Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Советская власть подарила мне этот чудесный сад! — торжественно заявила она Жене и аккуратно промокнула сложенным вчетверо платочком слезы.
Под окнами флигеля росли на ступенчатых клумбах диковинные цветы, лиловые и алые, с тычинками, усыпанными белой, точно сахарной, пыльцой. Вокруг флигеля, как на станции, как на узких, тенистых, даже в самый солнечный полдень, улицах городка, высились неколебимые тополя — сотни изумрудных наконечников гигантских стрел. Голубой, знойно звенящий воздух был напитан ароматом юга. Синие Карпаты, как тучи, нависли над городком, и край их почти сливался с небом.
Целый день Женя бродила по саду, выслушивала сладенькие комплименты хозяйки. Взобравшись на развалины, долго всматривалась в синюю даль, мечтая вдруг увидеть машину отца. Но отец приехал только вечером, в сумерках.
Так же и на другой день…
И на третий…
Клара Казимировна, словно пчела, трудилась в саду.
Женя стала скучать. Она уже вдосталь насмотрелась на тополя, налюбовалась старинными фресками на развалинах замка…
Приехал адъютант отца: привез большую коробку шоколадных конфет. Женя строго посмотрела на лейтенанта. Он рассеял ее сомнения, сказав:
— От полковника.
И щелкнул каблуками, словно Женя была выше его по званию.
Женя покраснела.
— Передайте папе, чтобы он от меня шоколадками не отделывался. Мне нужны не шоколадки, а он сам…
В полдень девушка сидела возле одной из ярких клумб и плела роскошный венок из голубых и алых цветов. Клара Казимировна полола клумбы. Женя рассказывала хозяйке о Чесменске.
— Добрый день, пани Клара! Добрый день, паненка! — раздался сзади Жени протяжный вкрадчивый голос.
Девушка вздрогнула, как вздрагивает человек, услышав за спиной шипение змеи.
На Женю глядел пожилой человек, одетый в форму почтальона. Он был очень высок, но лицо имел крошечное, как у младенца. Он смотрел Жене в глаза и улыбался, как хороший знакомый. И еще был в его взгляде какой-то хитроватый, торжествующий и покровительственный в одно и то же время огонек, как будто он, этот человек с детским лицом, знал о Жене нечто важное…
Испуганно потупив взор, Женя невольно прижала свой венок к груди. Ей стало неприятно. Чувство гадливого отвращения охватывало ее.
На незнакомом языке, должно быть, по-польски, почтальон заговорил с Кларой Казимировной. Время от времени он обращал свой взгляд на Женю, внимательно изучал напряженную фигуру девушки.
— Вы упомянули, паненка, Чесменск? — на безукоризненно чистом русском языке неожиданно обратился он к Жене. — Хороший город! Простите за беспокойство, у меня остались дорогие воспоминания.
— Вы… разве знаете? Были? — приподняв брови и сурово взглянув на почтальона, проговорила Женя.
— Был-с, имел счастье-с…
— Вот как! Когда же?
— Был-с, был-с, — уклончиво ответил почтальон и мечтательно улыбнулся. — И черемуху на бульваре помню. Ох, господи! Русская черемуха! Как она сейчас? Все так же на чесменских бульварах? А Чесма? Все такая же, простите, ленивая, зеленоватая? А заводы в Заречье все такие же… дымят?
Женя бросила ало-голубой венок на край клумбы и с независимым видом села на плетеный стул.
— Черемухи у нас в Чесменске очень много. Город очень вырос… так говорят. Вероятно, вы были до революции?
— Да-с, да-с, конечно, при старом режиме. Как тогда говорили, при царе-батюшке.
— Построено много новых домов, предприятий…
Почтальон неотрывно глядел на девушку жадным, внимательным взглядом, и этот взгляд никак не вязался с его мечтательной улыбкой.
