Мифы революции 1917 года - Рудольф Баландин

Михаил Бонч-Бруевич пояснял: «Огромную роль в ломке моего мировоззрения сыграла Первая мировая война с ее бестолочью, с бездарностью Верховного командования, с коварством союзников и бесцеремонным хозяйничаньем вражеской разведки в наших высших штабах и даже во дворце самого Николая II». Подобно многим другим генералам и офицерам — из наиболее образованных — он понимал, насколько опасно для России подпасть под власть западных союзников, неизменной целью которых было ослабление и ограбление нашей страны.

Среди белогвардейцев были герои, честные и мужественные люди. Но не они составляли большинство этой армии. Верность долгу? А какой был у них долг и перед кем или чем? Присяга царю отпала, новая присяга — Временному правительству также утратила силу. Надо было делать самостоятельный выбор: встать на сторону Советов, сохранять нейтралитет или воевать с большевиками за…

Тут-то и приходилось им отстаивать интересы отечественных крупных частных собственников и зарубежных капиталистов (за их финансовую помощь). Вряд ли такое служение назовешь благородным и патриотичным.

В этом отношении роман М.А. Булгакова «Белая гвардия», пьеса на его основе «Дни Турбиных» (ее действие происходит в Киеве), а также пьеса «Бег» дают реалистичные и в целом положительные образы офицеров бывшей царской армии, не по своей воле попавших в мясорубку Гражданской войны. Выбор у них невелик: или бежать за границу, или примкнуть к местным сепаратистам (например, к петлюровцам), к добровольческим частям или к Красной армии.

Один из главных героев «Дней Турбиных», полковник Алексей Турбин обращается к своим подчиненным, приказывая им снимать погоны и скрываться: подходят превосходящие силы петлюровцев, а гетман Скоропадский бежал вместе со своими союзниками — немцами. Некоторые офицеры предлагают отправиться на Дон, к Деникину. Полковник возражает:

— Я вам говорю: Белому движению на Украине пришел конец. Ему конец в Ростове-на-Дону, всюду! Народ не с нами. Он против нас. Значит, кончено. Гроб! Крышка!

Алексей Турбин погибает. А вскоре петлюровцы бегут из Киева под ударами Красной армии. И капитан Мышлаевский готов идти служить к большевикам. На вопрос товарища, почему он принял такое решение, отвечает:

— Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч! Вот эти двести тысяч пятки салом подмазали и дуют при одном слове «большевики». Видал? Чисто! Потому что за большевиками мужички тучей… А я им всем что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут… Сейчас же за пулеметы берутся. Не угодно ли… Спереди красногвардейцы, как стена, сзади спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посредине? Слуга покорный! Нет, мне надоело изображать навоз в проруби. Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас. Алешка был прав.

Тому, кто готов драться с большевиками, Мышлаевский предсказывает, что белогвардейцев разгромят, а Деникин «даст деру за границу». А там — «в харю наплюют от Сингапура до Парижа».

Конечно, написано это уже после того, как эти якобы предсказанные события произошли. Пьеса была принята к постановке в 1926 году на сцене советского театра. Однако нет никаких оснований подозревать, будто Михаил Булгаков покривил душой, стараясь приспособиться к новой власти. Уверен: кто так думает, сам принадлежит к всепроникающей категории приспособленцев. Булгаков был честным художником. Да и как можно было написать что-то другое, если такой была правда истории? Конечно, «мужички» в большинстве своем не были за большевиков. Они старались как-нибудь прокормить семью, раздобыть побольше земли, а то и пограбить помещичью усадьбу. Но те, кто был организован в Красную армию, представляли народную власть Советов, выступали за целостность и независимость Отечества. Их противники не имели идеологии, способной противостоять этим принципам. В этом была их главная слабость. Они были более чужды русскому народу, чем большевики.

