Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрей встретился в Доме кино с Колей Бурляевым. Поздоровался мимоходом, словно не было ни «Иванова детства», ни «Андрея Рублева».
Николай бросился к обожаемому режиссеру и заманил к себе. Он был дома один и очень хотел посмотреть на новейшем чуде — «видаке» — «Солярис» вместе с Андреем.
— Знаешь, у тебя Наташа получилась какая-то, в самом деле, неземная, нейтринная. Думаю, лучше, чем ты, ее никто в кино не снимет!
— У нее впереди большая карьера, — Тарковский ерзал в кресле, ища предлог улизнуть. Сентиментальные восторги по поводу фильма, особенно в устах обманутого мужа, действовали на него мучительно.
— Вот это — самый сильный эпизод у Наташи! Ты это виртуозно построил! — в глазах Николая блестели слезы. — Когда Хари прорывается сквозь металлическую дверь к своему возлюбленному. Вряд ли кого-то это может не потрясти!
— Многие считают, что «Солярис» — фильм о любви, — Тарковский усмехнулся. Ему очень хотелось сейчас покончить с этим сюсюканьем вокруг «любви». — Увы, мелодрама не мой жанр. Что я могу сказать женщине? «Кто тебя отвязал? Иди, ляг на место!»
8В 1974 году Тарковский записывает в дневнике: «В чем органика женщины: в подчинении, в унижении во имя любви!»
В интервью журналистке Ирене Бресна Тарковский высказался еще более определенно: «Женщина не имеет своего внутреннего мира и не должна его иметь. Ее внутренний мир должен полностью раствориться во внутреннем мире мужчины». Ирена приводит знаменательный диалог с Андреем:
— Мне кажется, что вы требовали от женщины то, к чему сами были неспособны. Вы не способны любить.
Он пощипал усы:
— Думаю, отчасти приговор верный. Любовь… Мне трудно дается это чувство, в той полноте, какую имеете в виду вы. Любовь предполагает самопожертвование ради другого человека, да? Мне очень трудно любить, так как очень трудно пожертвовать собой… Впрочем, в любви я чувствую себя скорее потрясенным, чем счастливым».
Будучи по натуре большим любителем женского пола, он, в сущности, не понимал женщин, побаивался их. Причина — неуверенность в себе… Лишь от рабски преданной женщины не исходила опасность. Но таковые «звери» в киношных джунглях не водились. Преданность Андрею могла быть лишь эпизодом, прелюдией к предложению руки и сердца. Как же не подозревать всех представительниц прекрасного пола в корысти и желании заполучить знаменитого мужа? А чуть ли не нищий Тарковский, шумно прославившийся в свои 40 лет, бессменный лауреат Каннского кинофестиваля, видимо, представлял завидную партию.
Увы, он был сложным человеком, трудным в общении, какие бы отношения ни связывали его с теми, кто оказывался рядом. Кроме того, понятия «семья» и «любовь» для него не были равнозначными. Имея надежную спутницу жизни, ребенка, Андрей Тарковский оставлял за собой право быть выше семьи — во имя провозглашенного принципа «творчество режиссера требует близости с актрисой». Собственную свободу он не ограничивал и во многих других случаях, к съемкам отношения не имеющих.
Сам Андрей Тарковский так написал о себе в дневнике: «Я не святой и не ангел. Я эгоист, который больше всего на свете боится страданий тех, кого любит»! И здесь явное противоречие. Не мог же он не замечать, что при всем своем желании избежать переживаний близких причиняет им боль. Так где же правда: боится ранить или попросту считает измены правом своей личности, ограничений не терпящей?
Первый брошенный сын, едва не оставленный второй… Если бы не усилия Ларисы удержать мужа, Тарковский вторично совершил бы ошибку, за которую никак не мог до конца простить отца. И кто знает, не удерживала ли мертвая хватка Ларисы блудного мужа от множества подобных ошибок?
Ирма Рауш-Тарковская признается, что семилетний Арсений пережил их развод тяжело, как любой ребенок. От обиды она совершила ошибку, которую удалось избежать Марии Ивановне. Женившись на Ларисе, Андрей просил Ирму разрешить Арсению приходить к нему в дом, но Ирма запретила мальчику всякие контакты с отцом. «Когда он подрастет — сам решит», — думала она. Ей слишком хорошо запомнилось выражение лица Андрея, с которым он приходил в дом к своему отцу. Вероятно, оно появилось в детстве, да так и осталось: застывший страх брошенности, ненужности, недолюбленности и… потаенное желание доказать свою значимость, свое право на внимание и любовь «лучшего поэта современности». А также — незаживающая рана обиды. В результате ни теплых отношений, ни мужской дружбы между отцом и сыном не возникло. Получилось, что Андрей с сыном Арсением почти не общался. Приходить в дом к Ирме, как он сам говорил, ему было тяжело. Кончилось тем, что вмешалась Мария Ивановна — просто взяла Арсения за руку и привела к отцу. Правда, Арсений к тому времени уже учился в старших классах. Отношения с отцом сложились непростые, как когда-то у самого Андрея с Арсением Александровичем, несмотря на то что они очень друг друга любили. Любили… Правомерно предположить, что «любовь» была для Тарковского понятием умозрительным, плодом ума, а не чувства.
— Оль, — виновато признавался он Сурковой, — дети — это ужасно… Семья… Они делают тебя уязвимым, беззащитным. Ужасно. Это так страшно и ничего не сделаешь, а? Правда? Как будто тебя сковали по рукам и ногам — вот что это такое… Окружают!.. Караул! Ужас! Ха-ха…
Короткий нервный смешок как бы придавал высказыванию юмористический оттенок. Но это был крик души, не способной к сильным родительским чувствам.
Не испытывал Тарковский теплых чувств и к коллегам по режиссерскому цеху. Одних он считал продажными, других бездарными. Он резко критиковал самые известные фильмы тех лет: «Июльский дождь», «Дневные звезды», позже «Скверный анекдот» Алова и Наумова. О Таланкине и Хуциеве говорил резко, видел в них людей с несправедливым взглядом на общество, не поддерживающих советские принципы и идеалы. «Я воодушевлен самыми высокими и чистыми мыслями, а меня бьют по шее. Им бы бить тех, у кого карманы полны кукишей», — часто повторял он, заметив знаки поощрения — премии или звания у тех, кто был явно не столь «идейно выдержанным».
Правда, мнение Тарковского о режиссерах иногда менялось. Если в год выхода на экраны он вовсю громил «В огне брода нет», то позже сблизился с Панфиловым. Только на Западе обнаружилось серьезное отношение Тарковского к Иоселиани, которого он просто не замечал. Высоко оценил Андрей вышедший тогда «Одинокий голос» Сокурова (иных его картин он не видел). Однако именно Сокуров считал Тарковского своим учителем.
Так называемое советское искусство даже в лучших образцах было чуждо Андрею Арсеньевичу. Вознесенский, Евтушенко, Любимов, Высоцкий — кумиры тогдашней прогрессивной общественности, оставляли его равнодушным: «Слишком публицистично и политизировано, а значит — не глубоко».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});