушай, Равви, а вот здесь, — он показал, где именно, — мы пройти сможем, как ты думаешь?

Бондарев покачал головой и здоровой рукой ухватил себя за подбородок.

— Сюда не надо. Я, правда, сам туда не ходил, но доходили до меня слухи, что во время потопа там получился грязесборник — видишь, вот здесь и здесь текло, дальше по этим двум оврагам стекалось в ложбину… Дальше сужение и недострой… То ли фабрику строили какую, то ли котельную. В общем, забило выход мусором, как плотину поставило, и вся дрянь здесь собиралась, пока не хлынула через верх. Если не врали люди, там и фон высокий, и «булька» на «бульке» — размыто все…

— А ложбинка удобная, — сказал Матвей, положив бледную, тонкую в кисти безволосую руку на карту. — Километров пятнадцать срежем, как пить дать! И выскочим на левый берег. Тут до кибуца десять верст, но через лес…

— Если не будет крайней необходимости, туда лучше не лезть, — повторил Равви жестко. — Те, кто мне рассказывал об этом месте, там прошли. Ногами прошли. Но не все. Пятеро из двадцати. Не очень обнадеживает такой процент, правда?

Сергеев смотрел на карту и прикидывал, как лучше организовать переход и где. В этом месте, немного ниже бывшего Киевского водохранилища, Ничья Земля вдавалась в чужие территории узким клином. Фактически каждый метр за дамбой жестко контролировался российскими войсками. Туда не допускали даже ооновцев: минные поля, контрольно-следовые полосы, тысячи километров колючки, датчики и видеокамеры наблюдения. За заградительными средствами стояли войска.

Ну, может быть, войска — это слишком сильно сказано. Границу охраняли «погранцы», тщательно, как когда-то, в недалеком прошлом, советско-китайскую. Заставы, системы оповещения, боевые патрулирования. Но служивые здесь явно не помирали от скуки.

Для них за демаркационной линией таилось что-то непонятное и страшное. Поливающее солдатиков кислотными дождями, высыпающее на них ядовитый или радиоактивный снег, жгущее солнечными лучами. В лес за ягодами тут было не сходить. Девки в округе не водились, километров на сорок, как минимум. Зато водились разные диковинные животины, которых полагалось отстреливать, как только заметишь, а вот есть свежатину — ни-ни. И птицы здесь были странные. И рыбы. Солдатики сидели на сухпайках, иногда мерли от непонятных болезней, иногда — от меткой пули, смотрели телевизор, онанировали и мечтали о девках, водке и о том, чтобы никогда больше не видеть этот кривой, перекореженный лес, эту траву в два человеческих роста, эти цветы-мутанты, с соцветиями лилово-алого цвета размером с голову ребенка.

Зимой цветов не было. Лес стоял черный, словно горелый. Трава на «нейтралке» лежала, и снег припорошил ее, посыпав мелкой белой пудрой. Исчезали под невысокими сугробами минные поля — тут никто не отмечал их табличками, Женевская конвенция переставала действовать у первого ряда колючки. Зато теперь заминированные участки можно было пересечь на лыжах или снегоступах с минимальным риском — наст держал вес лыжника.

Раз в час, а иногда вне графика, над границей проносились два вертолета, ощетинившиеся пушками и ракетами. Скользящие в вышине спутники пялили вниз стеклянные глаза сверхмощных объективов, выискивая движение на приграничных территориях. Но ночью они слепли.

Со стороны российской желающих попасть в Зону было минимум, поэтому те, кому было очень надо, на Ничью Землю проходили. Конечно, не без того чтобы кто-то не подорвался на мине или не угодил в руки к пограничникам, но невыполнимой эта задача не была.

Справа российская граница плавно переходила в границу Восточной Республики, хотя если говорить откровенно, то справа просто продолжалась российская граница, тянущаяся вниз, через степи Приазовья, до самого моря.

Слева вниз шла граница Конфедерации — такая же укрепленная, щетинистая и далеко не неприступная.

За ней щедрым цветом расцветали «украиньска мова» и квасной национализм. Напротив, в Восточной Республике не признавали мову даже на бытовом уровне и старались Конфедерацию иначе, как бандеровским гнездом, не называть даже в официальных телепередачах.

«Львовский вестник» периодически публиковал статьи о том, что в Донецке жиды и москали приносят в жертву украинских младенцев, «Донецкие известия» же давали материал о том, как жиды и конфедераты на Галичине мучают и бесчестят русских девушек. В результате лишенные возможности дотянуться друг до друга обе стороны били общий знаменатель газетных материалов, то есть евреев. Между Конфедерацией и Восточной Республикой даже не было дипломатических отношений. Россия и Восточная Республика не признавали конфедератов и представляли их как сепаратистов, а Конфедерация не признавала восточников, обвиняя их в расколе «единой и неделимой».