В своих воспоминаниях генерал П. Краснов приводит такой случай. Он выступил с пламенной речью перед своими казаками. Затем «все офицеры и казаки, не сговариваясь, дружно грянули:

Всколыхнулся, взволновалсяПравославный Тихий ДонИ послушно отозвалсяНа призыв Монарха он…

Все сняли фуражки. Так, под могучие напевы этой песни я сел в автомобиль и с нею в сердце и душе уехал из Пулкова…»

Поневоле задумаешься: как же бравый боевой генерал при внешней торжественности момента не заметил страшной ухмылки судьбы в роковом противоречии слов и дела? О каком призыве монарха можно было говорить, когда он уже отрекся от престола, а воинская часть направляется на помощь Временному правительству, которое возглавляет эсер Керенский? Отзываются-то на призыв эсеров и кадетов, выступая против Советов рабочих и солдатских депутатов.

В этих же мемуарах Краснов признался, что верил в Учредительное собрание и провозглашение конституционной монархии. Но убедительно показал, как разлагалась армия при Временном правительстве после «Приказа № 1», как солдаты стали расстреливать не угодных им командиров. «Сколько я мог судить, — писал он, — большинство склонялось к тому, чтобы Россия была конституционной монархией или республикой, но чтобы казаки имели широкую автономию». А когда Керенский и Корнилов издали приказ о введении в армии наказаний и смертной казни, по его словам, среди солдат имя Корнилова не пользовалось почтением. Они говорили: «Корнилов хочет войны, а мы хотим мира».

Следует с полной серьезностью отнестись к признанию Краснова об «общем развале Армии и крушении всех идеалов». В конце августа 1917 года настроение у него было подавленное: «В те печальные дни, когда не проходило недели, чтобы кто-либо из начальников не был убит, то случайно, то умышленно, мы все чувствовали себя обреченными на смерть». Прибыв под командование М.Д. Бонч-Бруевича, Краснов услышал от него:

— Вот вчера на улице солдаты убили офицера за то, что он в разговоре с приятелем сказал «совет собачьих и рачьих депутатов». И ничего не скажешь. Времена теперь такие. Их власть. Я без них ничего. И потому у меня порядок и красота. И дисциплина, как нигде…

Секрет его власти был прост: революционные солдаты избрали Бонч-Бруевича членом Исполкома Псковского Совета. Получалось, что офицер, ядовито отозвавшийся о Советах, оскорбил не только солдат, но и своего генерала. Вот какие страшные парадоксы сопровождали анархию, а затем и Гражданскую войну, где М.Д. Бонч-Бруевич встал в ряды Красной армии, а его недавний подчиненный П. Краснов перешел к белогвардейцам.

Советские историки писали, что Краснова, взятого в плен красногвардейцами, отпустили под честное слово, что он не будет воевать против советской власти. Он нарушил это слово. То, что Добровольческая армия была обречена на поражение, можно заключить из его собственного признания: «Яд большевизма вошел в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным». Казаки стремились «не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивать свободу Дона, а домой, в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации».

Таково мнение человека, привыкшего служить, командовать, но не трудиться на производстве или в сельском хозяйстве. Как тут не усмехнуться: да разве казаки дома бездельничают? Разве из-за лени и трусости они стремились домой?

Короче говоря, в романе «Белая гвардия» и пьесе на его основе Михаил Булгаков написал правду. Об этом свидетельствует, как это ни странно, развернувшаяся кампания по его травле, предпринятая теми, кто называл себя советскими писателями. После триумфальной премьеры «Дней Турбиных» в Художественном театре 5 октября 1926 года в центральной печати появилась масса статей, где гневно клеймилась «булгаковщина» как апология белогвардейщины. Выступая в театре Мейерхольда, критик А. Орлинский назвал ее белой, кое-где подкрашенной под цвет редиски. Подобные статьи и выступления были, в сущности, доносами. Тогда же на Булгакова завели дело в ОГПУ, его допрашивали, а на квартире произвели обыск.

Пьесы Булгакова разбирались даже на Политбюро ЦК ВКП(б). О них был вынужден отозваться Сталин. В частности, он писал: «Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, оставшееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».