Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец чуть ли не в каждом письме приглашал ее в гости. Сначала мать не хотела и слушать об этом.
Женя сказала:
— Я поеду, как только мне исполнится семнадцать лет!
Мать скрепя сердце согласилась.
И вот этот счастливый момент настал.
ПУТЕШЕСТВИЕ
Около полустанков и маленьких станций скорый поезд замедлял ход. Женя по пояс высовывалась из окна вагона и приветливо махала рукой железнодорожникам в красных фуражках, прохожим, детям… У девушки было такое оживленное, веселое, хорошее лицо, что степенные дежурные по станциям с улыбкой кивали ей головой, некоторые снимали свои фуражки и охотно кланялись ей.
— Счастливого пути! — слышала Женя на каждом полустанке.
За окном вагона густая стена леса постепенно сменилась редкими перелесками. Наконец, лес вообще исчез и начались степи. Поезд, вырвавшись из тесных объятий лесов, как будто помчался быстрее. Женя, подставив лицо и грудь свежему ветру, глядела на далекий край земли, застланный синей дымкой, и ей казалось, что горизонт все отступает и открывает ее взору все новые и новые картины, одну прекраснее другой. И так с утра до самого вечера.
Только к концу путешествия Женя вдруг сделалась молчаливее, рассеяннее: нахлынули думы об отце. На лбу девушки легли мечтательные, нежно-суровые морщинки.
«Папа! Какой ты стал? — Она не видела его более трех лет. — Наверное, постарел за это время…»
За окном замелькали синеватые склоны Карпат. Волнения девушки усилились. Ее лицо то покрывалось румянцем, то бледнело, она то смеялась, то делалась пасмурной; часто выходила в тамбур и молча смотрела в открытую дверь вагона на мелькающие мимо беленькие украинские хаты.
Наконец — последний перегон. Женя стала поспешно собираться. С большими горящими глазами ходила она по купе, брала одну за другой свои вещи, клала их обратно и все время спрашивала проводника:
— Уже скоро? Скоро ли? Ах, скорее бы!
Когда поезд подошел к вокзалу, утонувшему в зеленом море тополей и сирени, Женя уже стояла на подножке с чемоданом в одной руке и с плащом в другой. Ослепительное южное солнце ударило ей в глаза. Она зажмурилась, засмеялась и, как только поезд, зашипев, остановился, прыгнула на белый, мощенный ноздреватым камнем перрон… пробежала шагов десять… огляделась…
Вокруг нее высились пирамидальные, словно изваянные из зеленого мрамора тополя, похожие на острые наконечники гигантских стрел. Сквозь заросли сирени просвечивало уютное, из красного кирпича, приземистое здание вокзала. Бело-красная, с синими обводами у фундамента водокачка тоже вся была обвита зеленью и казалась среди громадных тополей игрушечной. Все было странным, необыкновенным, даже солнце, которое висело, как почудилось Жене, почти над головой…
Около водокачки Женя увидела лимузин и направилась было к нему. Сзади послышались торопливые шаги, и знакомый голос произнес:
— Женя!
Она вздрогнула, обернулась и вскрикнула:
— Папа!
Чемодан с грохотом упал на перрон.
— Папочка! — закричала Женя.
Взвизгнув, она с распростертыми руками, как бы несомая на крыльях, кинулась к отцу, повисла на его плечах и замерла.
Молоденький командир в лихо одетой набекрень фуражке с голубым околышем щелкнул каблуками, подобрал чемодан и плащ.
Сжавшись в комочек, Женя прильнула к отцовской груди, наслаждаясь знакомыми крепкими запахами табака и походных ремней.
Они расцеловались.
Женя не отрывала глаз от отца.
Молоденький командир вел их к лимузину, а Женя все глядела на отца, смеялась отрывисто и жмурила глаза — то ли от солнца, то ли от счастья.
В машине Женя прижалась к отцу и, не обращая внимания на молоденького командира, попросила:
— Папочка, ты помолчи, а я погляжу на тебя.
Она долго всматривалась в загорелое, почти коричневое лицо отца, замечая и новые морщины на щеках и ослепительно-белую седину, густо пробрызнувшую в коротком ежике волос.
— Как постарел ты! — вырвалось у Жени.
— Сорок шестой год, дочка, — улыбнулся отец, и от этой улыбки мелкие морщинки на мужественном лице его на миг разгладились, а две большие морщины по обеим сторонам рта стали еще глубже.
— Ты скучал по мне? — шепотом спросила Женя.
Отец поцеловал ее в лоб.
— Очень, да?
Отец поцеловал ее в щеку.
— Мне нужно говорить с тобой целый день!
— Поговорим, милая.
— Нет, два, три дня! Я буду говорить с тобой все время! Ты не улетишь от меня?
— Я ручная птица. Полетаю, полетаю и вернусь на прежнее место.
— Папочка! Как я счастлива!..
И Женя, смеясь и плача в одно и то же время, вновь прижалась своей щекой к морщинистой, но еще упругой щеке отца.
Полковник Румянцев жил в уцелевшем флигеле старинного княжеского дома, по-местному — замка, разрушенного на две трети немецкой авиабомбой осенью прошлого года. Замок был построен еще во времена Богдана Хмельницкого, после к нему пристроили несколько зданий современного типа. Бомба упала и взорвалась в старинной части этого неуклюжего сооружения, обвалила башню, нагромоздив горы камней и битого кирпича. На развалинах уже выросла травка, кое-где цвели цветы.
Цветы на развалинах поразили Женю.
Но удивляться было некогда.
Гостью встретила новая хозяйка флигеля, Клара Казимировна, беженка из-под Люблина, подчеркнуто ласковая женщина, с убеленными, цвета лежалой ваты, коротко подстриженными волосами. Отвесив два поклона: один девушке, а другой — ниже и почтительнее — отцу ее, она распахнула широкие, как ворота, двери флигеля.
Удивляться было некогда, но Женя все-таки спросила шепотом:
— Почему она так?..
— Так и у нас в России когда-то кланялись.
В просторной чистой комнате отца, похожей из-за своих широких окон на веранду, был уже накрыт стол. Среди всевозможных сладостей, расставленных на столе («Для меня!» — догадалась Женя), стояли две бутылки шампанского. В графине золотился холодный лимонад.
Молоденький командир, — это был адъютант отца, — штопором перочинного ножа поддел пружину пробки, держа бутылку шампанского на некотором расстоянии от себя. Пробку вместе с брызгами белой пены выбросило к потолку, и в стаканы полилось, кипя пеной, искристое вино.
Полковник молодо подошел к столу.
— Выпьем, дочка, за встречу! — сказал он, пододвигая Жене кресло. — За нашу счастливую жизнь, дочка!
ПАН РАЧКОВСКИЙ
«Я ручная птица. Полетаю, полетаю и вернусь на прежнее место», — сказал отец в день приезда Жени.
Улетел он на другое же утро и вернулся только к вечеру. Такая уж у него была служба — высокая, беспокойная — авиационная.
Клара Казимировна целый день хлопотала в абрикосовом саду с лейкой, пилкой