— Раньше в Чесменске делали хорошую обувь. Клянусь богом, фабрика в Заречье выпускала прекрасную обувь…
— Наша фабрика… вернее, не фабрика, а обувной комбинат и сейчас делает превосходную обувь, — сказала Женя. — Вот. — И она чуть-чуть приподняла ногу, указывая на свои туфли.
— Да, да, да, очень интересно!
«Ой, ушел бы хоть!..» — мысленно взмолилась Женя, непроизвольно морщась и испуганно глядя на Клару Казимировну: она боялась ее обидеть, ведь этот, с лицом младенца, по всему видно, ее хороший знакомый.
— Паненка надолго думает задержаться в Здвойске? Соизволит ли она посетить парк Мицкевича? Нет? О, очень жаль! Пан Рачковский… Это я — пан Рачковский…
Он согнул свое туловище, приняв форму буквы «Г».
— Я желал бы сказать паненке Евгении два, три слова. Не удивляйтесь, что я вас знаю, паненка: дочь прославленного красного летчика, полковника Румянцева, знает в Польше каждый мальчишка.
Женя чуть не фыркнула от недоверия и презрения.
— Может быть, показать паненке парк Мицкевича?.. Паненка не желает? О, жаль! — осклабился почтальон.
— Я приехала не гулять, а… — Женя на миг задумалась и твердо закончила: — а готовиться к новому учебному году.
Собственно говоря, ей было все равно: просто-напросто она хотела отделаться от этого непрошеного собеседника.
— Похвально, похвально, — лил елей Рачковский. — Науки юношей питают, отраду старцам подают, как говорит… э-э, ваш поэт Пушкин.
«Ломоносов!» — хотела крикнуть Женя.
Почтальон опять скользнул взглядом по ее фигуре, и Женя демонстративно отвернулась.
— До свидания, паненка!
Женя вздрогнула — так же, как и пять минут назад.
— Что это за человек? — тревожно спросила она Клару Казимировну, вглядываясь в сутулую спину незнакомца. — Откуда он меня знает?
Клара Казимировна объяснила Жене, что пан Рачковский — такой же беженец, как она.
«Жулик!» — с презрением подумала Женя.
Он очень нескромно глядел на нее, этот старикашка.
…В последней декаде августа отец проводил Женю в обратный путь.
Дней за пять до начала учебного года она приехала в Чесменск.
Через день вернулся из лагерей Саша Никитин.
В этот же день вечером Женя и Саша встретились.
СТРАННАЯ ДЕВЧОНКА, СТЫД, ЦВЕТЫ
Саша вернулся домой поздно.
В городском отделе Осоавиахима подводились итоги поездки в лагеря.
Докладывал Андрей Михайлович Фоменко.
Целых пять минут он говорил о Саше Никитине.
Саше пришлось-таки покраснеть!
Правда, Андрей Михайлович в основном хвалил Никитина, но, но, но!.. В общем, Саше не очень-то приятно было выслушивать эти маленькие похвалы с большими оговорками.
Он обиделся немножко.
Высказать свою обиду он не мог: Фоменко, при всей их дружбе, все-таки был преподавателем.
Саша был уверен, что мать давно уже спит. Он очень удивился, когда увидел в окнах свет.
«Мама не ложилась? А время — около двенадцати».
Теряясь в догадках, Саша постучался. В передней послышались мягкие шаги, звякнул дверной крючок…
— Ты, Саша?
Мать выглянула в дверь. При свете луны, прикрытой легким облачным кружевом, знакомо блеснули ее заботливые усталые глаза.
Прижимаясь к теплому плечу матери, Саша с ласковой требовательностью сказал:
— Мама, спать надо! А если бы я не пришел до утра?
— У нас Женя.
— Женя? — Саша смутился, взглянув на свои часы. — Она… ко мне?
Мать засмеялась тихонько:
— Кажется.
Саша еще раз взглянул на часы, потом — виновато — на мать и,
