Лунный вариант - Геннадий Семенихин

— Товарищ! — закричал издали один из ученых мужей. — А ведь вы совершенно правы, как говорится, и по форме, и по содержанию. Поразительный экспромт. Именно шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых. Ни больше, ни меньше!

— Я и сам знаю, что прав, — без улыбки согласился незнакомец.

Ученые удивленно попятились.

— Да, но как вы могли с такой точностью предположить?

— А я а не собирался предполагать, — перебил тот, любуясь их замешательством. — Зачем же предполагать? На предположениях в наш век даже от Земли не оторвешься, а не только на планету выбранную не попадешь. Я точно подсчитал.

— В уме?

— Да. В уме.

Ученые всплеснули руками:

— Удивительно! Простите, вы инженер?

— Да вроде бы, некоторым образом.

— А не будете ли вы столь любезны назвать свою фамилию?

— Отчего же, почтеннейшие, это можно. — И Тимофей Тимофеевич назвался…

Тимофей Тимофеевич всегда был тем интересен, что мыслил зримыми конкретными образами. Но это не мешало ему заниматься одновременно сложнейшими аналитическими вычислениями. Был он человеком далеко не всегда учтивым, а если сказать точнее, часто крутым и властолюбивым. И когда принимал твердое решение, то никакие авторитеты не могли его уже остановить своим противодействием. Оно только разжигало самолюбие, наполняло одержимым желанием идти наперекор, отстаивая и утверждая собственную точку зрения.

Два последних корабля уходили в космос под руководством Тимофея Тимофеевича. За месяц до первого запуска шло заседание комиссии под председательством конструктора, за которым оставалось решающее слово. На повестке дня всего один вопрос: утверждение состава экипажа. Корабль трехместный, рассчитанный на пилота, ученого и врача. За длинным столом, приставленным к рабочему столу конструктора, как традиционная часть буквы Т, — академики, врачи, инженеры, генералы. Выступает седой генерал с багровым обветренным лицом. Говорит долго и доказательно. По его мнению, в качестве пилота надо послать офицера, ему известного, волевого, образованного технически, физически прекрасно подготовленного. Тимофей Тимофеевич, дремотно полузакрыв глаза возвышается над своим столом, постукивает о его поверхность тупым концом неочиненного красно-синего карандаша:

— Так, так, весомо аргументируете… весомо.

Потом член-корреспондент Академии наук рекомендует на место ученого своего кандидата в экипаж космического корабля, а заслуженный деятель медицины — своего врача. И снова сонным приглушенным голосом произнес Тимофей Тимофеевич слово «весомо». Долго шло обсуждение, а когда призатихло, Тимофей Тимофеевич громче обычного постучал карандашом о стол, требуя тишины. Сонная дрема немедленно слетела с него, будто ее и не было. Глаза дерзко, вызывающе скользнули по лицам.

— Все, что ли, товарищи? Я вас очень внимательно выслушал. Многими интересными наблюдениями поделились вы о кандидатах, которых рекомендовали. Меткие характеристики, психологическая глубина — все было в ваших речах. А теперь послушайте мое мнение, — и он назвал совершенно иные фамилии. А в подтверждение привел такие аргументы, что все только ахнули да руками развели. А Тимофей Тимофеевич встал и, не скрывая довольной улыбки, предложил:

— Ну а теперь, пользуясь своим нравом председательствующего, ставлю вопрос на голосование.

И все, без исключения, проголосовали за эти кандидатуры.

В тот же вечер космонавт, полагавший, что будет утвержден обязательно командиром экипажа на очередной полет, узнал, что полетит его дублер, а он останется на земле. Красивый самолюбивый парень был сражен этим известием и вечером, с горя, что называется, хватил лишнего. Не так уж много и выпил, но нервы расшатались, и он не выдержал дозы, опьянел. Вечером, когда южные сумерки уже окутали землю, неровной ковыляющей походкой возвращался из столовой в гостиницу и на свою беду повстречался с авиационным генералом.

— Это вы! — свирепо воскликнул тот. — В таком виде? А еще космонавт! Да разве можно офицера с таким моральным обликом даже близко подпускать к кабине космического корабля!

— То… товарищ генерал. Да я немного… я совершенно случайно… — взмолился было космонавт, но генерал оборвал его резким жестом:

— Что! Да я и слушать вас не хочу. Вон с космодрома! Чтобы завтра ноги вашей здесь не было, капитан!

