Орест и сын - Елена Чижова

“Тогда… Сунула под книги... десять рублей. Может, Плешивый возь- мет — вместо денег?” Она опустилась на пол и поползла, собирая. “Скажу — дорогая. Продаст. Книга старинная. — Она ползла, захватывая в горсть карандаши. — Инна не вспомнит. И думать забыла. Если спросит, скажу: ты обещала. Это не воровство, — Ксения уговаривала себя тревожно. — Книгу украла Инна. Я — чтобы спасти...”

Она поднялась и села за стол. Решение было трудным. Ксения открыла обожженную страницу и начала от самого верха. Шевеля губами, она читала то, что сохранилось: “Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал убить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал у волхвов…” “Ирод. — Ксения вспомнила. — Тетя Лиля сказала: “Ишь, дергается, ирод!” Бил кнутом. Сына своего убил. Сейчас, сейчас я все угадаю...”

Убитые младенцы, похожие на ангелов, клонили мраморные головы. “Получается. — Ксения прижала к груди кулаки. — Все получается. В нашей семье умирают мальчики... Мама просто не знает. Их убили всех — от двух лет и ниже, — она повторила на память, — значит, до новорожденных. Мама на могилы не ездит. Тете Лиле не отдали в больнице”. Все смыкалось, собиралось, лепилось в одно. Ни расцепить, ни разжать. “…Осмеянный волхвами... выведал у волхвов...”

Ксения терла щеки быстрыми ладонями. Оставалось узнать, кто такие — волхвы? В первый раз за всю ее жизнь с ней происходило это: отражение... отсвет... Короткие вспышки пронзали Ксеньино небо. “Если Ирод выпытал у них, значит, он знает. Здесь написано. Отпереться не посмеет. Пойду и спрошу у него сама”.

Трубку взял Чибис. “Ты где?” — он спросил испуганно. “Внизу. В автомате. Я подумала — давай сегодня. Можешь прямо сейчас?” — Инна старалась покороче. “Да, — он помедлил. — Могу. Конечно. Поднимайся”. — “Нет. Я — здесь. Не забудь бутылку”.

“Отца не встретила?” — “Нет”. — “Странно, — Чибис озирался, — вышел только что. Старые пальто поснимал… Сложил на сундук”. В черном мешке набухала тараканья бутылка.

“Все взял?” — “И вот еще”. — Он отвернул полу. Из внутреннего кармана торчал футляр, расшитый кожаными полосками. “Нож. Отца. На всякий случай”. — “На войну собрался?” — Инна не сдержала насмешки. Чибисовы щеки разгорелись. “Может, рыть придется”, — он буркнул.

“Кладбища вообще-то за городом”. Они сели в автобус. “Там и похоже на загород: все какое-то...” — Инна вертела рукой презрительно. Чибис глядел на невские дворцы. “Адреса нет. Но я запомнила. Рядом с Московскими воротами”.

“А! — Чибис обрадовался. — Тогда я знаю. Отец говорил, их когда-то там разобрали — он еще маленький был. Дед водил его смотреть”. — “На обломки?” Увлекшись, Чибис не расслышал: “Отец говорил, простояли сто лет. Я не помню, в честь войны какой-то... Там еще застава была. Они говорили — рогатка”.

Водитель объявил Московские ворота. “Слушай, я вспомнила. Нам в музее рассказывали: из плит надолбы делали — противотанковые. Немцы шли оттуда”. — Она махнула рукой вдоль проспекта. Из крыши ворот торчали пучки оружия: мечи и пики, связанные в венки.

Дома по сторонам проспекта были неказистые — слева кирпичные, похожие на фабричные корпуса, справа жилые. Чибис думал: окна как обрубки. За пустырем, огороженным железной сеткой, свернули в переулок. Инна вела уверенно. За торцом двухэтажного дома открылся поваленный пролет. Дальше — первые склепы. “Ух ты!” — Чибис замотал головой.

“Где написано — не тронем. Найдем пустые”. — Инна шла вперед — в дальний угол. Белый ангел, неловко сложив крылья, сидел в изголовье искромсанной плиты. Ангел глядел мимо. Проследив его взгляд, Чибис увидел другого — сидевшего в аллее. Долгим взглядом неловкий ангел передавал их терпеливому.

“Где теткин камень?” — “Зачем тебе — теткин? Лучше вообще на стенах: поместится больше. Лестницу бы еще. — Инна выбирала склеп. — Нет. Уви-дят — сотрут”, — она раздумывала. “А если — внутри? — Чибис хлопнул по карману. — Там и писать ниже, и не увидит никто!”

Они заглянули осторожно: куча щебня и доски. Чибис вошел. “Гляди, лесенка!” За досками, приткнутыми к стене, виднелись поперечные перекладины. “Выносить?” — Чибис обернулся с готовностью. Снова, как в тараканьем доме, начиналась уборка. Носком сапога Инна расшевелила щебень: “Давай по полу растащим. А потом доски сверху — сколько хватит”.

Щебенка раскатывалась ровным слоем. Доски ложились вдоль стен — встык, как плинтусы.

“Постро-оили”. — Инна перевела дух. Чибис кивнул. Он поднял лестничку и, приставив к стене, покачал жердины: “Ничего. Прочно. Я влезу, а ты диктуй”. — Он вынул сложенные листы и зажал в зубах кисть.

Столбец дошел до границы света, Чибис начал новый — сверху. “Ну как? Ровно? Смотри”. Лестница мешала обернуться. Прижав пальцем продиктованный номер, Инна отступила: “Ровно. Хорошо. Так и держись рубца”. Кисть садилась на основание, словно окуналась в камень.

Из аллей, приманенные Инниным голосом, выплывали хлебные лодки, похожие на выеденные горбушки. Они причаливали к склепу. Чибис слышал: легко выпрыгивая из лодок, маленькие человечки вступали в склеп и, поднимаясь по светлым полосам, уходили вверх сквозь невидимые стропила. На границе света они оставляли по себе черные номера. Дед был с ними. Ангелы сидели над водами, дожидаясь последней лодки...

Закончив, они вышли из склепа. Чибис озирался. Воды отступили. Все было как прежде: снег, развороченные камни, каменные фигуры. Инна держала кисть. “Тряпочку поищу”. — Она обошла серый камень, стоявший у дорожки. Под каменный бок приткнулся обрывок ветошки.

АДОЛЬФ

1941—1941

ИОАНН

1949—1949

ТИХОН

1959—1959

Она коснулась пальцем: свежая краска. “Смотри, — она сказала, — вот: тети-Лилина могила”. Инна вглядывалась в цифры, как будто решала математическую задачу. Цифры были данными.

“Слушай…” — Чибис выглянул из-за камня. “Мы не так сделали, — она перебила. — Надо — годы. На могилах всегда пишут. Тогда как будто документ”. — “Она же сказала: документов нет и не будет”. — Чибис верил старухе, похожей на бабушку. “Значит, мы сами должны, понимаешь? Чтобы по-настоящему!” Он соглашался неуверенно: “А если сами, будет считаться?” — “Видишь, как она… — Инна показывала пальцем. — Имя и год, имя и год. А у нас: пропали, и все”. — “Она сказала, теперь уже поздно”, — Чибис возразил упрямо. “Дурак! Она не так сказала. Если хочешь знать, — Инна смотрела в сторону, — она сказала — их документы ни на что не годны. Понимаешь, их, а не наши”.

“Может быть, 1941—1945? Как будто их немцы убили — в бою...” — “Ладно”. — Инна протянула невытертую кисть.

Снаружи, на верхнем венце, Чибис вывел твердо. На месте тире открывался вход в склеп. Ангельские глаза, привычные ко всем людским алфавитам, перечитывали цифры.

“Ну как?” — Он смотрел вдохновенно. “Нет. Неправильно. — Инна глядела со стороны. — Первая цифра — рождение, вторая... Там, — она показала на склеп, — все взрослые. У нас получились — дети, — схватив за рукав, потащила к теткиному камню. — Смотри. Ее дети умерли сразу. Значит, нашим — четыре года…”

“Покойничков задирать явились! — Плешивая голова выглянула из-за склепа. — Или чего? Должок отдать?” — Мужик пучился на Инну. “Кто это?..” — Чибис глядел испуганно. “Подожди-ка”, — Инна остановила. “Во-во, парень. Подожди-ка. У нас свои счеты. — Мужик подхватил баночку. — Сейчас погляди-им, чего вы тут насвоевольничали... Ну? Сколько задолжала?” — Он загибал пальцы.

“Еще проверить надо. Те, — она мотнула головой, — целы?” — “Обижа-аешь, — Плешивый протянул, улыбаясь глупо. — Мы своих охраняем. От чужих”. — Вздернув подбородок, он глядел на Чибиса. “Он — не чужой”, — Инна заступилась, но Плешивый не слушал: разглядывал свежие цифры. “Ага. Старуха, мякинное ее брюхо, пишет. Теперь и ты взялась?” — Он оглядывал грозно.

“Так-так-так. — Хрустел щебень. — На стенках записи повыписали, номера повыставили, местечко себе расчистили, — хриплый голос отдавался под сводами. — А мы назад ворттим — как было!” Чибис встал на пороге. Согнувшись в три погибели, Зарезка тянул короткую доску. “Доску еле тащит! — Инна смеялась, заглядывая. — А грозился-то каменного сдвинуть! Только с местечка строньте, а мы вам за это самогоночки дадим”. — “Не врешь?” — Мужик отстранил Чибиса.

За поворотом дорожки показался маковый склеп. Внутри было тепло. У дальней стены пыхтела печка. Колено уходило в дыру. Мужик нырнул под внутреннюю арку. “Ну!” — он приглашал.

На белом бинте проступили свежие разводы. “Черт! Руки краской измазал… Керосинчику нету?” — Он повернулся озабоченно. “Самогонкой ототрете, когда сдвинете”. Плешивый крякнул и взялся снова. Рывком. Ангел не шелохнулся. Раз от разу рывки становились короче. Хватаясь за бок, Плешивый оседал на лежак. “Да-а. — Инна подступила ближе. — Вам бы в цирке выступать. Тяжеловесом”.