И ушел. А капитан остался. Звездное небо над космодромом с овчинку ему показалось после такой встречи. Хмель как рукою сняло. Медленной разбитой походкой побрел домой. Путь в гостиницу лежал мимо главного административного корпуса. В окнах кабинета конструктора горел неяркий голубоватый свет. Все знали, что, если Тимофей Тимофеевич оставался поработать в ночные часы, он гасил яркое верхнее освещение и оставлял на своем столе лишь одну лампу под светло-голубым абажуром. Это были часы, когда Тимофей Тимофеевич никого не принимал. Он уходил в совершенно иной мир, напрочь оторванный от деловой сутолоки и организационных забот рабочего дня, в мир творчества. Он и сам становился иным: мягким, задумчивым, лишенным напускной суровости. Ни один глазок не зажигался в такое время на коммутаторе, что стоял за его спиной. Только настольный телефон ВЧ, именуемый «белой головкой», мог нарушить кабинетную тишину. После очередного разговора с Москвой Тимофей Тимофеевич долго не мог сосредоточиться, ворчал и морщился.

Капитан остановился у главного корпуса и махнул рукой, как человек, принявший твердое бесповоротное решение. Он быстро взбежал по ступеням широкой лестницы, промчался через приемную конструктора на глазах у остолбеневшей секретарши, не ожидавшей столь дерзкой выходки, и скрылся за двойной дверью кабинета. На скрип двери Тимофей Тимофеевич поднял седеющую голову и пораженными глазами встретил неожиданного пришельца.

— Это ты? — произнес он почти нараспев, голосом, не предвещавшим ничего доброго. Тимофей-Тимофеевич переходил на «ты» только с теми подчиненными, которых он уважал и наперед знал, что они не обидятся на такую его фамильярность. Этого он даже любил. Любил за то, что сын солдатской вдовы, он в четырнадцать лет пошел на завод, чтобы помочь матери вытянуть еще четверых своих сестер и братьев, за редкое упорство, с каким этот юноша готовился к космическому полету.

— Кто тебя пустил? — строго поинтересовался конструктор. — Что-нибудь случилось?

— Случилось, Тимофей Тимофеевич. Ночью я должен собрать чемодан и с утренним самолетом покинуть космодром.

— Подожди, подожди, Миша… Что такое? До сих пор мне казалось, что на своей территории судьбы людей вершу я. Кто тебе это приказал?

— Генерал Галимов.

— Почему?

— Да я… — смешался космонавт.

— Только начистоту, Миша. Говори, как было, потому что у меня нет времени подвергать тебя психологическим опытам. Работа стоит, — кивнул он на стол.

Капитан поднял на конструктора наполненные болью, но уже сухие глаза, клятвенно прижал к груди руки:

— Я перед вами как на духу, Тимофей Тимофеевич.

— Ну, валяй, — недоверчиво протянул конструктор, — только прими во внимание, что я очень мало похож на духовника, а ты еще меньше на кающегося грешника.

— Пожалуй, я похож, — сказал космонавт. — Часа три назад я узнал, что исключен из состава экипажа. За ужином выпил, попался на глаза генералу Галимову и услышал приказ: «Чтобы и ноги вашей не было на космодроме».

— Да, — неопределенно развел руками конструктор, — от вас и на самом деле не розами пахнет. Это очень плохо, что вы нарушили бытовой режим космонавта. Я, например, полагаю, что спиртные напитки надо пить в минуты радостей, а не отчаяния. Да и не имеете вы права предаваться отчаянию. А ну-ка, присядем на диван, Миша. Только, бога ради, не дышите мне в лицо, ибо у меня в кабинете нет закуски.

Упругим размашистым шагом Тимофей Тимофеевич подошел к дивану, сел на уголок и указал капитану место подальше от себя.

— Ишь ты какой, Миша. Шел, шел по жизни правильно и — споткнулся.

— Так я же редко к этой влаге прикасаюсь. Сами знаете, Тимофей Тимофеевич.

— Да я не об этом, — отмахнулся конструктор. — Что ты стакан водки выпил — это еще ладно. Но вот что ты руки опустил — уже никуда не годится. Какой же из тебя космонавт после этого? Если надвигается испытание, нервы у тебя должны быть каменными. А ты! Кто тебе сказал, что тебя навсегда исключили из рядов космонавтов?

— Никто.

— Вот то-то и оно, — проворчал Тимофей Тимофеевич. — Думать надо, эпикуреец. Я тебе лучше хотел сделать, поэтому и не включил на очередной полет. Следующий полет будет серьезнее, тяжелее и побольше силенки от пилота потребует.

— Но я-то не знал! — горько вздохнул капитан.

— А если не знал, так надо было к бутылке прибегать? — без особой суровости в голосе отчитывал Тимофей Тимофеевич. — «Пить буду я, пить буду я!» Так, что ли? Плохой из тебя гусар, Миша. Уж если напился, так уж натворил бы хоть что-нибудь, дерзость какую-нибудь, что ли, генералу Галимову сказал бы, чтобы было тебя за что…